I will remember you

[Nikola Melnikov - Space Love] Это был их предпоследний день, - тот самый, в который Гарри понял и осознал, что не может позволить себе расстаться с нею. Ведь это было бы равноценно тому, как оторвать от себя часть лёгкого, то есть, совершенно невозможно. Все дни до этого были такими разными, и ни один не был похож на предыдущий, но каждый из них был для него особенным, потому что она была рядом. Его счастье не растаяло в полночь и не растворилось с первыми утренними лучами, - она была с ним, она была его, она всё так же была всем для него. Они не расставались, кажется, ни на минуту. Он запоминал, какого вкуса были её губы после чашки утреннего кофе, больше похожего на какао, в котором было слишком много жирного молока, но всё это не имело никакого значения, потому что любой напиток, принесённый ею, был самым вкусным для Гарри. Ему нравилось просто так лежать с нею, ощущая, как переплетены их ноги и руки, как её дыхание щекочет ему шею, как запах её волос впитывается в его лёгкие, остаётся на коже его пальцев и на его футболках. Они болтали часами, иногда по ночам, и он любил обводить контуры её лица, и он не прекращал её слушать, когда солнце с луной всё сменяли друг друга. Она читала ему свои любимые книги, выдержки из них и стихи – иногда отрывками, иногда, увлёкшись, полностью, и эти рифмы переполняли его, и он чувствовал, впитывал все созвучия и интонации. Ему нравился запах потрёпанных страниц, нравилось слушать, как она перелистывает их, нравилось наблюдать, как её взгляд скользит по строчкам. Нравилось, как она напевала ему что-то иногда по утрам, и её голос казался ему самым лучшим из всех ранее услышанных. Она оставляла ему записки и клочки бумаг с какими-то значимыми цитатами, словами, которые выражали невыразимое, - и он любил находить их, и его пальцы всегда чуть дрожали, когда он с нетерпением разворачивал листки и жадно читал их; иногда она в это время неслышно подходила к нему и обнимала, целуя в шею, и его сердце таяло от охватывавших его чувств, и это было счастьем. Это была его собственная идиллия, которую ничто не могло нарушить, это был сон наяву, это было его спасением, его жизнью, - всё, что только было связано с нею. Утонуть в этой любви, отдать ей всего себя, запомнить каждую черту лица и всё до последней секунды, - и любить её, не отпуская, Гарри хотел больше всего на свете. Каждый день, каждую неделю. Всю жизнь и даже после, если бы только получилось. Дать ей уйти или оставить её самому он бы просто не был в силах, даже если бы ему пришлось вырвать сердце голыми руками из груди, - всё равно бы что-то осталось в его памяти, в его крови, на его одежде, что-то, напоминавшее бы о ней, даже если бы можно было прожить без сердца. Но ведь это было абсолютно нереальным, - так же, как и позволить себе потерять её. И с самого утра он всё думал, о том, как сказать ей об этом, как завести разговор. Когда он любовался свежестью её кожи, когда она жмурилась от солнца, когда целовала его сама, легко и воздушно, когда их носы соприкасались, когда его сердцебиение то ускорялось, то успокаивалось от одного её взгляда, когда он держал её за руку, когда она поправляла лямку его майки, когда её голос звучал в комнате даже после того, как она выходила на несколько минут, когда она смеялась, и от её улыбки каждая клеточка его тела вновь и вновь вздрагивала, покрывая тело мурашками, - всё это время он думал о том, как сказать, что он хочет, чтобы она поехала с ним. Но слова то застревали в горле, то казались неверно подобранными, то просто выветривались из его памяти от ощущения её присутствия, от того, что она заключала в себе всё самое лучшее, какой совершенной она была, и как он всё так же не мог налюбоваться ею, надышаться воздухом, наполнявшим собою всё, когда она только переступала порог комнаты. Ей надо было отлучиться на пару часов, - Гарри