I will remember you

[Clint Mansell and Sam Hulick - An End Once and For All] Долгое время Гарри даже не осознаёт, что проснулся. Его тело лежит без единого движения, ватное, словно скованное чем-то и больше ему не принадлежащее. Он не чувствует рук, ног – даже собственного сердцебиения, и всё вокруг поглощено тишиной. Перед его глазами мрак, но он не пугает его и умиротворяет своей опустошающей темнотой. Стайлс не чувствует ничего, - и он думает, что это лучшее из всех ощущений. Он не задаётся вопросом, где он, и что случилось, всё это кажется каким-то неважным, не касающимся его. Тьма похожа на воду, и его тело невесомо качается на её поверхности, далёкое от любых волнений. Он не задумывался, так ли выглядит смерть, - ни одной мысли не проносилось в его сознании, пока он был погружён в эту пустоту. Это был убаюкивающий покой, долгожданный, уносящий за собой в бесконечность. Он был защищён, ничто не могло побеспокоить его здесь, ничто не могло причинить ему боль. …Боль. Из всего потока слов, беззвучного и невесомого, это слово вдруг выпадает, выныривает и словно начинает тянуть Гарри куда-то вниз, на дно, - что-то обволакивает его трясиной, тягучей и удушающей, и кажется, что он начинает захлёбываться. Его лёгкие сжимаются в ожидании вдоха, и проходит несколько секунд, прежде чем воздух, сухой и неприятно холодный, начинает подниматься по носоглотке. В момент, когда кислород поступает в кровь, раздаётся едва слышный стук, - затем ещё один, слабый, но более ощутимый, затем ещё и ещё. Когда Стайлс осознаёт, что в его теле всё ещё функционирует сердце, и его собственный пульс неприятно вибрирует в нём, отзываясь в каждом уголке сознания эхом, - Гарри понимает, что он всё-таки жив. Он дышит, его тело лежит на чём-то, его голова сжимается в тисках от внезапно появившихся дикой жажды и каменной усталости, - и при всём при этом он действительно существует. Он всё-таки жив. Гарри пытается открыть глаза, но первые несколько попыток не увенчиваются успехом, потому-то кажется, что свет вот-вот опалит его ресницы обжигающей яркостью. Боль постепенно распространяется дальше, от неё ломят кости и ноют конечности, и парень никак не может понять, почему это происходит с ним. Он хочет облизать губы, но язык кажется настолько сухим, что во рту лишь остаётся ощущение чего-то вязкого. Он щурит глаза, постепенно привыкая и к неудобному положению, и к раздражению от окружающей его среды. Однако и попытка позвать кого-нибудь или попросить воды оказывается неудачной, - вместо этого выходит какой-то хриплый стон, отзывающийся в голове Стайлса настолько громко, что он снова опускает веки и на мгновение опять замирает, стараясь наконец собраться с силами. - Гарри? – голос раздаётся откуда-то издалека, но кудрявый отчётливо слышит и его, и ту интонацию, с которой произносят его имя. Что-то не так, кажется. - Гарри, ты пришёл в себя? – Лиам. Определённо, это Пейн. В воцарившейся тишине раздаются едва уловимые шорохи, когда кудрявый наконец открывает глаза. Он несколько раз моргает, прежде чем осознаёт, что находится в светлой комнате, лежит на кровати, укрытый одеялом. Очень похоже на больничную палату. - Пи-и…ить, - выговаривает он, корчась в неимоверных усилиях, чтобы хотя бы немного приподняться на подушке и оглядеться. Он не может посмотреть на себя со стороны и не понимает, как здесь оказался, но почему-то явственно ощущает, что дела его плохи. Об этом ему напоминает, кажется, каждая мышца тела, холодящая болью при любом движении. Левая рука словно онемела, - краем глаза Стайлс замечает, что к ней тянется прозрачная трубочка. Похожая на капельницу. - Надо позвать врача, - раздаётся еще один голос, и его обладатель явно даже не пытается говорить тише; на мгновение кажется, что барабанные перепонки Гарри вот-вот лопнут, настолько тяжело было воспринимать любой слишком громкий звук, - а громким считается всё, кроме шепота. Он всё-таки в чёртовой больнице. - Луи, ему нужно дать воды, - значит, второй голос принадлежит Томлинсону. Невольно на лбу Гарри галочкой пролегает морщина непонимания, - обычно Луи звучал куда более приветливее, сейчас же от его голоса становится только хуже, причём физически. Собственная беспомощность злит Стайлса, он, поёживаясь, приподнимает голову и высовывает правую руку из-под одеяла, - в то же мгновение перед его носом внезапно оказывается стакан, - он отчётливо это понимает, слыша: - На, возьми, - произнесённое с таким же холодом. Даже такое простое движение, как поднятие руки, занимает у Гарри несколько секунд, и он с неприятным удивлением замечает дрожь собственных пальцев, когда дотрагивается до стекла ладонью. От мгновения, когда он обхватывает стакан рукой, до мгновения, когда он касается его губами, проходит, ей-Богу, целая вечность. На несколько секунд, едва жидкость приятно охлаждает всё во рту, ему