Украденная жизнь

Приятно свернуться на кровати калачиком, когда еще совсем недавно требовалось неподвижно лежать на спине, пока тебя не отключат. А потом включат, но вернуть подвижность конечностям и ясность голове — забудут. Так что по приезду домой я доковыляла наверх, упала на кровать и ждала. После «электрического стула» всегда требуется время, чтобы вновь почувствовать свое тело и себя в своем теле. В какой-то момент я даже уснула, и видела нелепый, но малость тревожный сон: шумный бар, я разговариваю с пьяным Романом, только мы как будто незнакомы. И тут к нам подсаживается парень, он вроде как мой, я держу его за руку, но в итоге почему-то все равно уезжаю с Романом. Забавно, но кажется, парня из сна я где-то видела наяву. Может, он когда-то заходил в цветочный салон или прямо сейчас работает в «Белой башне»… А уехать с Романом я действительно собираюсь, так что не могу и не хочу воспринимать сон иначе, чем добрый знак. Хватит уже тревог. От души потянувшись, чтобы прогнать дрему, я сладко простонала в голос: «Какое счастье!», ибо обнаружила, что вновь могу двигаться, разговаривать и думать, как нормальный человек. Шаг в сторону ванной, еще один: нужно смыть с себя навязчивый больничный запах. На ходу расплетая волосы, я мельком увидела свое отражение в зеркале и остановилась, дабы рассмотреть как следует. Тушь на ресницах слиплась от слез, несмываемые тени обозначились под глазами, платье украшено черными пятнами крови, но его не жалко. Я немного осунулась за последние пару месяцев, и одежда все равно уже не сидит на мне так, как раньше. Удручающая картина, что тут скажешь. Роман заслуживает кого-нибудь посимпатичнее. Как минимум, он заслуживает лучшей версии меня. Нужно изменить в себе что-нибудь, порадовать его… Побаловать. Я обязательно придумаю как. Наверное, он переживает, что днем все сложилось не так, как мы планировали. Знаю, что переживает. А я, тем временем, бессовестно счастлива, потому что в итоге получила куда больше, чем порцию устриц — уверенность, что с Романом все в порядке. На душе так легко теперь, что хочется устроить маленький праздник. Сегодня Роман работает последний день перед отпуском, нужно бы встретить его вкусным ужином, бутылкой вина и желательно в незаляпанном кровью платье. Несостоявшееся свидание еще вполне может состояться дома, где никто не помешает нам наслаждаться друг другом и предвкушать завтрашнюю поездку. Быстренько приняв душ, я подлетела к гардеробу и взяла первое платье, на какое обратила внимание — то, что упало с вешалки — сиреневое с цветочной вышивкой, мягкое и уютное, но с дырочкой, случайно прожженной на юбке сигаретой Романа, и потому давно не надеваемое. Некогда придирчиво выбирать, он скоро будет дома. Изощряться и готовить нечто грандиозное уже поздно, но запечь картофель в ломтиках бекона, нарезать салат и подсушить хлеб с пряностями и оливковым маслом я точно успею. В приподнятом настроении суетиться на кухне особенно приятно. То и дело поглядывая на часы и прислушиваясь в ожидании шума подъезжающего Ягуара, который очень сложно различить из-за здешней звукоизоляции, я беззаботно улыбалась. Час до предполагаемого возвращения Романа пролетел незаметно в радостной возне. Но еще через полчаса стало очевидно, что Роман задерживается, и опасаясь, что картофель с беконом просто обуглится, я вытащила его из духовки. Интересно, успею приготовить соус? А еще через полчаса, когда ужин остывал на накрытом столе, я пожалела, что не приготовила что-нибудь