I will remember you

[Andrew Belle – In My Veins] Неделю после первого приступа Стайлс помнил невероятно смутно, потому что большую часть времени спал, под воздействием лекарств, а когда ломающие боли повторялись, - он не запоминал совсем ничего, и только утром, проснувшись, узнавал от доктора, что ещё одна ночь в преисподней благополучно миновала. В те дни, когда его сознание прояснялось, Гарри вёл себя очень тихо и почти не говорил ни с кем, хотя родители и сестра навещали его каждый день, но чаще им приходилось просиживать в тишине, держа его за руку и томительно наблюдая за макушкой, прячущейся под одеялом. Ему казалось, в их взглядах – во взглядах всех, кто видел его, - было чувство какого-то ожидания, словно все в страхе замерли, боясь, что он вот-вот совершит ещё какую-то глупость. И Стайлс сам не понимал, в какой момент в нём начала теплиться уверенность в том, что ничего подобного происходившему за прошедшие шесть месяцев он больше вытворять не хочет. Он нуждался в том, чтобы собрать себя по частям, в том, чтобы снова научиться дышать, не ощущая тяжести глубоко в груди, чтобы, открывая глаза по утрам, не думать первым делом о желании их закрыть, - но возвращаться к той потерянности, пустоте и забытью он не хотел. Вся грязь ежедневно вымывалась из его организма, он постепенно возвращал себе аппетит, - и всё это время окружающие взращивали в себе надежду на то, что прежнего Гарри вот-вот можно будет начать узнавать в этом худом парне, который всё ещё не мог улыбаться и едва-едва выдавливал из себя по несколько предложений за день. Поначалу никто не знал, что помогало ему просыпаться и держаться в течение всего дня, - и он осторожно хранил в себе причину, благодаря которой в нём находились силы на то, чтобы дать себе шанс. Проходили минуты, часы, дни, но то, что не давало ему потерять рассудок, то, что было его первой мыслью с утра и последней перед сном, то, о чём он боялся говорить и так любил молчать, - всем этим была она. После всего произошедшего, всего, через что он прошёл, - всё ещё сводилось к ней, только к ней одной. И это сложно объяснить, облачить в слова, хоть как-то передать, но эти чувства – то, что всегда остаётся с ним и в нём. Иногда ему кажется, что всё вернулось, - всего на мгновение, но всё же порою он чувствует, просыпаясь, запах её волос, и то, как её пальцы перебирают его кудри. Гарри боится открывать глаза и, замирая, молится, чтобы это ощущение не проходило, однако через несколько секунд всё исчезает, и остаётся только головная боль и та реальность, в которой он теперь совсем один. Раньше, до больницы, он словно подсознательно всё ещё ждал её. И что бы он ни делал, - всё это было для того, чтобы отогнать одно-единственное напоминание о том, почему она уже никогда не придёт. Сейчас это воспоминание было его последним связанным с нею, и он по-своему берёг его, несмотря на то, что оно всё ещё причиняло боль. По ночам его разрывало на части, но к утру всё вновь срасталось в единое целое, - он приветливо кивал матери и отчиму, позволял себя обнимать и даже был искренне рад каждым объятиям, просил сестру рассказать о том, как прошёл её день. Он приучал себя снова быть в их жизнях, быть их частью, быть нормальным человеком, а не ходячим олицетворением горя; пережитое им постепенно всё меньше отражалось на его лице, - его коже возвращался здоровый цвет, его волосы снова завивались в тугие кудри, его глаза приобретали свой прежний насыщенный оттенок. Как только состояние Гарри стабилизировалось, его разрешили навещать парням, - в начале эти посещения были немного неловкими, потому что большая часть историй ребят подразумевала рассказ о том, что они делали без него, когда он должен был быть с ними вместе; но они слишком очевидно старались дать ему понять, что не упрекают его, - и их поддержка, тот факт, что каждый из них был с ним рядом тогда, полгода назад, и все дни до того рокового дня, и они тоже знали её, и тоже помнили, - это сглаживало все углы. Постепенно это даже помогло наладиться отношениям