кажется, что однажды он уже переживал нечто похожее, что-то, что по ощущениям невероятно близкое к этой ситуации, - когда ему так же сильно хотелось пить, и когда от воды ему становилось легче… Эта мысль, впрочем, куда-то исчезает спустя пару секунд глотков, - головная боль усиливается, и Стайлс недовольно мычит, опуская руку со стаканом на одеяло. - Гарри, как ты? Как ты себя чувствуешь? – Лиам подходит ближе, и кудрявый замечает обеспокоенное выражение его лица; но он не успевает подумать о причинах этого беспокойства, как о себе напоминает второй находящийся в палате человек: - Гениальный вопрос, Пейн, - а то не понятно, как он должен себя чувствовать, - как только Гарри переводит глаза на Луи, и их взгляды сталкиваются, Томлинсон отворачивается; нечто, похожее на раздражение, разочарование и отвращение одновременно, отражается в его глазах. Ощущение того, что, вообще-то, ему как раз абсолютно ни черта не понятно, тенью негодования пробегает по лицу Стайлса. Проснувшееся возмущение помогает ему ненадолго абстрагироваться от явного физического дискомфорта, - он пытается сосредоточиться, стараясь не обращать внимание на тянущую головную боль и неприятное покалывание в груди. Ему нужна, ему просто необходима хоть какая-то ясность, хотя бы какая-то опора, которая позволила бы ему перестать чувствовать себя таким беспомощным и потерянным. Потому что от этого чувства ему едва ли не тяжелее, чем от ощущения ненормальной болезненной слабости во всём теле. - Что… Что случилось? – на секунду кудрявый замолкает, сглатывая: в горле жжёт сухостью, и приходится делать паузы, чтобы голос не сорвался. - Я… не совсем понимаю. Что произошло? - Ага, теперь у тебя, значит, память отшибло?! – Гарри вздрагивает от того, как резко Луи встаёт с кресла, - Лиам моментально оборачивается к последнему, но тот отступает, обрывая напрашивающийся укор: - Я всё-таки позову врача, - и, не оглядываясь, он буквально вылетает из палаты. С мгновение Гарри ошарашено смотрит ему вслед, - та ставшая очевидной неприязнь, с которой к нему обращался Томлинсон, задевает кудрявого за живое; он упрямо не может понять, что такого могло случиться, что он мог натворить, чтобы отношения между ним и Луи настолько испортились. На пару минут воцаряется тишина. Слышны чьи-то шаги в коридоре, звук работающих медицинских аппаратов, открывающихся и закрывающихся дверей и створок лифта. - Твоя мама и сестра в соседней комнате, - когда Лиам наконец решается заговорить, чувствуется, что он усердно старается придать своему голосу непринуждённость. - Они обе спят, - им просто было тяжело…, - он с волнением смотрит на Гарри, и очевидно, пытается умолчать о чём-то. - …Ну, знаешь, тяжело больше двух суток без сна, поэтому врачам удалось уговорить их отдохнуть, - улыбка на лице Лиама выглядит натянутой, и Стайлсу становится неуютно и страшно от того, что пока он не может сообразить, чего недоговаривает Пейн. - Найл, кажется, тоже задремал где-то в приёмном покое, Зейна не оторвать от его сигарет, как обычно, он уже, по-моему, их пачками курит за раз…, - Гарри замечает, что Лиам сложил руки в замок, крепко сцепив пальцы и едва слышно постукивая кедами по полу. Он всегда так делал, когда сильно волновался. А если уж Пейну становилось настолько трудно скрыть своё волнение, значит, дела плохи. - Ты прости Луи, он… уверен, он не имел это всё ввиду, - Лиам подходит немного нерешительно, словно боясь, что Стайлс начнёт ему возражать, но кудрявый всё так же смущённо и непонимающе смотрит на друга. - Гарри, что ты вообще помнишь последнее? Стайлс несколько раз моргает, чуть шевелит затёкшей левой рукой, затем опускает взгляд на одеяло и молчит, дожидаясь, пока у цепляющихся друг за друга мыслей появится последовательность. После откашливается: - Я помню… всё, мне кажется, я всё помню, - он поднимает взгляд. – Помню про запись нового альбома, про то, как мы сидели у Эда до утра, …помню, как Найл препирался с Лу из-за новой укладки, как Люкс пряталась в гримёрке, пока мы давали интервью перед выступлением на премии, помню… как Гримшоу в четыре утра потащил меня за пиццей, - вырывающийся смех першит в горле, и Гарри заходится в сухом кашле, отчего его тело ослабевает, - Лиам, подошедший уже совсем близко к кровати, успевает подхватить стакан, дрогнувший в руке Стайлса, и предотвратить его падение. Откашлявшись и игнорируя ноющую боль в рёбрах, Гарри жестом снова просит воды, - он осушает стакан до дна и хочет продолжить, но Пейн мягко перебивает его: - Про Африку ты тоже помнишь? – кудрявый несколько секунд молчит, глядя на него с некоторой неуверенностью, которая, однако, постепенно рассеивается: - Да, я… да-да, я помню, это уже была… вторая наша поездка, да, - Стайлс чуть заметно улыбается, потому что на большее пока не хватает сил, но это по-ребячески искренняя радость – осознание того, что