позатейливее, времени бы хватило. И еще через полчаса, когда скрещенные ноги затекли, а глаза устали вглядываться в матово-белое стекло внешней стены, я заволновалась. Роман нередко задерживался на работе, но обычно звонил и похотливо-нагловатым тоном предупреждал, что ужин хочет горячим и прямо с порога. Вероятно, сейчас он очень занят на каком-нибудь важном внеплановом совещании, и отвлекать его не стоит. А картофель можно разогреть в микроволновке, когда Роман вернется… Только бы вернулся. На улице стемнело и значительно похолодало, ветер дул как сумасшедший, когда я вышла на крыльцо в надежде поскорее увидеть свет фар, и потому пришлось вернуться в дом и мерить шагами гостиную, нервно заламывая руки. Главное — не позволить панике себя захлестнуть. Наверняка ничего серьезного не случилось, Роман еще на работе и тревожиться нет причин, а очередной приступ будет стоить мне нового сеанса на "электрическом стуле"… В конце концов, когда я уже готова была бросить все и прямо в домашних тапках мчать в «Белую башню», как положено истеричке, за стеклом обозначилась и выросла тень. Дверь открылась как всегда бесшумно, мягкий свет упал на вошедшего и я кинулась к нему бегом, правда, на полпути затормозила. С первого взгляда стало понятно, что Романа сейчас лучше не трогать. За три года рядом с ним я научилась читать соответствующий настрой по надменно-отрешенному лицу, по нехарактерному молчанию, напоминавшему затишье перед неминуемой бурей, даже в нарочито медленной походке таилась угроза. Едва взглянув на меня и вообще не взглянув на ужин, он схватил со стола вино, покрутил в руке, но тут же вернул на место и направился к барному шкафу. — Бокал? — осторожно предложила я. — К черту бокал! — рявкнул Роман и двинул кулаком по шкафу, из-за чего бутылки в том опасно загремели. Я вздрогнула и на секунду зажмурилась, будто могло прилететь и мне. Выудив полную бутылку виски взамен той, что потягивал почти каждый вечер, и еще не допил, Роман привалился лбом к дверце из темного дерева и принялся отвинчивать крышку. Руки его очевидно дрожали и наблюдать за этим оказалось непросто. Я сделала несмелый шажок навстречу, чтобы помочь, но была остановлена резким «Я сам!», и окончательно приросла к полу. Роман пил виски, словно воду, большими глотками, и перевел дыхание лишь осушив бутылку наполовину. Я не тронулась с места, даже когда он прошел мимо, в гостиную, где упал на диван с отчаянным ругательством и запустил руки в волосы. Уверена, вне зависимости от того, что я сейчас скажу или сделаю — будет только хуже, будет очередная вспышка. Наверное, лучше подняться наверх и переждать. Но разве могу я просто уйти? Ему ведь очень-очень плохо. И он никогда бы не бросил меня, окажись я в таком состоянии. Да в любом состоянии. Он был рядом, когда я была потеряна, напугана и не представляла куда идти, с чего начать, не имела понятия кто я. Лучше я простою тут, подле него, всю ночь, будто статуя. Знал бы он, каково это — угадывать боль в его облике, в движениях, в голосе. Своя боль никогда не ощущается так остро. Между тем досталось столику, до которого оказалось ногой подать, и некрасивый матерный возглас Романа перерос в полноценный гневный рык. Вот если бы хватило смелости подойти, обнять… Когда его рука, до этого безвольно лежавшая на обивке ладонью кверху, внезапно поднялась, я решила, что сейчас последует очередной удар и грохот, потому вновь зажмурилась, но услышала лишь мягкий приглушенный стук: Роман похлопал себя по колену, явно подзывая.