между Стайлсом и Томлинсоном, который, не пропуская ни одной встречи, сначала вёл себя на них так же неразговорчиво и не особо заинтересованно, но со временем стал оттаивать; иногда, когда Гарри ловил его взгляд на себе, он буквально физически ощущал сожаление, - он чувствовал, что и Луи тоже винил себя в том, что не смог быть рядом до конца, хоть и в этом не было его вины, и они оба знали это. Просто не обязательно говорить о каких-то вещах вслух, чтобы они имели значение. Точно так же, наверное, пусть об этом и никто не решался сказать, но всем постепенно стало понятно, что Гарри до сих пор хранил в себе ту самую любовь, не отпуская. Это было очевидным во всём, - это было в выражении его лица каждый раз, когда его оставляли наедине, это было в его взгляде, когда он задумывался, смотря подолгу в одну точку, это было в его попытках улыбнуться, попытках отвечать на вопросы о его настроении и самочувствии, попытках выстроить свою жизнь так, чтобы эти воспоминания не разрушали его больше. Он пытался напомнить себе, что эта боль означает, что он всё ещё жив. И он продолжал жить с нею, и она позволяла ему это делать, уже не раня так глубоко, не терзая то, что снова начало биться в его груди, давая возможность оправиться, прийти в себя. И с течением времени то, что раньше разбивало Гарри, стало его опорой. Просто потому что любовь к ней оказалась сильнее всего, - сильнее памяти, с которой он пытался бороться, сильнее её смерти, которую он смог принять, сильнее жизни, которую оп пытался себе вернуть. Просто потому что даже после её гибели он всё равно продолжал любить её, - и это было самым главным. После всех недель реабилитации, после того, как он опять смог твёрдо стоять на ногах, после того, как он заново научился занимать свои дни чем-то и кем-то, - одно-единственное чувство всё ещё овладевало всем в нём, и он перестал ему противиться. И во всех мелочах, в которых он снова находил себя, - он видел того, кем стал благодаря ей. И получалось, что вроде она, как и прежде, была его большей частью, но её самой уже больше не было. И именно с этим и было тяжелее всего смириться. С тем, что проходило время, и ему приходилось учиться жить без неё. *** [Misha Mishenko – Haust на repeat’е] На то, чтобы поговорить с ней, чтобы решиться приехать туда, Гарри потребовалось ещё несколько дней после того, как его наконец выписали из больницы. Все кругом были такими радостными, что ему было словно неудобно за то, что он всё ещё не мог быть похожим на них: не мог смеяться просто так, без причины, не мог позволять себе ни о чём не думать или сосредоточиться на чём-то другом, вроде работы или беззаботного отдыха с друзьями. Он, конечно, больше не представлял собой кучку обломков с вселенским выражением печали на лице, но то, что ему становилось легче контролировать выражение своих эмоций, увы, совсем не означало, что они куда-то уходили и оставляли его. И всё ещё оставался лишь один человек, с которым он мог этим поделиться. Наступило раннее утро, когда Гарри выехал из дома, - апрель освежающей прохладой уже касался деревьев на улице, и всё вокруг было таким наполненным жизнью и светом, что это придавало ему сил. Он повторял себе, что выбрал чудесный день для этой поездки, - солнечный и тёплый, целый день на то, чтобы провести его вдали ото всех и именно с тем, с кем он давным-давно хотел. Он старался избегать мысли о том, что для него самого погода играла довольно второстепенное значение, а её уже ничто не сможет согреть. Он думал о стольком сразу – и одновременно только об одном. Он внушал себе, что сможет это сделать, - не потому, что хотел поступить так ради себя, но потому что ему казалось, что ему нужно было пойти на это, потому что он был должен ей. И это меньшее, что ему оставалось сделать. С самого момента пробуждения в воздухе витало что-то между дежавю и ностальгией, - было непривычно странно и, в то же время, до боли знакомо просыпаться с уверенностью, что сегодня они будут вдвоём. Разве что в этот раз всё должно было быть немного