все эти моменты сохранились в его памяти, несмотря ни на что. Несмотря на то, что произошло - что бы ни произошло. Это приободряет Гарри, но он замечает, что глаза Лиама смотрят на него с какой-то невыразимой печалью, когда он задаёт ещё один вопрос: - Ты помнишь всех людей, которые были с нами в этой поездке? – сначала кудрявому хочется переспросить и уточнить, нужно ли ему перечислять вообще всех, но неожиданно Стайлс понимает, - Пейн имеет ввиду конкретного человека. Кого-то одного. Кого-то, по-видимому, важного. В этом ведь и смысл – вспомнить что-то важное, верно? Гарри искренне пытается сосредоточиться, и его собственный лоб кажется ему тяжёлым – и горячим, когда он касается его рукой. Пальцы становятся мокрыми и липкими от пота, - и в момент, когда он как-то инстинктивно подносит свою руку к глазам, что-то словно щёлкает в его голове. Он вспоминает. Детский смех. «Тебе надо выдержать первый час. Сможешь…?» Дуновение чужого дыхания, касающееся его кожи. Руки, придерживающие его голову, когда он пьёт. Он наконец проводит параллель между нынешним ощущением жажды, жалящим где-то у кадыка, и тем диким сушняком, который кипятком опалял всё внутри, - он вспоминает, как стоял на солнцепёке, и как на контрасте с той кошмарной жарой прохладен был женский голос, убаюкивающий его в горячке. На мгновение он замирает. Ему требуется несколько секунд, чтобы из каждой мелочи воспоминаний воссоздать её образ, - неожиданно она предстаёт перед ним в его мыслях и кажется ему близкой, родной, столько любимой и такой же красивой, как и в первый раз, когда он увидел её. Внутри растекается тепло, и он неосознанно вздрагивает от того, как это неожиданно приятно, - он всё помнит. Эти воспоминания наполняют его, как гелий наполняет воздушный шар, и ему кажется, что он смог бы взлететь, если бы тяжесть уставшего тела не удерживала его в лежачем положении. Конечно, он помнил. Он помнил, как впервые услышал её голос. Помнил его мелодичность, то, как она произносила каждую гласную и согласную. Как он мог чувствовать её улыбку лишь по интонации. Помнил про птиц, сидящих на проводах. Запах её волос, едва уловимый. Пряный. Её слова, которые живительнее холодной воды в жаркий день, её легкие прикосновения, от которых его кожа покрывалась мурашками. То, что говорила, то, как он жадно слушал, - и как солнечные зайчики заставляли её улыбаться. Белую рубашку и виднеющиеся ключицы. Как её волосы ложатся на плечи, когда она наклоняет голову. Кадр за кадром вспыхивают в его сознании, сменяя друг друга всё быстрее и быстрее. Вот она сидит совсем рядом с ним – так просто говорит о чём-то, словно не провела бессонную ночь у его кровати, пока он никак не мог нормально заснуть из-за температуры. В толпе темнокожих ребятишек теряется Найл, а затем и Лиам, - только он следует за ними, только переступает порог комнаты, как уже понимает, что хочет вернуться. Возвращаться к ней было его любимым занятием. Казалось, его подхватил поток света, - Гарри забыл обо всём, совсем потеряв связь с реальностью и давая закружить себя в вихре воспоминаний. [Clint Mansell - Death is a Road to Awe на repeat’e] Вот она смотрит на него, и от её взгляда сердце в его груди подпрыгивает, - и так каждый раз; вот он впервые ощущает печаль в её голосе, - и понимает, на сколь многое готов, чтобы больше никогда не услышать этого, чтобы только она всегда была счастлива; он помнит явственно, каково это – хотеть сделать её счастливой и быть самым счастливым рядом с нею; вот она рассказывает ему историю маленькому мальчика… мальчика Рудо, потерявшего своего брата, - Рудо поёт грустную песню, от которой небо становится пасмурным и тихо плачет ветер, а её рука так просто умещается в руке Гарри; вот они идут вместе, совсем рядом, и между ними тают границы и расстояния – с каждым шагом, с каждым её словом, с теплом её ладони; и он смеётся с нею – так, как, кажется, никогда раньше, и это наслаждение каждой секундой, проведённой в её обществе, наполняет всё в нём; вот уже вечереет, и его дыхание сбивается, и он что-то бессвязно говорит, и он отпускает всё, что было раньше, - и её губы кажутся такими мягкими и нежными, когда она читает то самое стихотворение; и её губы оказываются даже мягче и нежнее, чем он мог себе представить, - и целуя её, он тонет и не хочет ничего больше; и их дни теперь так легко перетекают один в другой, и они вдвоём так просто дополняют друг друга, - и её кофе кажется самым вкусным, и рядом с нею весь мир наполнен светом, и он так хочет передать ей все свои чувства, он так хочет рассказать ей о том, как сильно он её любит; он целует её, его рука отпускает её ладонь, он ждёт её, слова путаются, слов слишком много, - он продолжает ждать её, это ожидание очень волнительно, и он сам сбивает себя с толку, переполненный эмоциями, он ждёт и ждёт; и вот, наконец, приходит… приходит