▶Thom Yorke — Dawn Chorus

Сердце чуть не треснуло пополам от страха и нежности. Пусть хоть весь дом разгромит, если хочется, пусть даже меня ударит, если заслужила — я никуда не уйду. «Не бойся меня, подойди. Ты нужна мне» — шепотом позвал измученный голос. Голос — плод воображения, попытка выдать желаемое за действительное. Я знаю, что не слышу его, а только фантазирую. И все же верю этим фантазиям без сомнений и разумных причин. Просто чувствую, что они настолько же реальны, насколько реален человек на диване. Ближе у меня никого. Если бы не он, я бы пропала. Теперь, когда он затих, любой другой обитатель Хемлок Гроув, наверное, не нашел бы в этой картине ничего необычного: Роман Годфри вальяжно развалился на диване, откинувшись назад и широко разведя колени, он пьян и глядит перед собой тем взглядом, которым давно глядит на всех окружающих — взглядом, выражающим смертельную скуку. Не хватает, разве что, сигареты, почти свисающей из томно приоткрытых губ, да двух-трех старших школьниц рядом, что болтают между собой, нелепо хихикают и якобы невзначай поглаживают его там и сям. Я же видела в нем другого Романа: злого, подавленного, уставшего. Безразличие в глазах, то, что все принимают за скуку — результат полного эмоционального выгорания, и оно еще страшнее гнева, уж мне-то известно. Только что он пил как лошадь, колотил мебель, ругался, пытаясь справиться с чем-то, что раздирает его изнутри, и наверняка это не сорвавшийся контракт или поломка машины. А теперь то ли сидит, то ли лежит на треклятом диване, опрокинув голову, опустив плечи, вывернув руки ладонями вверх, будто немощен или проситель. У него просто нет сил. Робко приблизившись, я вновь оказалась в поле его зрения, и зеленые, затянутые хмельной поволокой глаза сфокусировались на мне. Широкая грудь медленно поднималась и опускалась в такт дыханию, в остальном же Роман был неподвижен. Я примостилась на его колено, как делала и в плохие времена, и в хорошие, а затем улеглась на бочок, обняла и вжалась щекой в его плечо. Спросить, что случилось — не решилась, ибо говорить он точно не настроен, а выйти из себя по-прежнему может в любой момент. Вообще, Роман не поклонник задушевных бесед и редко делит со мной свои проблемы и радости посредством слов. Каждый вечер за ужином я интересуюсь, как прошел его день, и каждый вечер он, улыбаясь самой фальшиво-слащавой из своих улыбок, отвечает чем-то вроде: «Чудееесно, дорогая, меня повысили и теперь мы сможем выплатить ипотеку намного быстрее». И я бы трактовала эти шутки так: «мы не в тех отношениях, чтобы вести себя как семья», если бы он не находил другие способы выразить свои чувства. Бывает, поманит к себе на колени, погладит по спине, защекочет — не бог весть что, конечно, но в моем понимании это значит: «не произошло ничего, с чем я бы не справился сам». И это всегда честно. Но сейчас… Сейчас случилось что-то действительно серьезное, я вижу, чувствую, только не знаю, могу ли помочь. Его ладонь опустилась поверх моих скрещенных ног, на коленку, и крадучись двинулась вверх по бедру, под платье. Другая — бережно, но настойчиво надавила на затылок, и когда Роман повернул голову в мою сторону, мы мягко столкнулись лбами. В его глазах я не нашла ни страсти, ни азарта, характерного охотнику, вот-вот сцапающему добычу, ни даже игривого интереса, только глухую мольбу. Не помню, чтобы когда-нибудь еще раз видела его таким угнетенным. Я нужна ему, я знаю. В повседневной жизни это почти не проявляется, Роман слишком самодостаточен. Верховодить, контролировать, направлять — его привычное поведение, «папочка» — привычная роль — и это не обсуждается, даже когда в нем сквозит упрямый, ершистый подросток без понятия об авторитетах и в контрах со всем миром. Но как же странно и до мурашек приятно ощущать себя нужной теперь. Наверное, это ненормально — испытывать радость на фоне неведомой беды, но поделать с собой ничего не могу. Я счастлива, что Роман видит во мне утешение. После страхов, забот и напряжения этого бесконечного дня, он дома, он рядом, а дальше будь что