по-другому, - и Стайлс старался не задумываться об этом, вплоть до того мига, когда отрицать обратное будет совсем бесполезно. Он воссоздавал в себе и собою того Гарри, каким он был прежде – с нею. Его волосы всё ещё были немного влажными после душа, когда он вышел на улицу. Под тёмным пальто была белая футболка, рукава которой до сих пор оставались закатаны, - и он ещё помнил, как её пальцы касались ткани в этих местах. С тех пор его руки похудели, и футболка немного висела на нём, но, когда он её надел, то на несколько секунд закрыл глаза, вспоминая те дни, когда его одежда впитывала запах пряностей и цитруса. Он потратил полчаса на то, чтобы найти в закромах шкафа стопку сложенных вещей, сохранившихся в нестиранном виде ещё с тех пор. Сверху лежали тёмно-серые джинсы, на которых в некоторых местах ещё виднелись следы пыли и земли, - и он осознавал, что рано или поздно ему всё-таки придётся смыть всю эту грязь, просто не сегодня. Сегодня был тот день, когда он позволял себе вернуть те частички прошлого, которые ещё оставались, чтобы дать себе время ещё раз вспомнить каждую из них. Потому что перед тем, как что-то отпустить, иногда очень хочется пережить это снова. По дороге он купил охапку больших белоснежных ромашек, которые, как он помнил, она очень любила. Уже на подъезде к кладбищу в его сердце кольнуло осознанием того, что он так и не успел подарить ей цветы, когда она была жива. Но это было одним из того десятка сожалений, которые ему пришлось молча проглатывать, понимая, что исправить он это не в силах. И это уже не вернёт её. Ему понадобилось около часа, чтоб найти то самое место, о котором девушка когда-то сама рассказывала ему, - может, он неосознанно медлил, может, от волнения путался в тропах, сбиваясь и отвлекаясь на могильные плиты других, совершенно незнакомых ему людей. Но когда, спустя эти шестьдесят минут, после очередных нескольких поворотов, он вдруг увидел высокую, выделяющуюся на фоне других деревьев густую и тёмную крону, - Гарри остановился, понимая, что, должно быть, это тот самый дуб. Он оглядел дерево издалека и нерешительно стал подходить ближе, осматриваясь. Подойдя вплотную, он осторожно коснулся ствола – сначала подушечками пальцев, затем положив полностью всю ладонь поверх твёрдой коры. Он подумал, куда могла бы ложиться её рука, и что она испытывала, прикасаясь к этому дубу. И, увы, это был один из тех вопросов, найти ответ на который теперь было невозможно. Гарри поднял глаза, глядя чуть левее, - ему пришлось пропустить несколько вдохов, когда он взглядом нашёл нужное ему надгробие. Было странным, что он шёл к мёртвому камню, видя перед собой мгновенно воссозданный им женский образ, - образ, который он помнил до мельчайших деталей, но который никогда уже не смог бы стать осязаемым. Под её именем было выведено: «Любящая и любимая. Спасибо тебе за то, что ты всегда была светом, даже в самые тёмные времена», - и, пробежав глазами по строкам, Гарри тихо прошептал: - Знаешь, я бы согласился простоять рядом с тем деревом вечно, только бы не видеть здесь… тебя. «То, что от тебя осталось, что теперь похоронено в земле, и к чему я даже не смогу больше прикоснуться», - погасло в молчании его голоса. Любить то, чего может коснуться смерть*(1), было ужасно тем, что было возможным. Даже спустя столько времени. Гарри наклонился, кладя цветы на землю. Он всё ещё не знал, как начать, и было слишком безветренно тихо. - Здравствуй, - сорвалось с его губ, но ему пришлось замолчать, чтобы унять дрожь в голосе. Он обещал себе выдержать это, - и это обещание казалось столь важным, потому что было словно чем-то связующим между ним и ею. Солнце касалось зелёной травы и мысков его кед, словно робко приободряя, Гарри опустил веки, глубоко выдыхая; ему бы хотелось, чтобы, как в каком-нибудь банальном фильме, его наполнила вдруг силой магия земли или что-то в этом роде, - чтоб руки перестало холодить от волнения, а мысли в голове успокоились. Он знал, тем не менее, что тех чудес, которые бы действительно могли ему