тот парень, Темба, забавный и неуклюжий, он быстро говорит, - Гарри помнит тембр его голоса и странную сбивчивость, - он говорит и говорит, …откуда-то из окна дует ветер, вечереет, Темба жестикулирует, продолжает говорить, он говорит всё громче… он говорит, что она попала в ава… На секунду кажется, что Стайлс в буквальном смысле слышит визг тормозов, и все мышцы его тела единовременно сокращаются, словно от болевого шока. Гарри открывает глаза, садясь на кровати. На то, как от резкого движения сводит болью переносицу и шею, он не обращает внимания, - его челюсть сжимается так, что под бледной кожей сильнее выступают контуры скул. Он бессознательно мотает головой из стороны в сторону, едва заметно. Нет, нет, нет. Этого просто не может быть. - Гарри, ты помнишь последний день? Ты помнишь, что случилось? – голос Лиама едва доносится до него. - Нет, - выдыхает кудрявый, и сам не хочет верить в свои слова и в то, что на самом деле он всё помнит. Он всё прекрасно помнит, и эти воспоминания иглами пронзают его голову. Он пытается отогнать их, ему хочется вытрясти их из памяти, ему хочется откинуть голову назад, удариться затылком о железное изголовье, выбить эти клочки и обрывки, тянущиеся друг к другу и норовящие сложиться в одну общую картину. Он снова не может пошевелиться, и холодная дрожь проходит по его коже. Он загнан в угол, пригвождён реальностью к айсбергу памяти, его лёгкие наполняются инеем, ему мало воздуха, он не успевает остановить поток мыслей, - и они окатывают его льдом. Он всё-таки не смог забыть. То, как эта новость сломала его, и он упал, цепляя пальцами комья земли, и как внутри него всё взрывалось и разрушалось с грохотом и треском, а он сам не мог издать ни звука. Он помнил, как толпа подхватила его, как, не помня себя и едва дыша, он добрался до этого места, он внезапно очутился там, он увидел всё это своими собственными глазами, - и это словно отпечаталось на его сетчатке, и эти воспоминания нельзя было вычеркнуть, выжечь, вытравить; нельзя было убежать от того, что стало началом конца и самим концом, нельзя было вернуть хоть что-то, когда в миг не осталось абсолютно ничего. Он не помнил, как саднили от падений колени, как ноги едва слушались его, как воздуха было мало, - но в какой-то момент он осознал, что застыл, окаменев, и не может сдвинуться с места. Толпа перед ним понемногу рассеивалась и расходилась, люди терялись в наступавшей темноте, которую то и дело разрывали крики и свет фонарей, а он просто не мог пошевелиться. Он помнил скрежет металла, долго ещё звучавший в его голове, помнил грохот и жуткие звуки, раздававшиеся, пока кто-то пытался вытащить девушку из того, что осталось от машины. Он помнил как увидел её, и как всю ту боль, что он успел испытать, сменила новая – беспощадно уничтожая всё, что от него осталось. Он видел то, чего не должен был видеть, и это запоминалось ему лучше всего, - как кто-то вынес её, как безжизненно качалась её рука, как контрастны были бардовые разводы её светлой одежде. Он помнил её тело – бледное, словно совсем чужое и незнакомое ему – настолько оно худое – и одновременно невероятно родное, такое хрупкое, ещё вчера тонувшее в его объятиях, а сегодня уже изуродованное, перепачканное в крови там, где несколько часов назад его ладони могли коснуться её. Он помнил, как тоскливо выл рыжий безымянный пёс, и как ему хотелось взвыть ему в унисон, но у Гарри не было сил, его голос пропал, как и слух, он не разбирал больше ничего и ничего больше не хотел видеть, - всё пропало, ничего не осталось. Ни в его мире, ни от него. Ни от неё. И эти воспоминания настолько шокируют его, что лёгкие сжимаются, и Гарри не может вдохнуть, и у него начинает кружиться голова, и его пальцы впиваются в простынь, и он, не моргая, смотрит куда-то в пустоту. Стайлс не замечает, как Лиам продолжает что-то говорить, как в палату входит медсестра, и как её взгляд выражает нечто среднее между страхом и волнением, но она молча и торопливо проверяет, на месте ли капельница, касается ладонью его лба, о чём-то переговаривается с Пейном, пытается что-то спросить у Гарри. Он не реагирует, он сминает постельное бельё, он хочет отмотать время назад, до того момента, когда он был почти мёртв, когда он не помнил ничего этого. Ему кажется, он вот-вот забудет, как чередовать вдохи и выдохи. Ему кажется, он забудет, как снова пытаться жить, но забыть эти воспоминания уже никогда не сможет. К моменту, когда дверь опять открывается, голоса Лиама и молодой женщины сливаются в один раздражающе-истеричный фоновый шум, и Стайлсу хочется выключить громкость, хочется, чтобы они перестали что-то то говорить, то спрашивать, чтобы его оставили в покое, чтобы никого не было рядом, чтобы он сам исчез, испарился, растворился и не чувствовал больше ничего, не слышал и не помнил. Как-то совершенно случайно, когда