как-то мельком понял, что, кажется, девушке нужно было отъехать за продуктами или что-то в этом роде, - и, наверное, он обнадёжил себя тем, что за это время сумеет собраться и наконец продумать всё до последнего слова. Чтобы, как только она вернётся, наконец произнести вслух то, что давным-давно вертелось в мыслях, ещё, кажется, с момента, как он впервые её услышал. Ему хотелось попросить её не уходить. Ему хотелось упасть на колени, и он мог бы умолять и сделать, что бы только ни потребовалось бы, лишь бы убедить её уехать с ним. Чтобы они готовили кофе на его кухне, чтобы её руки тонули в мягкости его подушек, чтобы они принимали вместе душ по утрам и по вечерам ванную, чтобы он расчёсывал её мягкие волосы, что-нибудь напевая, чтобы она перевезла свои книги к нему в квартиру, чтобы он сыграл ей что-нибудь на своей гитаре, чтобы он мог уткнуться в её плечо, обнимая сзади, чтобы всегда по дороге домой чувствовал, что она ждёт его там, что он мог преодолеть несколько километров пути – и упасть в её объятия, кроме которых ничего не было для него важнее. Но все эти слова оставались словами без смысла, потому что Гарри казалось, что их будет ничтожно мало. И не то, чтобы ситуация как-то улучшилась и несколько часов спустя, когда он всё так же не смог продвинуться со своей речью дальше потока слов. Пусть он и убеждал себя, что, может, когда она приедет обратно, что-то щёлкнет в его голове, он увидит её снова и вдруг вдохновится и как-нибудь сумеет сложить нужную цепочку предложений. В конце концов, они уже были вместе, и это не могло изменить ничего на свете. И он измерял шагами её комнату, проводил пальцами по корешкам её книг и думал, что даже готов был бы остаться здесь, только бы не расставаться с нею больше. Он не замечал, как день ускользал, рассеиваясь и утекая временем сквозь пальцы, он был поглощён этой мыслью о том, что этим вечером всё решится, он был взволнован, немного потерян и охвачен, словно горячкой, предчувствием чего-то важного. Его бросало то в жар, то в холод, а в голове крутилось и отбивалось тактом: «Я не могу дать ей уйти; она наконец со мною; я не хочу её терять; я потеряю себя без неё», - и что-то ещё, и, возможно, слишком много всего, так много всего, что в какой-то момент он бессильно опустился на её стул, прикасаясь ладонью к столешнице и проводя по ней, прикрывая глаза. Прикосновение к прохладному дереву почему-то напомнило ему касания её тонких пальцев, то, каким размеренным и тихим было его счастье, когда девушка была с ним. [Ludovico Einaudi - Ritornare] Гарри вдруг ощутил, как что-то изменилось, когда буквально физически почувствовал присутствие другого человека в комнате, в которой до этого был только он один, наслаждавшийся тишиной и воспоминаниями о её присутствии рядом с ним. Он повернулся и увидел в дверях невысокого парня – вроде бы его звали Темба, и они пару раз до этого пересекались, потому что Темба был одним из тех, кто научился вполне неплохо изъясняться по-английски и поэтому присутствовал на многих мероприятиях, выступая в роли переводчика, если это требовалось. Обычно он сохранял выражение невозмутимости и некоторой усталости, хоть и слыл довольно отзывчивым малым, и его имя не даром означало «надёжный», - так, по крайней мере, говорили все. Но сейчас почему-то его лицо было искривлено какой-то непонятной гримасой, и из приоткрывшегося рта словно пытались сорваться какие-то слова. Гарри инстинктивно встал и заметил, что рука парня была в грязи, как и вся правая сторона тела, и вязкие разводы шли по всей ноге, вплоть до чем-то расцарапанного колена и башмака с развязавшимися шнурками. Складывалось впечатление, что темнокожий упал куда-то или на что-то, возможно, из-за того, что слишком торопился, - его сбившееся неровное дыхание было единственным звуком, раздававшимся в тишине, когда кудрявый снова поднял на парня свой