помочь, в этом мире не бывает. - Всё, что я делаю, - это пытаюсь не забыть о тебе, - он не открывал глаз, - потому что эти воспоминания дают мне стимул жить. Странно, правда? То, что едва не убило меня, всё-таки делает меня сильнее. Хотя я этого совсем не чувствую, - что я сильный. Я вообще, кажется, всё ещё пытаюсь привыкнуть к тому, что должен что-то чувствовать. С тобой это было так легко, а теперь… теперь я без тебя, и всё это кажется бессмысленным. Гарри, конечно, знает, что не получит ответа. Никаких знаков или голосов, - просто потому, что так люди и умирают: их тело остаётся тлеть, не оставляя ничего материального после себя. Но ему очень хотелось, наверное, получить хоть что-то. Это был момент, когда стало немного затруднительно определить, насколько хорошей идеей было прийти сюда. Он несколько раз моргнул и огляделся вокруг. Он вспомнил почему-то, как она любила пальцами ловить солнечные зайчики, и как звучал её смех, и как тепло было рядом с нею, - тогда, в такие моменты. Всегда. - Я понятия не имею, что говорить, чтобы не выглядеть сентиментальным идиотом, - начинать с правды всегда было беспроигрышным вариантом, как она любила повторять, и эта фраза снова прозвучала эхом в его мыслях. - Я учусь жить без тебя, - и это, признаться, самый тяжёлый урок из всех, что мне приходилось усваивать. Надеюсь, по крайней мере, это не наказание за то, что я прогуливал геометрию в средней школе. Я бы отзубрил все эти чёртовы формулы и учебники от корки до корки, если бы только это могло что-то изменить…, - он оборвал фразу, зная, что это ничего не изменит. Сердцебиение ускорялось в его груди, словно подгоняя его. - Мне приходится читать, я теперь всё время таскаю с собой книги. Представляешь? Ну, в смысле, приходится не потому, что я делаю это через силу… Просто это успокаивает меня. Сложно объяснить, но я всё ещё воображаю, что могу поделиться прочитанным с тобой. У меня теперь даже есть полка с любимыми книгами…, - он вспомнил потрёпанные корешки томиков, стоявших на её комоде перед большим зеркалом. Это было одно из тех воспоминаний, которые больше напоминали ему снятый кем-то кинофильм, - красочный и яркий, о чём-то добром, вечном, о том, что приносит только радость и тепло. Как это чаще всего и случалось, кино обычно никогда не похоже на реальность. И он знал, что, как бы часто не касался пальцами своих книг, - они так и оставались только его, и он не мог разделить их с кем-то. Не мог разделить их с ней. - Я недавно наткнулся на одну… поэму, - не знаю, верно ли так её назвать. Это был один из тех случаев, когда я почти забыл, что читаю что-то, написанное не мною, - я просто был там, в этих строчках, они прошли через меня, остались внутри. Хоть я и не знаю даже, как рассказать тебе, о чём там… Так, чтобы ты поняла всё это. Я начну сбиваться и нести какую-то чепуху про драконов и принцесс, - из меня хреновый рассказчик, помнишь? Хотя дело там совсем не в мифических персонажах… Я думаю, это произведение о любви. Всё, что я читаю, по нелепой случайности – о любви. Даже смешно, насколько жалко я выгляжу, - ему, конечно, отнюдь не было смешно, и Гарри чувствовал, как всё сжимается в груди. Он протянул руку, касаясь каменной плиты с надеждой, что её холод остудит его. - Я просто не знаю, как отпустить тебя. Я не могу этого сделать, и всё, чем бы я ни занимался, напоминает о тебе, напоминает о том, что я … я всё ещё люблю тебя, - его пальцы сжались на надгробии, он несколько раз глубоко вдохнул, чтобы продолжить максимально спокойно: - Так получается, что все строчки о любви, которые я читаю, словно предназначены для тебя. Там, к примеру, в этой поэме было о том, что: Любовь к тебе больше, чем обычная романтическая влюблённость. Это как религия, - его голос опять сбивался, и глаза начало влажно покалывать, - Гарри запрокинул голову, чтобы выдохнуть окончание фразы: - ….