чья-то рука настойчиво касается его плеча, Гарри вздрагивает и, внезапно переводя взгляд левее, вдруг сталкивается взглядом с зелёными глазами. Глазами, очень ему знакомыми. Так похожими на его собственные. Ему требуется несколько секунд, чтобы осознать, что это его сестра. Джемма смотрит на него, не произнося ни слова, её ладонь поднимается вверх, касаясь приоткрывшихся губ, словно она боится, что с них сорвётся крик, который она не сможет удержать, и на мгновение её лица тенью касается ужас. Однако он довольно быстро угасает, уступая место какой-то другой эмоции, объяснить которую кудрявый не в силах. Гарри успевает невольно задаться вопросом, - неужели его глаза выглядят такими же впавшими и серыми? Тем не менее, он не сводит взгляда с сестры, когда она делает несколько шагов ему навстречу. Его сердце бешено стучит, так быстро, что, кажется, артерии не выдержат давления, но Гарри наплевать на это, он будто бы цепляется за этот взгляд, словно за последнюю надежду. Она должна сказать ему, что всё это – неправда. Что это одна большая нелепая ошибка. Она ведь его старшая сестра, она не бросит его со всем этим, она не даст ему поверить в это, всё это не может происходить на самом деле, - и он хочет столько всего спросить и одновременно не хочет говорить ни слова. Джемма вдыхает, набирая полные лёгкие воздуха, - и он жаждет верить, что сейчас она успокоит его, что она сделает хотя бы что-то, что облегчит его боль. Но черты её лица становятся резче, и, когда он моргает, задерживая веки в опущенном положении на секунду дольше, а затем снова смотрит в её глаза, - он отчётливо слышит, как она говорит: - Её больше нет, Гарри. Слышишь? Она погибла, - Джемма произносит это буквально по слогам, не громко, но отчётливо. - Гарри, она умерла. Когда этот глагол произносят вслух, звучание этих шести букв словно вытягивает из него все силы, - в мгновение Стайлс оседает на кровати, вжимаясь в одеяло, словно пытаясь срастись с его поверхностью. Ведь чем дальше ты убегаешь от правды, тем больнее тебе будет, когда она всё-таки настигнет тебя. Несколько минут проходят в абсолютной тишине, - медсестра переводит взгляд с Лиама на Джемму, она уже перестала делать записи и кажется очень смущённой, потому что, судя по всему, не понимает ничего из того, что происходит. Гарри не произносит ни слова и продолжает дышать только потому, что не знает, как перестать. Он слишком обессилел от того, чтобы пытаться сделать что-то ещё, и не чувствует больше ни собственной дрожи, ни иглы в вене, ни взглядов, обращённых к нему. Апатия накрывает его, словно одеялом, с головой. Когда медсестра спешно выходит из палаты, опустив голову, ей вслед звучит голос Джеммы: - Оставь нас, - девушка кивком головы даёт понять Пейну, что обращается к нему. - Доктор придёт уже через несколько минут, - Лиам знал, что она просила дать ей шанс побыть наедине с братом сейчас. И он знал, что они оба нуждались в этом разговоре, - поэтому, не говоря ни слова, тихо вышел без промедлений. Было слышно, как где-то идут часы, как писк машин фиксирует пульс кудрявого, как его сестра подходит ближе, и её рука ложится на ограждение кровати у его ног, - и всё так же спокойно, негромко, Джемма продолжает: - Она умерла. Ты помнишь это? Подавленный и измученный этой непрекращающейся пыткой, Гарри беспомощно кивает. Он дошёл до того пика, когда боль внезапно перестала восприниматься его организмом, - ему казалось, он был в прострации: что-то среднее между состоянием оцепенения и обморожения. Он не чувствовал своих пальцев, ему больше не хотелось пить, не хотелось говорить, смотреть куда-то. Он напоминал себе пластиковую форму, залитую цементом. Бесчувственность постепенно выедала всё внутри него, будто бы превращая его в безжизненную окаменелость. - Полгода назад, - Джемма сделала ещё несколько шагов по направлению к брату, но он даже не поворачивал головы в её сторону. – Прошло шесть месяцев, как её не стало, - она не сводила глаз с парня, и ей приходилось останавливать себя, чтобы, замолчав на несколько секунд, понаблюдать за его реакцией. Которой, однако, всё ещё не следовало. – Шесть месяцев, девятнадцать дней и около десяти часов, я думаю, - если бы Джемма чуть протянула руку, то смогла бы коснуться худого локтя Стайлса, торчащего из-под одеяла, но при этом её слова словно не доходили до него. На секунду она сжала руки в кулак, мысленно сосчитав до десяти и снова взглянув на Гарри, - он впервые моргнул за прошедшую минуту. Больше ничего не двигалось в его лице. Девушка поймала себя на желании закричать. Ей хотелось повысить голос, хотелось начать воскрешать в памяти Стайлса события того дня, воссозданные ею по рассказам других, - ей хотелось задеть его, причинить ему боль, вызвать хоть какие-то эмоции. Потому что внезапно страх того, что она не сможет вернуть его, поглотил её. Потому