взгляд. Несколько секунд он пытался догадаться, что не так, пока Темба какими-то нелепыми жестами что-то отчаянно пытался объяснить Гарри, его руки мельтешили в воздухе; но Стайлс ничего не мог понять. Из приоткрытого окна, выходившего на улицу, слышался какой-то шум, нарастал гул голосов, смешивающийся с туманно-серой прохладой ветра, начавшего раздувать занавески. Гарри всё вглядывался в парня и вдруг услышал, что тот заикается. Всегда спокойный и порой немного медлительный, Темба давился словами, и они звучали каким-то непереводимым набором режущих слух гласных. Руки Темба взметнулись вверх, затем вниз, потом он что-то повторил, - кудрявый разобрал слово, начинавшееся на «ава…», и что-то засвербело так, что захотелось откашляться. Темба вновь и вновь твердил одно и то же, пытаясь это изобразить, – сначала его ладони вели прямую линию, потом резко сталкивались друг с другом и, дрожа, опускались вниз, будто падая и пытаясь отделиться от запястий. Он пытался достучаться до Стайлса, говоря громче и громче, что-то про машину, что-то про плохую видимость, что-то важное, что-то, из-за чего он сам трясся и никак не мог совладать с собственными руками и голосом, не оставляя свои попытки, не переставая тараторить, переходя то на вскрики, то на всхлипы. И Гарри внезапно осознал, что не слышит голоса Темба. Он понимал его слова, но перестал их разбирать, и все звуки заглохли, растворились, исчезли, как будто кто-то выключил громкость. Весь его мир вдруг дал трещину, раскололся надвое, а затем начал рассыпаться, неумолимо превращаясь в руины. Он буквально физически ощущал каменные осколки, падавшие на его плечи, словно проваливавшиеся внутрь него, обдирая, ломая, раздирая, превращая в месиво всё в грудной клетке, болевшей так, будто его кости сейчас вот-вот тоже начнут разрушаться. Всё переворачивалось, скручивалось и скручивало, ему казалось, что в горле что-то поднимается, кололо в глазах, в сердце, дрожали пальцы, ставшие ледяными. Не в силах успокоиться, не в состоянии больше смотреть на то, что превратилось в смешение бессмысленных предметов и жестов, Гарри выскочил на улицу, и лица людей стирались в массу тоски и криков, а он задыхался и никак не мог вдохнуть, остановиться, найти точку опоры, понять хоть что-то. Кажется, он упал на землю, или небо упало на него. Он был разбит вдребезги, и он просто не мог представить, как хотя бы попробовать собрать себя по кусочкам. Казалось, всё вокруг, что стёрлось в песок, превратилось в пепел. Всё рассыпалось в нём, вокруг него, словно Вселенную вдруг поглотила пустота, погасив все до единого источники света. Без единого звука, в вакуумной тишине, опустившейся над поднимавшимися облаками пыли, Гарри показалось, что он просто перестал существовать. Его больше не было, ничего не осталось. Ничего больше не было. Ни- че- го. ================================================================= ~ *** ~ [Silver Swans - Anyone's Ghost (The National Cover)] Стайлс зашёл в обшарпанную парадную, поднимаясь по ступенькам вверх и не обращая внимания на кучку обдолбышей, всё ещё провожавших его при встрече странными взглядами, хотя, казалось бы, прошло уже достаточное количество времени для того, чтобы они привыкли друг к другу. Всё было привычным, знакомо грязным, всё так же не имеющим значения. Только теперь кудрявый уже знал, что того худощавого парня звали Сэмом. Он приходил к Сэму пару-тройку раз в неделю, они почти не говорили, и Гарри всё так же сглатывал слипшиеся в комок чувства омерзения и стыдливости при виде бледного наркомана, кривая улыбка которого каждый раз казалась такой же неприятной, как и в первый. Сегодня Гарри чувствовал слабость и опустошённость больше, чем в предыдущие пару дней, и поэтому пришёл опять. Когда ему открыла дверь какая-то азиатка с размазанной по лицу косметикой и в одном нижнем белье, он даже не удостоил её