Это пугает*(2), - что-то комком набухало в горле, - Это…, - он зажмурил глаза и с силой надавил на переносицу, замолкая. Как бы легче ему стало, если он бы только смог услышать её голос ещё раз, хотя бы пару слов… Не осознавая того, он продолжает шептать самому себе: - Мне надо это сделать, мне просто нужно пройти через это сейчас… - затем он снова смотрит на буквы, выведенные на плите. - Прости, я так не хотел расклеиваться здесь, - Гарри вспоминает её глаза, когда их взгляды пересекались, и она молча и внимательно слушала, что он говорил. Он сосредотачивается на этом воспоминании: - Я ведь вроде как справляюсь. Просто иногда кажется, что я забываю об этом… Мне порою сложно помнить о чём-то, кроме тебя, - как-то само собой получается, что он вдруг воссоздаёт в памяти плавность её движений, то, как она поправляла пряди своих волос, какими длинными были её ресницы, какими аккуратными были её плечи, - и ещё десяток деталей, въевшихся в его память. Эти воспоминания всё сменяют друг друга, когда он пытается продолжить: - Но я буду стараться, правда. Я так хочу постараться, хочу справиться со всем этим, - чтобы ты знала, что всё это было… что это было не напрасно, что я правда могу, что я…, - ему не хватает воздуха, и Гарри ощущает, насколько велика была разница между его словами и тем, как трудно ему было справляться на самом деле. Он пытается собраться с силами, но почему-то вместо этого обессилено опускает голову, опять чувствуя, как всё плывёт перед глазами: - Почему меня не было в той машине? – его голос звучит слабо. - Почему я просто не успел сказать тебе всего того, что так хотел… Ты ведь должна была знать это, а я не уверен, что ты знала… В смысле, мне хочется думать, что ты знала. Знала, как много ты для меня значишь, сколько всего ты сделала для меня, как много…, - его слова глухо рассеиваются в воздухе, когда поднимается ветер. Гарри ощущает себя уставшим и беспомощным от того, что в его представлении всё это должно было оказаться куда легче. Он хочет сесть, но как-то само собой выходит, что, не отдавая себе в том отчёта, он опускается на колени, - ноги касаются земли, и он чувствует, что, несмотря на солнце, трава всё ещё холодная и немного влажная после дождя, который был ночью. Его пальцы обводят буквы, выгравированные на мраморной панели, и несколько почти невесомых капель падают куда-то вниз, скатившись по его щекам: - Ты спасла меня, видит Бог… Почему я тебя не смог? Он должен был дать обещание – себе и ей, - что он сможет двигаться дальше. Он знал, что она бы хотела этого, и знал, что нуждается в том, чтобы поверить в это. В то, что всё будет хорошо, - возможно, не прямо сейчас и даже не в этом году, но однажды обязательно будет. Другое дело, что он всё ещё не был уверен, что представляет, что может быть хорошего, когда её нет рядом. [Young The Giant – Islands] - У меня ведь вроде бы есть всё, а мне нужно то единственное, что я не смогу получить уже никогда, - ты, - Гарри тыльной стороной ладони вытирает слёзы, шумно вдыхая. Ему бы очень хотелось оказаться сейчас в её объятиях или хотя бы на несколько секунд почувствовать её прикосновение к своему плечу, но всё, что ему остаётся, - вспоминать эти ощущения. - И я так скучаю по тебе. Я не знаю, что сделать, чтобы это чувство прошло, и пройдёт ли оно вообще когда-нибудь. Не представляю, смогу ли хоть с кем-нибудь так… говорить. Говорить, как с тобой. Мне этого всё ещё чертовски не хватает. Мне не хватает тебя, и это кажется мне самой эгоистичной вещью в мире. Солнце прикасается к его щекам, и ветер утихает; может, они хотят утешить его, умоляя успокоиться, может, у Гарри просто сами по себе кончаются слова, и он осознаёт, что не в силах больше продолжать: - Я очень скучаю по тебе, - шепча это, он подвигается ближе и прислоняется боком к надгробию, кладя на него голову и зарываясь пальцами в траву у своих ног. Он сидит в таком положении ещё долго, уже почти ничего не говоря, - ему больше не хочется, и он боится нарушить этот покой, царящий здесь повсюду. Гарри хотелось бы поверить, что он чувствует её присутствие с собою рядом, но, на самом деле, чем быстрее день клонился к вечеру, тем отчётливее он ощущает, какими невесомыми