что если раньше он казался отчаявшимся – потерянным, тонувшем в своём горе, топившим себя насильно в попытках отрешиться от всего мира и хоть как-то справиться с болью, - раньше он хотя бы пытался как-то бороться. Сейчас же, стоя так близко к нему, видя его опять дышащим и живущим, Джемма как никогда раньше чувствовала, будто бы он находится где-то не здесь. Словно от него сохранилась только оболочка, но внутри неё – пустота. Будто бы это – просто статуя, каменное изваяние, жалкая попытка изобразить настоящего человека, от которого уже ничего не осталось. И мысль об этом скрутила всё внутри девушки в комок, который, сжавшись колющей спиралью, начал подниматься вверх, к горлу. Ей хотелось посмотреть на него - и увидеть, наконец снова увидеть её родного брата. Потому что парень, лежавший перед ней, казался ей мёртвым, - и наблюдать за этим на протяжении стольких недель было самой ужасной пыткой. Видеть, как он исчезает, теряет себя и всё, что было в его жизни, было просто невыносимо. И от осознания этого вдруг пропали все подготовленные слова, - и когда Джемма снова заговорила, она едва поспевала за теми мыслями, что срывались с её губ: - Но, впрочем, ты ведь знаешь всё это. Я уверена, глубоко внутри, под всем этим… тем, что от тебя осталось, - ты всё помнишь и сам. Поэтому, нет, я не хочу говорить сейчас о том, кого ты потерял, - слишком много всего об этом уже сказано, - девушка резким движением поправила край его одеяла, уже не смотря на парня и пытаясь хоть как-то контролировать себя. – Поговорим лучше о том, что ещё случилось. О том, к примеру, что полгода назад моя мать потеряла своего сына, - её голос звучал холодно и твёрдо. – Ты об этом, вероятно, мог не слышать, но я, пожалуй, расскажу тебе, каково это было, - когда она кинула мимолётный взгляд на Гарри, ей показалось на мгновение, что что-то дрогнуло в его лице, - это подстегнуло девушку, и, чуть отступив, она продолжала: - Ты думаешь, только тебе было паршиво эти шесть месяцев, но я попробую объяснить тебе, кто ещё переживал тяжёлые времена, - ей пришлось впиться ногтями в ладони, чтобы собраться и не повышать голос. - Тебя не было всё это время, - ты просто пропал куда-то в тот чёртов день, и с тех пор тебя будто бы не стало. Я никогда не винила тебя в том, что всё вышло именно так, - чёрт, в этом и не могло быть твоей вины. Тебе было больно, ты страдал, ты так сильно скучал по ней, - нам сначала казалось, что тебе просто нужно дать передышку, дать прийти в себя. И я не знаю, в какой момент всё начало выходить из-под контроля, - я понимаю, что, может быть, мы в этом виноваты, что вовремя не смогли предугадать, что это может случиться. Что твоя чёртова тоска начнёт так жрать тебя, что ты перестанешь справляться с этим сам, в одиночку. И, да, я непередаваемо жалею, что так получилось, - я каждый чёртов день ненавижу себя за то, что не была с тобою, что ещё в самом начале не предвидела всего этого дерьма, хотя я твоя старшая сестра и должна была заметить, что с тобой творится. И я понятия не имею, когда, в какой день или вечер, всё это начало происходить, - когда ты начал пить, когда ты начал пропадать, сутками не отвечая на звонки, когда от тебя стало пахнуть сигаретами, когда твоё лицо стало приобретать болезненный оттенок, когда ты начал худеть и перестал носить короткие футболки, пряча руки в свитера. Я знаю, Гарри, что тебе было больно, - может, мне и не вообразить до конца, насколько, но я могу себе представить, я понимаю, насколько тяжело тебе было. Но, знаешь, чего я просто не могу понять? Я не могу вбить себе в голову, что ты просто сдался, - ты, Гарри Эдвард Стайлс, чёрт тебя дери, ты сдался, и ты наплевал на свою семью, и ты просто опустил свои чёртовы руки! – сложно было сказать, в какой момент голос Джеммы сорвался и перешёл на крик, но она уже не пыталась себя останавливать. – Ты думаешь, каково нам было – смотреть, как ты умираешь? Ты хоть можешь себе представить, что это такое – видеть, как родной тебе человек сам губит всю свою жизнь, собственными руками?! Ты хоть способен на секунду вообразить своей чёртовой не соображающей головой, что мы пережили, когда у тебя остановилось сердце из-за грёбанной передозировки?! Ты думаешь, к такому можно быть готовым? Ты думаешь, ты знаешь, через что мы проходили всё это время? Твоя семья, твои друзья, которые до последнего верили в тебя и продолжали на что-то надеяться, ждать, искать тебя? Думаешь, тот же Луи – он подписывался на то, чтобы найти тебя в бессознательном и полумёртвом состоянии?! Звонить в скорую, пытаться в одиночку привести тебя в чувство, когда тебе, очевидно, на всех абсолютно было наплевать! – её голос гремел в палате, и каждое слово было подобно выстрелу. - Спасибо, конечно, - спасибо, Гарри, что соизволил вообще сообразить каким-то чудом набрать его номер, спасибо, что ты не