внимания, проходя внутрь. Отсутствующим взглядом он обвёл коридор и пару дверей комнат, видневшихся в полумраке. Играла какая-то музыка, кто-то стонал - от похмелья, передоза или чего бы там ни было ещё, - свет горел только на кухне, хотя Стайлс уже заранее знал, что найдёт Сэма именно там. Войдя, он сразу же столкнулся взглядом со сгорбившимся костлявым мужчиной, с готовностью улыбнувшимся, - наверное, он услышал шаги Гарри, которые всегда были быстрыми и тяжёлыми, и их звук выдавал его среди скрючившихся тел, валявшихся по углам почти без признаков жизни. - Кое-кто зачастил, - Сэм копошился с чем-то, сидя за столом, что, впрочем, ни чуть не интересовало Гарри. Он чувствовал себя так, словно очень долгое время не спал, его тело было истощено, и каждое движение отзывалось ноющей, тянущей болью. Как будто сон покинул его, оставив промерзать на холодном полу. И Стайлсу стоило небольших усилий вспомнить, что, по сути, так оно и было на самом деле. Все прошедшие несколько дней, недель…. Месяцев. Он боролся сам с собой, одновременно побеждая и проигрывая, безутешно проигрывая. - Мне нужно… что-нибудь, - вместо приветствия выдал кудрявый; язык во рту прилипал к сухому нёбу, шершавому и горячему. Глаза Сэма останавливаются на лице Гарри: - Не знаю, успел ли кто-нибудь уже обрадовать тебя этим, но ты выглядишь крайне хреново, - и это предложение кажется слишком сложносочинённым для ничего не значащего обмена фразами, на который, как обычно, надеялся Стайлс. - У меня есть деньги, - когда он достаёт купюры, они мнутся в его руках, и собственные ладони кажутся ему неприятно грязными, серыми, будто въевшими в себя краску и пыль. Он явственно ощущает, как у него горит лоб. – Сэм, что угодно, но мне очень нужно, - вот, возьми, забери это всё, мне просто нужно…, - худощавый резко встаёт, поднимая купюры, которые уже летят на пол. Когда он выпрямляется, заметно, как в нём очевидна борьба волнения и жадности, - и Гарри уже знает, что победит второе, что было понятно по тому, как Сэм проворно собирал деньги. Потому что Стайлсу не нужны были бесполезные нотации, попытки вразумить его и прочая дребедень, - в такие моменты на его лице не выражалось ничего, кроме холодного упрямства, которое всегда пугало Сэма. О чём, впрочем, он предпочитал молчать. - Сейчас, погоди-ка тут, - фигура с торчащими из-под чёрной футболки острыми плечами на пару минут оставляет Гарри в одиночестве. Всё это время он стоит, не двигаясь с места и даже не шевелясь, - его апатия была безразлична абсолютно ко всему, что могло происходить вокруг. - Окей, - Сэм вернулся, сжимая что-то в руке, - в этот раз я дам тебе нечто новенькое, но ты внимательно меня выслушаешь, ладно? – он дожидается кивка и только после отдаёт кудрявому небольшой мешочек из фольги: - Слушай, это дрянь называется "Талибан"*, – понятия не имею, в честь каких арабов эту хрень так назвали, но она сильная, понимаешь? Очень сильная, ясно? – Сэм говорит с расстановкой и делает паузу, чтобы услышать в ответ: - Я справлюсь, - и, несмотря на то, что кажется, будто Гарри неохотно выдавливает из себя слова, на самом деле он искренне старается прислушаться и понять всё, что ему говорят. - Я не хочу, чтоб ты колол это дерьмо, оно слишком крепкое. Просто не вздумай, парень, не втягивай себя в это, - долговязый пытается перехватить взгляд Стайлса, который чувствует себя неуютно, неловко, но всё же заставляет себя посмотреть на Сэма: - Не буду, обещаю. Я-я только покурю, я не пользуюсь шприцами, - когда он произносит это, невольно приходит на ум, что у него и шприцы уже есть - где-то валяются дома, среди бардака, хлама и грязи; но, впрочем, он не врёт, когда говорит, что действительно пока не пользуется ими. - Да, никаких шприцов. Если станет слишком хреново, то дыхни немного кокаина, приведи себя в форму, чтобы всё было в лучшем виде, - Сэм протянул ему ещё один пакетик