будет. Задыхаясь от нахлынувших чувств, я прижала ладошки к его щекам и принялась лихорадочно целовать его куда ни попадя. Роман блаженно закатил глаза и протяжно выдохнул, потихоньку расслабляясь под моими по-детски крепкими чмоками. Случайное прикосновение губ к губам он воспринял как возможность перехватить инициативу, и тут же увлек в глубокий поцелуй, долгий и непрерывный. Горячая ладонь, что неторопливо гладила мои ноги, вдруг «ненавязчиво» протиснулась между ними и голос в моей голове хрипло попросил: «Пусти». Я чуть не взлетела на его коленях, как на пороховой бочке, и невольно сжалась, гадая: «слышу» или «хочу услышать»? Поцелуй прервался, но долгий жаждущий взгляд принялся подтачивать мою волю вместо него. Порой мне кажется, что этот взгляд способен побудить меня к чему угодно. Наверное, так мне удобно оправдывать свою бесхарактерность… Щеки запылали, как раздутые угли, стало очень жарко и некомфортно. Умирая от стыда, я подняла колено, поддавшись давлению, а после опустила на расстоянии достаточном, чтобы ладонь Романа могла действовать свободно, лаская мою промежность поверх белья. Смотреть в глаза, пока он делает это — в равной степени возбуждает его и убивает меня. Убивает, потому что избавиться от мучительной застенчивости я так и не сумела — это вишенка на торте моих комплексов. Его терпеливые попытки меня раскрепостить только усугубляют ситуацию, я начинаю ненавидеть себя за то, что стесняюсь вещей, которые Роман считает естественными. Наверное, я могла бы трогать его как угодно, где угодно, разглядывать, гладить, целовать — если бы захотела. И я хочу, очень хочу, но не могу. Прайсу невдомек, что прожив почти три года под одной крышей с Романом, стесняешься изъянов на собственном теле меньше всего, а вот желаний партнера — обычных для взрослых людей с нормальной психикой, но слишком смелых для меня — еще как. Роман должен бы сердиться, упрекать в недоверии, а он только умиляется моему смущению. Господи. Тонкая хлопковая ткань быстро намокла, пропитавшись смазкой, но вместо обычного самодовольства по этому поводу на лице Романа появилась жадная сосредоточенность. Я знаю, чего он ждет, наблюдая за моими реакциями с таким вниманием, и подыграла бы, если бы не боялась выглядеть смешной. «Играть? Разве тебе нужно притворяться со мной?». Влажная полоска материи, препятствующая ему продолжить, именно в этот момент превратилась в жгутик, отодвинутая без малейших усилий. Кончики длинных пальцев Романа теперь ласкали непосредственно кожу, поддразнивая, надавливая, с каждым медленным поглаживанием углубляясь в недра моего тела. «Какие такие недра? Я только начал». Напрасно говорят, что любовь — это когда бабочки в животе. Любовь — это когда в нем тянущее напряжение, томное, заставляющее дышать чаще и держаться за плечи партнера крепче. Оно нарастает и нарастает, как лавина, а затем накрывает тебя тяжелым покрывалом забытья. Пол и потолок внезапно поменялись местами: спина выгнулась дугой над подлокотником, и я зависла вниз головой, зажмурившись, пытаясь отдышаться, и по возможности мягко отстранить ладонь Романа, которую сама же непроизвольно сдавила бедрами. — Вот так, Винни. Так и должно быть, — одобрительно прошептал он, надежно поддерживая, не давая мне рухнуть вниз отяжелевшим кульком. Вместо этого притянув обратно, он сгреб меня под коленями и плечами, поднялся на ноги и аккуратно уложил на диван, где я и замерла в той же позе, задыхаясь, и молча ожидая своей участи. Роман раздевался быстро, отшвыривая предметы одежды один за другим, не прекращая скользить по моему лицу и телу душераздирающе влюбленным взглядом и ловя на себе такой же. Это ведь лучше, чем «эмоциональное выгорание», правда? «Скорее» — захотелось попросить, но голоса своего я так и не услышала, только его, бархатный, теплый и болезненно-родной: «Ох, детка». И губы Романа при этом даже не шевельнулись. Руки беспомощно потянулись к нему, желая обнять, и в то же мгновение он потянулся в эти объятия сам, совершенно голый, тяжелый и до того горячий, что я сейчас же покрылась испариной. Опершись локтем