умер, спасибо, - хоть и не уверена, что за это стоит благодарить тебя, а не Господа Бога, которому, очевидно, было угодно и с того света тебя вытащить! После всего, через что ты прошёл, – через что ты сам себя заставил пройти, - может, твою голову озарит наконец, что пора остановиться? Пора, чёрт возьми, просто остановиться? Может, хватит, Гарри? Может, стоит наконец принять, что она умерла, - она, но не ты! Ты живой, Гарри, ты остался жив, - так почему бы тебе не начать жить, а не пытаться убить себя, словно от этого кому-то станет легче! Потому что это не вернёт её, Гарри, ты слышишь меня? Ничего больше не вернёт её, - и в этом нет, пойми ты, не было, нет и не будет твоей вины, потому что она погибла, и ты не виноват в этом! И ты должен уже принять этот один-единственный чёртов факт и дать себе в конце концов отпустить её, потому что она у-мер-ла, а ты всё ещё жив, и ты должен, Господи, ты должен наконец начать жить дальше! – Джемма вскинула голову на последних словах, и неожиданно её голос сломался, когда она увидела, что Гарри смотрит на неё во все глаза. Его пальцы неконтролируемо хватали одеяло, соскальзывая, он беззвучно открывал и закрывал рот, - его грудная клетка вздымалась, колотясь в такт бешено пищащему аппарату, фиксировавшему скачки давления. И по лицу Гарри градом катились слёзы, - он не мог остановиться, начиная захлёбываться ими, и его глаза, казалось, горели, вспыхнув яркими зелёными огнями, рассыпавшимися кристаллами солёных капель, поток которых был нескончаем. Он пытался что-то выговорить, когда Джемма в несколько шагов преодолела расстояние между ними, - девушка была потрясена его реакцией, дрожа и мгновенно теряя всю свою уверенность: Гарри, вернувшийся к ней, её восприимчивый младший брат, отчаянно вцепился в её ладонь, худой и заливающийся слезами, такой слабый, абсолютно беззащитный. Когда она обняла его, он показался ей пятилетним мальчишкой, - и Джемма вспомнила, как в детстве Стайлс всегда прибегал в её комнату, если был чем-то расстроен, и его кудрявая голова так же устраивалась на её плече, когда он, бормоча, обиженно рассказывал о каких-то совсем несущественных мелочах, казавшихся ему тогда самыми большими трагедиями в жизни. Она отчётливо поняла, что всё-таки упустила этот момент, - когда со своей настоящей самой большой трагедией он решил справиться сам. В её мыслях впервые промелькнула догадка, что, может, это был его способ защитить их – защитить от самого себя, от той своей части, бороться с которой ему было слишком сложно, и наедине с которой он всё время оставался, будучи один на один со своей болью. Плечи и острые лопатки Гарри были такими худыми, что Джемме казалось, что от рыданий он вот-вот растает, и она останется сидеть на его кровати, обнимая самую себя, - девушка сбивчиво гладила брата по голове, но все её попытки что-то сказать застревали неудачами в районе кадыка. В этой суматошно воцарившейся тишине его хриплый голос звучал эхом, когда он, пытаясь перестать всхлипывать, шептал сестре: - Прости меня, прости, я… я так хотел вернуть её, я так… я так хочу, чтобы она вернулась,… почему она просто не может вернуться, - и Джемме пришлось закусить нижнюю губу, чтобы не позволить себе быть слабой сейчас, когда ей надо было быть для него опорой и поддержкой; когда она не могла дать ему почувствовать себя одиноким, когда он так нуждался в том, чтобы кто-то не осуждал его, чтобы кто-то понял, насколько больно, всё ещё больно ему было. - Я хотел сказать ей, я не успел… Я так хочу, чтобы она была жива, чтобы она просто была жива, - его голос то с треском обрывался, то снова доходил до её слуха; но постепенно, спустя несколько минут, он начал совсем угасать, и его истерика медленно стала затихать, - перенести такой всплеск эмоций для слабого организма было слишком трудно, и Гарри почувствовал, как тяжелеют его веки, и как ощущение тёплого плеча, в которое он уткнулся носом, становится всё менее отчётливым. Когда в палату вбежал запыхавшийся врач, Джемма уже осторожно укрывала находившегося в лёгкой полудрёме брата, - она обернулась к доктору, быстрым движением руки вытирая слёзы, однако не в силах скрыть едва заметный, но всё же осветивший её лицо румянец. Мужчина в белом халате, нахмурившись, но, тем не менее, стараясь действовать как можно более бесшумно, быстро проверил показания датчиков и поправил капельницу , прежде чем вернуться к двери и вопросительным взором попросить девушку пойти вместе с ним, чтобы оставить Гарри отдыхать, а его сестру расспросить о произошедшем. Девушка, выходя вслед за врачом, напоследок ещё раз окинула взглядом Гарри, чья голова едва выглядывала из-под одеяла, - её сердце всё ещё переполняло чувство сожаления, когда она чуть слышно пожелала ему спокойной ночи, впервые за долгое время позволяя себе выдохнуть с облегчением. Однако, когда дверь за нею закрылась, вновь оставляя Стайлса в компании безмолвных машин, он всё ещё не спал, хоть и уже постепенно терял связь с реальностью. Вновь открытый им груз, покоившийся в самой глубине его сердца, мог бы, казалось, потопить целый корабль, - было чудом, что Гарри всё ещё держался на плаву. Всё ещё дышал и лежал здесь, живой, и мог видеть и воспринимать мир вокруг себя. Хоть и всё его существо кричало, давясь немой тоскою, что до этого мира ему сейчас не было совсем никакого дела. Как он выжил? Почему? ...