с белым порошком внутри, словно это было чем-то самим собой разумеющимся. Кокаин. Гарри стеклянными глазами смотрел на то, что держал в своей руке. Эти граммы казались совсем невесомыми, будто бы внутри был воздух, а не чёртова наркота. Когда он успел докатиться до этого? Неужели всё правда зашло слишком далеко, зашло ли?... Да какая уже нахрен разница. - Ладно, - Стайлс снова натягивает маску безразличия, которая так устрашающе шла его осунувшемуся лицу с чётко выделяющимися скулами и поблекшими глазами. - Хорошо? – его раздражает эта привычка Сэма всё время переспрашивать, словно он ему какой-то опекун или друг, как будто, блять, его действительно волнует, что будет с Гарри, если что-то пойдёт не так. Ну так не продавай мне ничего, забери всё обратно, швырни мне мои деньги в лицо, встряхни меня, наори и скажи, что я загубил себе жизнь, что я ни чуть не лучше тебя, что я скатился на дно, что мне это ничем не поможет, что я просто кусок дерьма. И мне не нужна, мне просто не нужна ничья забота!... - Да, спасибо, - его голос хрипит, Гарри опускает глаза, засовывая руки в карманы. - Ладно, парень, - Сэм хлопает его по плечу пару раз, но быстро отходит, возвращаясь к занятию, которое было прервано приходом кудрявого, - последний, не оборачиваясь, идёт к выходу. Он говорит себе, что внизу в переулке припаркован его чёрный Range Rover, за стёклами которого можно будет спрятаться от любого чужого взгляда. Он говорит себе, что сможет пережить этот вечер и несколько последующих, что должно уже послужить охренительным облегчением. Он перескакивает через ступеньки, спускаясь, и пытается отогнать мысль о том, что пока ему не становится легче. Ни холодный воздух, ни резкий свет, бьющий по глазам после сумеречного освещения, к которому только привык кудрявый, ни смешение уличных звуков, шумно заполняющих всё собой, не помогают прогнать это свербящее предчувствие. Гарри садится за руль и думает о том, что, наверное, он уже очень долго держится. Вопрос только в том, не слишком ли долго, - и насколько ещё его хватит. Он нажимает на педаль газа в желчном бессилии, дороги сливаются в одну, и он едва успевает что-то различать, на автомате поворачивая, куда нужно, и только вздрагивая каждый раз, когда машина подскакивает на неровной поверхности асфальта, и в голове что-то будто бы гремит, отзываясь тупой болью в затылке. Если бы воспоминания могли иметь физическое воплощение, то они определённо были бы холодными булыжниками и именно с такими звуками перекатывались бы в его черепной коробке. Чем ближе он подъезжает к дому, тем отчётливее Стайлс ощущает усилившийся тремор рук, и то, как скапливается слюна во рту, и, внутри, между ключиц, что-то колется, грозясь подняться вверх по горлу, - ему всё труднее сфокусировать взгляд, и он из последних сил сдерживает позывы рвоты. Его собственные слабость, разбитость, никчёмность доводят его до состояния опустошающей озлобленности, в котором он влетает в квартиру, скидывая ботинки и отбрасывая пальто, - последующие несколько минут в ванной раздаются булькающие звуки, чередующиеся с раздирающим горло кашлем, больше похожим на срывающееся рычание. Гарри хочется засунуть руку себе в глотку и вырвать голосовые связки, вытащить лёгкие и просто вообще перестать существовать, потому что ни на что больше его уже не хватает, и он признаётся себе наконец, насколько устал, устал от всего этого. В беспомощном гневе он вновь упирается лбом в поверхность ванной, едва чувствуя, как что-то холодное стекает по его щекам. Глаза щиплет, и это раздражающее чувство пустоты доводит его до исступления, в котором хочется кричать до потери голоса, но с обветренных губ срываются только какие-то хрипы. Проходит какое-то время, прежде чем ему удаётся хотя бы нормально сесть, и Стайлс сжимает руки в кулаки до боли, пытаясь унять дрожь и успокоиться. Из открытой двери ванной