одной руки, другой он рывком задрал мое платье, и ею же дернул на мне трусики поочередно с каждой стороны, отчаянно и голодно, потому что просто прижаться друг к другу — для нас катастрофически мало. Я лежала затылком на его предплечье, Роман не нависал, а навалился, и все это очень напоминало капкан. Стремительный толчок не глядя, без содействия рук, и сразу в цель: его глаза совсем помутнели, пьяные, воспаленные, но такие ласковые… Я смотрела в них, округлив свои и раскрыв рот в немом стоне, что звучал оглушительно — громче любых его ругательств до этого. Движение за движением, вздох за вздохом, поцелуй за поцелуем — так мы общались, так делились, и только так могли жить и дышать. Теперь, когда Роман во мне — время загустеет, потечет ленивым потоком мимо нас двоих, и мы действительно почувствуем, что оно у нас есть. Можно помочь Роману снять с меня одежду до конца, ерзая и кусая губы, можно гладить влажную от пота длинную спину, шептать любые глупости, успокаивая его и себя. До тех пор, пока плавные, медлительные движения его бедер не станут жестко-поступательными и не приведут к финалу — связь не нарушится, у нас будет вечность, чтобы быть единым целым. Иногда финал — это наркотический кайф, влекущий за собой радость самоутверждения, пилюлю для заниженной самооценки, обострение зависимости и влюбленности. Иногда — избавление от напряжения, и, в хорошем смысле, «обнуление», средство от переутомления. Иногда — обещание продолжения, которое наступит скоро, сильнее и ярче, после жарких поцелуев и изучения тел друг друга руками и губами. Но для меня финал — всегда маленькая трагедия. Я не умею до конца раскрыться в постели, а Роман — вне ее, он видит меня насквозь постоянно, а я его — только когда мы занимается любовью. Физический контакт очень важен и нужен, потому необходимо продолжать борьбу с комплексами, какими бы непобедимыми они ни казались. Я хочу подарить Роману столько удовольствия, сколько смогу. Хочу, чтобы он наконец почувствовал, что я вся его, от макушки до пяток, без остатка. — Готова, малышка? — спросил он прерывистым шепотом, низко опустив голову, обжигая мне щеку дыханием. Тело уже изнывало в ожидании разрядки, и терпеть напряжение с каждой минутой становилось все сложнее. Как бы ни хотелось продлить удовольствие, пора прочувствовать его наивысшую точку — финал, как всегда горько-сладкий. «Обними крепче», — подсказал беззвучный голос. Ладонь Романа коснулась моей ноги с необычайной нежностью, подтягивая выше, чтобы я обвила ею его спину, и я не раздумывая послушалась, готовая к звериному темпу, который обязательно будет. Не поднимая головы, но приподнявшись на коленях, чтобы опереться как следует, и разведя их в стороны так широко, как позволил диван, Роман сдавил мои ягодицы руками и с силой прижал их к себе. Его бедра стали медленно вращаться, массируя изнутри предел, который мы ощутили оба, и словно проверяя его на прочность. — Ром-Ром! — запротестовала я, испугавшись, что таких манипуляций не выдержу. Банально описаюсь, как малое дитя. «Дурочка, — прыснул влюбленный голос и искренне рассмеялся. — Поверить не могу, что за три года со мной ты ни разу не сквиртила». — Ннннн! — простонала я громче, одновременно возмущенная его нахальством и до смерти смущенная: «Бога ради, откуда это в моей голове?!». Наполовину выскользнув из меня, Роман со стоном толкнулся обратно, вновь наполняя собой до отказа, а затем повторил еще раз, и еще, еще… Фрикции быстро стали резкими, частыми. Наши тела ударялись друг о друга, нарушая тишину наравне с вибрирующими криками и сдавленными ругательствами. Остановить Романа уже невозможно, так что у меня не было другого выхода, кроме как сжаться в тугой комок вокруг него и надеяться, что неминуемый позор я все-таки переживу. Однако несколько не в меру жадных проникновений спустя, мне стало совсем не до того: содрогаясь в его руках, я уже не думала ни о чем. Его влага, моя влага, лихорадочный жар — мокро было обоим и везде. Дышать — вот что сейчас главное, и слушать, как дышит любимый человек. Мне так хорошо с ним… Боже, так