Зачем? Он не знал, как ответить на эти вопросы, но усталость не позволяла ему больше думать, - опутанный ею, в туманном изнеможении, он провалился в сон. И в этом сне он ничего не видел, ни за кем не гнался и не пытался убежать от самого себя, - он не ощущал больше пустоты, но и никаких новых чувств ей на замену не пришло. Это был покой, глухой и душный, однако дававший ему отдохнуть, укутаться в одеяло в попытках ворочаться и не думать ни о чём, не вспоминать ни единый образ, не задыхаться от этих воспоминаний. Этот покой был почти сродни долгожданному успокоению. [Clint Mansell - Winter: Lux Aeterna] ...Но когда Гарри внезапно просыпается через несколько часов, ему кажется, что на груди его стоит раскалённый утюг. Он вдруг садится на кровати, и это чувство сковывающей, опаляющей всё внутри боли мгновенно возвращает его в ту кошмарную ночь, - и капельница, чудом всё ещё держащаяся у руки, словно наполняет его кровь ядом, распространяя зудящее жжение по всему телу. Стайлс пытается дотянуться до стакана, но руки будто не принадлежат ему, - и от неловкого движения стеклянный сосуд летит вниз, разбиваясь на осколки в долю секунды. Звон, с которым он ударяется о пол, разрывает голову парня и кажется невыносимо громким, раз за разом прокатываясь взрывной волной внутри его черепной коробки и будто бы цепляя каждый тончайший нерв, - так, что от этой пытки ему уже хочется орать, перекрикивая мгновенно взбунтовавшиеся приборы, чьё красное свечение рваными вспышками мигало в полумраке палаты. К моменту прибытия санитаров Гарри кажется, что мигающие огоньки превратились в языки пламени, которые охватили его, проникая под кожу и обжигая каждую клеточку тела до кровоточащих язв. Он не разбирает голосов, он пытается вырываться, чувствуя, как чьи-то руки прижимают его к кровати, он не осознаёт, что уже кричит, что по его раскрасневшимся щекам текут слёзы, и всё вокруг превращается в кашу из обрывков чьих-то лиц, расплывчатых и незнакомых, голосов, громко переговаривающихся: - У него признаки абстинентного синдрома, началась тахикардия… - Срочно 100 мг. ЭСБ*(1), у него начинает падать артериальное давление, - и попридержите его кто-нибудь покрепче, чёрт возьми! - Поменяйте раствор в капельнице, - и добавьте сульфат магния*(2), начнём с 10 мл., надо ориентироваться по тому, насколько быстро пойдёт в кровь… Гарри не понимал, что происходит, ему казалось, он вот-вот начнёт задыхаться, кровь то приливала к его лицу, тяжёлыми ударами обивая такт в затылке, то он холодел от крупной дрожи, бледнея и начиная заходиться в судорогах. Ему хотелось выговорить хоть один вопрос, ему нужно было узнать, что с ним творится, он умолял самого себя успокоиться, попробовать перетерпеть, но вот его голос уже начал хрипеть, обрываясь, и боль всё так же никуда не уходила, а только усилялась. В какой-то момент над ним склонился доктор, - его лицо всё так же было сложно различить из-за невозможности нормально сосредоточиться, но Стайлс отчётливо услышал сухой, серьёзный голос прямо над своим ухом: - У тебя ломка, парень. И сейчас тебе будет очень, невероятно паршиво, но ты должен держаться, понял? Ради чего бы ты ни справлялся до этого – вспомни каждую причину, найди и постарайся сосредоточиться на этом. Ты должен держаться, ладно? - его слова острой галькой врезались в сознание Гарри, и на несколько секунд он замер, осознавая сказанное. Однако через мгновение приступ продолжился, - боль захлестнула парня с новой силой, и была такой невыносимой, что дать себе хоть какую-то слабую надежду на лучшее казалось совершенно невозможным. Мыслей в голове постепенно становилось всё меньше, они были хаотичными и постоянно сбивались, становились безликими. Всё, о чём Стайлс был в состоянии подумать, - это то, что он чёртов наркоман, и сейчас у него ломка. И это, судя по всему, один большой ад, без начала и конца. ------------------------------------------------------- *(1) энтеросорбенты (ЭСБ) – препараты медицинского назначения, являются составной частью группы лечебных мероприятий, конечная цель которых - прекратить действия токсинов различного происхождения; *(2) капельницы с сульфатом магния действительно ставят, чтобы успокоить пациента и снизить нервную и мышечную возбудимость; но я не уверена, что нет какого-то более профессионального термина для этого препарата;