виднеется его валящаяся на полу верхняя одежда, - не совсем отдавая себе отчёт в том, что делает, Гарри всё-таки встаёт и идёт, пошатываясь, обратно в коридор. Он на ощупь находит оба пакетика, - в свете лампочки, горящей в ванной комнате, серебро фольги вспыхивает, и на миг кудрявый, не моргая, смотрит на пакетик. В его мыслях загорается какая-то очень странная ассоциация, - он вспоминает, что уже однажды смотрел зачарованно на подобный блеск, который, однако, не был таким холодным и искрился золотом. Лучистым, завораживающим, пробивающимся сквозь серость облаков… [This Will Destroy You - Quiet] В этот момент Стайлс подскакивает на месте – и бросается в комнату, спотыкаясь о валяющиеся повсюду вещи, раскидывая их, едва не падая и цепляясь ногами за все углы и мусор на полу. Его сердце начинает колотиться быстрее, и что-то тихим ужасом пробирает его до костей. Он понимает, что эти воспоминания, случайно разбуженные, вот-вот начнутся цепляться одно за другое, - и его сковывает страх, так, что, до чего бы он ни дотронулся, всё рвётся и ломается в его трясущихся руках. Когда кудрявый находит нужную коробочку, она, естественно, выпадает из его рук, - от удара раскрываясь и вываливая всё своё содержимое. Он в паническом нетерпении водит руками по грязному ковру, пока наконец не нащупывает вытянутый пластмассовый предмет с колпачком на конце. Всё, что происходит дальше, получается как-то само собой, и кудрявый только ощущает, как непривычно медленно смыкаются и размыкаются его тяжёлые веки. Он разрывает пакет из фольги, находит зажигалку, и после щелчка огонёк пламени, шипя, касается металла ложки, в которой через минуту что-то начинает пузыриться. Гарри больше не врёт себе, что не знает, зачем он это делает, и нужно ли всё это, - нет, он как никогда отчётливо соображает, что если не забыться сейчас, то он не выдержит этого, его больше не хватит на эту бесконечную борьбу. В мыслях скомканные кадры уже начинают распрямляться к тому времени, как он, не чувствуя пальцев, достаёт шприц и набирает в него коричневатую, мутную жидкость. Между моментами, когда он перетягивает ремнём руку выше локтя и когда подносит иголку к вене, проходит несколько секунд, но Стайлс уже вспоминает цвет стен, освещённых солнцем, и как его указательный палец перемещался по корешкам книг, - он уже, кажется, может различить буквы их названий, но наконец металл входит в кожу, и содержимое шприца под давлением нажима вливается в выступающую вену. Кудрявый откидывается к стене, его ладони касаются пола, - что-то липкое обжигает руку в районе локтя, но его абсолютно не заботит, идёт ли это кровь, или так начинается действие наркотика. Он очень запоздало понимает, что только что сделал, но это не вызывает в нём ровным счётом никаких эмоций. Закрыв глаза, он ведёт безмолвный отсчёт, и через несколько секунд напрягшееся тело начинается расслабляться. Гарри выдыхает, и его лицо искривляет подобие улыбки, - он не надеется, что сможет выкарабкаться, но, может, это будет хотя бы не так больно. Где-то в груди рождается странное, щекочущее чувство, словно кто-то проводит мягкими перьями, - по его телу пробегают мурашки, снова и снова, и Стайлс пытается инстинктивно рассмеяться от этого ощущения, но даже на смех не хватает сил, и его голова просто чуть покачивается, вздрагивая от каждого нервного и чахлого смешка. Перед ним, сплетаясь, разноцветные круги образуют причудливые фигуры и узоры в каком-то, кажется, бесконечном порядке. Но он не успевает выхватить миг, когда эти неведомые перья, касающиеся его изнутри, в мгновение превращаются в стальные лезвия, - и резкая, колющая боль внезапно пронзает кудрявого от макушки до пят. Гарри, широко распахивая глаза, выгибается в спине, беззвучно пытаясь схватиться за что-нибудь руками, его ноги сводит, и вдруг весь воздух выходит из лёгких, и он не может больше сделать ни