ему кажутся все воспоминания теперь. Может, за этим ему и нужно было приехать, - чтобы наконец принять осознание того, что ничего не осталось. Того прошлого, что было для него всем, уже нет. Может, пора наконец идти дальше. Когда Гарри встаёт, он всё ещё больше наполнен, чем пуст, тем, что сохранилось в его памяти. Разве что теперь внутри не так тяжело, - и, поднимаясь, он замечает, что губы его подрагивают в некотором подобии улыбки. Просто потому, что он смог, - и, может, всё вышло и не совсем так, как он планировал, но у него всё-таки получилось. Эта мысль помогает ему дышать, и он на несколько минут поворачивается к вечернему солнцу, вспоминая, как делала это она, и каким умиротворённым и красивым было её лицо в эти моменты. Помнить о ней теперь не казалось больно. Поправляя пальто, Гарри отряхивает джинсы, - и вдруг его ладонь замирает у одного из карманов. Пару секунд он медлит, а затем, озарённый какой-то смутной догадкой, опускает руку и достаёт клочок бумаги. Немного пожелтевший, но всё так же аккуратно сложенный в прямоугольник. Он застывает, будто бы боясь разворачивать листок, хоть и отчётливо понимает, от кого он и как туда попал. Может, это и был тот самый знак? Когда его глаза наконец начинают пробегать по строчкам, на его лице сначала ничего не отражается. Он спешно скользит взглядом от слова к слову, - и, только дойдя до конца, восстанавливает дыхание. Он опускает руку и вновь смотрит на гравировку её имени на плите. И если бы она сейчас могла взглянуть на него, если бы это было возможно, - она бы увидела, что он улыбается. Гарри, смахивая выступившие на глазах слёзы, улыбался, - так, что крохотные ямочки опять проявились на его щеках. И в этот момент, как никогда раньше, он знал, что был благодарен ей за каждую минуту, каждый час и каждый день, что им удалось провести вместе. Именно чувство благодарности – лёгкое и воздушное – наполняло его теперь. Он перечитал ещё раз – и ещё несколько раз, и всё это время улыбка не сходила с его лица. Убрав листок во внутренний карман пальто, Гарри, вытянув руку, провёл ладонью по надгробию, касаясь его контуров большим пальцев: - Спасибо тебе за всё это, правда. Без тебя меня бы сейчас просто не было, - наплевав на то, как банально это могло бы выглядеть со стороны, он поднял голову, смотря вверх, где на небе уже растекался багрянец. - Без тебя я бы был сейчас совсем не я, - наклоняясь, он мимолётно касается губами каменного холода. Ничего не говоря больше, он разворачивается, напоследок кладя цветы ещё немного ближе к плите. Он идёт обратно к выходу, не спеша и не оглядываясь. Гарри знает, что вернётся, что ещё придёт сюда не один раз. Он знает, что никогда не сможет забыть её до конца, но, пожалуй, больше ему этого и не хочется. Ему никогда этого не хотелось. Он знает, что сможет жить дальше. И, садясь в машину, он снова на секунду закрывает глаза, чтобы мысленно повторить то стихотворение, что она когда-то нашла для него и положила в карман его джинс. “Я буду помнить эти поцелуи Наших губ, робких в своём выражении любви, И то, как ты отдавала мне Всё, что у тебя было, И как я Готов был предложить тебе то, что осталось от меня. И я запомню твою маленькую комнатку, Ощущение того, что ты рядом, Свет, льющийся из окна, Твои песни, Твои книги, Наш утренний кофе, Наши дни, наши ночи, Наши тела, слившиеся вместе, Спящие; Едва заметно струящееся течение времени, Столь спешно убегающее в вечность, Наши ноги, касающиеся друг друга, Твоя рука рядом с моей, Твоя улыбка и тепло, Исходящее от тебя, - Той, которая заставила меня однажды Снова суметь рассмеяться”*(3). ------------------------------------------------------- *(1) отсылка к фразе: «How terrible it is to love something that death can touch» © *(2) «Love, for you, is larger than the usual romantic love. It’s like a religion. It’s terrifying» © Richard Siken *(3) оригинал - Чарльза Буковски => http://www.allisonmack.com/2011/11/05/i-will-remember-the-kissesour-lips-raw-with-loveand-how-you-gave-meeverything-you-hadand-how