хорошо! Ну почему всякий раз, когда я в чем-то уверена, оказывается, что все совсем не так? Я думала, что мне знакомы эти ощущения: ослепительные, пробуждающие внутри нечто первобытно-дикое. Они как тяжелый наркотик — вызывают зависимость, рождают влечение к партнеру на другом, химическом уровне… Роман избаловал меня ими, и все еще старается открывать для меня новые грани… А я сопротивляюсь. Скольких ощущений я лишаю его из-за своих скованности и страха? Получив разрядку, он никогда не останавливается сразу. Продолжает двигаться, будто по инерции, нежно, но настойчиво, в сбитом замедляющемся ритме. Не знаю почему, но эти мгновения трогают меня до глубины души, до боли в легких и подступающих слез. Может быть, все мужчины так делают, может быть, дело в гормонах, феромонах или еще каких-нибудь «монах», и доктор Прайс легко найдет объяснение любому непонятному мне явлению. А для меня это волшебство. Роман удивительный. А я невообразимо везучая. Тяжело дыша, он невесомо коснулся губами отметины на моем плече. Поцеловал шрамик, заметный только благодаря тому, что белее, чем кожа вокруг, и глаже. Изъян, которого я должна бы стесняться. Поерзав, чтобы устроиться поудобнее, Роман растянулся во весь рост на узком длинном диване, уложил голову мне на грудь и больше не двигался, слишком измотанный. Я огляделась по сторонам в поисках пледа, зная, что скоро остыну и замерзну, но пошевелиться, чтобы поднять его, не посмела. — Я отнесу тебя спать наверх. Только полежу немного… — невнятно произнес Роман в ответ на мои мысли, окончательно проваливаясь в сон. Бедный мой, хороший… — Спокойной ночи, — шепотом пожелала я, обняв его за шею, и с наслаждением глубоко вдохнула, поводив носом во взъерошенных прядях на любимой макушке. Надеюсь, мы выезжаем не утром. Кажется, я только успела прикрыть глаза, и тут же испуганно их распахнула. Не помню, как звучит дверной звонок, но наверное, это он и есть. Мне стало не по себе. Для гостей время позднее, даже если бы те здесь когда-нибудь и появлялись. Снаружи сенсор, он открывает дверь, если дотронуться. Вот только для всех ли… Что, если человек за дверью сможет попасть в дом, даже если я не открою? Он уже пробовал? Сигнал повторился. — Роман! — громко позвала я хозяина дома, и осторожно потрясла за плечо, но он лишь заспанно всхлипнул и чуть подвинулся. Успокоиться. Никакой паники. Нельзя. Чего я боюсь? Роман дома, пусть и в отключке, а на крыльце точно не Фредди Крюгер. Наверняка кто-нибудь заблудился или попал в беду и нуждается в помощи. С трудом выбравшись из-под Романа, я схватила с пола его рубашку, и спешно ее надела. — Могу я чем-нибудь?.. — начала было я, подбежав к двери и отперев ее так, чтобы образовалась узкая щелочка. — Шериф Сворн? — Мисс Дженьюари, мне срочно нужен Роман. Он дома? Простите за вторжение — извинился гость, быстро шагнув через порог, едва я посторонилась, чтобы его пропустить. — Я звонил, но… Он поглядел в сторону кухни, где обнаружил накрытый стол в тусклом свете оплывших свечей, в сторону гостиной, где голый Роман, хорошо хоть невидимый за спинкой дивана, громко сопел, и наконец скользнул взглядом по мужской рубашке, в которую я стыдливо куталась. — …у него выключен телефон. Еще раз извините. — Не беспокойтесь, — промямлила я, растерянно прижав ладонь ко лбу и пытаясь сообразить, что происходит. — Входите… Нет, на кухню, пожалуйста, я сейчас его разбужу. Присядьте. И как же это я его разбужу? Никогда еще не жалела, что между кухней и гостиной в доме Романа нет стен, но похоже, все когда-нибудь бывает в первый раз. — Ром, Роман, — трясти его бесполезно. И звать. В такое время он не проснется, тем более пьяный. Может, поднести к его лицу банку кофе? Я действительно не представляю, что делать. — Проснись! — Мммм… — послышалось недоброе ворчание. Ох, слава богу. Может быть, еще не все потеряно. — Пришел шериф Сворн, очень хочет тебя видеть, — тихонько продолжила я, стараясь, чтобы услышал Роман, но не услышал шериф. — Сворн? — переспросил Роман, разлепив глаза. — Да, мистер Годфри, нам нужно поговорить. Случилось