одного вдоха. Его зрачки, как от взрыва, заполняют собой всё пространство до самых краёв радужки, - что-то словно оглушает его тяжестью, и Стайлс сгибается пополам, ударяясь переносицей об пол. Он едва успевает открыть глаза и смахнуть собравшиеся от боли слёзы, как его снова будто разрубает пополам. Гарри уже не может сдержать криков, но, сам не осознавая, как, он начинает неосознанно ползти к двери в коридоре. Ему чудится, будто что-то разрывает его плоть, выворачивая кости до треска, и каждый миллиметр его кожи пламенеет, словно охваченный огнём, но он не останавливается. Стайлс открывает глаза, едва что-то различая, и буквально из последних сил вскидывает руку, водя ею по полу, закусывая губу до привкуса крови, уже не в состоянии кричать. Когда он касается телефона, выпавшего из пальто, его пальцы начинают скользить по сенсорному экрану. Из головы, выпотрошенной, иссыхающей от болезненного жара, вылетают все номера телефонов, а он никак не может сосредоточиться, чтобы разглядеть хоть что-то. От его резких движений какие-то картинки сменяют друг друга на экране, пока он еле-еле отрывает голову от пола, прислоняясь спиной к шкафу в прихожей и пытаясь опереться на него плечом. Он моргает снова и снова, пока вдруг не понимает, что что-то ярким пятном привлекает его внимание, - поднеся телефон к самым глазам, Гарри замечает фото. С секунду парень смотрит на него, и в мутном сумраке внезапно кто-то словно прибавляет резкость. Он различает изгиб женских губ, скул и шеи, очертания ключиц и плеч, - а, главное, глаза, знакомые ему глаза, те самые родные глаза, от взгляда в которые всё внутри сжимается с такой болью, что в какой-то миг кудрявый понимает, что это – конец. Ему стало плохо в момент, когда он понял, что не сможет оторвать взгляд от снимка. Он не может больше так. Ему было плохо всё это время, ещё задолго до этого, но сейчас всё внезапно стало ещё хуже. Невыносимо хуже. Он смотрит на эту фотографию, и его сердце стучит так, словно вот-вот вырвется из груди. Разорвёт всё внутри, выскочит, вылетит, выпадет камнем. Ему жарко, хотя внутри всё колотит холодом, и руки так дрожат, что, кажется, едва возможно удержать телефон. Всё смешивается в голове, и мысли будто бы ворочаются, тяжело и неуклюже, и виски горят, и труднее становится дышать. Но Стайлс смотрит в экран, и какие-то воспоминания возрождаются в голове, и он пытается их отогнать, но не может отвести глаза от фото, и едва в состоянии дышать, потому что кровь словно буквально закипает и бурлит, и вены и сосуды, не выдерживая, будто бы натягиваются, словно вот-вот разорвутся, лопнут. И пульс никак не замедляется. И тёмные блики, то превращаясь во вспышки, то снова мерцающе угасая, пляшут перед глазами. Он не хочет помнить, он не может вспомнить, всё слишком быстро и душно. В мире без неё он погибал, он был словно уже мёртв. Он был совсем один, и это чувство опустошало его, высасывая всю кровь до последней капли, пытаясь иссушить его кожу, чтобы от него ничего больше не осталось. Его тело казалось ему изгрызённым одиночеством, и все мысли Гарри крутились вокруг одного женского образа, за который он пытался уцепиться, но который безжалостно ускользал от него, причиняя боль, которой он уже никак не сопротивлялся. Пламя воспоминаний полыхало в нём, охватывая всё вокруг. Она не могла умереть, не могла, не могла, не могла… Очередной шквал спазмов накрывает его, и Стайлс задыхается, и что-то душит его изнутри, разрывая всё одной сплошной болью. Его голова вдруг падает на грудь, и секунду спустя телефон выпадает из руки, бессильно разжавшейся. Гарри теряет сознание. ------------------------------------------------------- * так как автор очень (очень-очень) далёк от того, чтобы иметь реальные познания в том, что касается употребления наркотиков, диалог про «Талибан» взят из фильма «Экипаж» (примерно с 8-ой минуты киноленты)