несчастье. Мне, право слово, не стоило бы сейчас, но… — Подождите на кухне, — вновь попросила я, потому что шериф медленно зашагал в направлении дивана, очевидно чувствуя себя не в своей тарелке. — Конечно. — Что произошло? — даже не взглянув на гостя, Роман обернул бедра пледом, подобранным с кресла неподалеку. — Что вы делаете у меня дома в такой час? Вы напугали Винтер. Повернувшись к шерифу, я отрицательно замотала головой, чтобы хоть немного сгладить неловкость. В голосе и взгляде Романа, наконец обращенном на него, ясно читалось холодное недружелюбие. — Думаю, нам лучше сесть, — предложил визитер угрюмо, но почему-то не обидевшись. — Думаю, вам лучше не указывать мне, что делать. — Я сварю кофе, — обратилась я к собравшимся, сгорая от стыда, и стремительно протопала к плите, чтобы никто этого не увидел. — Вечером загорелся «Дом на холме»… Из-за удаленности особняка пожар заметили поздно. Дом сильно пострадал, третий этаж почти обвалился, когда я прибыл на место, но к сожалению, это не самое страшное… Ваша мать… Миссис Годфри… Выронив чашку, я уставилась на Романа, скованная ужасом и потрясенная. Никто не обратил внимания на звон битой посуды, на осколки, разлетевшиеся по полу. А я не знала, как себя вести. Он не выглядел ни ошарашенным, ни даже удивленным, ни хоть сколько-нибудь напуганным. Хотелось обнять его, разделить с ним этот кошмар, но нельзя. Он будет зол. Очень зол. Значит будет больно. — Тело нашли… — Сядь, Винни, — резко перебил Роман, а я стояла на ватных ногах, не шелохнувшись. Пыталась осознать страшное несчастье и побороть страх перед мужчиной с напряженным, но в общем-то, невозмутимым лицом. Перед любимым мужчиной. Что он сделает теперь? Накажет меня? — Винтер, — вновь прозвучал его голос, но я слушала будто сквозь толщу воды, и чувствовала, что медленно оседаю на пол, даже не пробуя уцепиться за что-нибудь. — Нашатырь? — неуверенно предложил другой голос. — Где у вас аптечка? Винтер! Она же совсем белая… — Она напугана. Вы ее напугали. Внезапно подо мной материализовался стул и лицо Романа возникло перед глазами, только намного ниже, чем ему полагалось быть. Он присел на корточки рядом со мной, взял за руки и пристальным взглядом изучал мое лицо, почему-то избегая смотреть в глаза. — Успокойся. Я здесь, и с тобой ничего не случится. Инстинктивно пытаясь перехватить его взгляд, я следила за черными, расширенными из-за скудного освещения зрачками. Почему-то мне казалось, что если я загляну в них, то все окажется дурным сном. Страх уйдет, паника рассеется, все кончится. — Ты должна поверить мне, — мягко попросил Роман, и вытащив стакан с водой прямо из воздуха, поднес к моим губам. — Ну же, детка, маленький глоток. Вот так. Сотни вопросов крутились на языке, но я не могла их озвучить. Как он? Почему успокаивает меня, когда должно быть наоборот? Можно ли обнять? Виновна ли я в том, что стала свидетельницей его горя? И можно ли мне было слышать этот разговор? — Все хорошо, медвежонок. Все будет хорошо, — пообещал ласковый голос, и сильные руки подняли меня в воздух. Обвив Романа ногами, я даже не думала о том, что на мне лишь его рубашка, а в кухне чужой человек, только о том, что Роман, кажется, не сердится. Не зол. И, наверное, можно не бояться, раз он просит. Так хочется заглянуть ему в глаза… Так хочется в темную пустоту, где абсолютный покой… — Вы так и будете смотреть, шериф? — уточнил Роман, сдернув с себя плед, и теперь укутываясь в него вместе со мной, поддерживая меня на весу то одной рукой, то другой, но ни на миллиметр не отстраняя. — Вы не хотите узнать, как все случилось? — А сами как думаете? Речь о моей матери. И о моем доме. — Возможно, нам лучше переговорить с глазу на глаз? Винтер, очевидно, не помешало бы прилечь… — Винтер — часть моей семьи. Она имеет право знать. Ты хочешь остаться со мной и послушать, Винни? — С тобой, — тупо повторила я, все еще пытаясь встретиться с Романом глазами. Я не оставлю его. Я — часть его семьи… Ком подступил к самому горлу, мешая что-нибудь добавить. — Пока рано судить, но мы считаем, что возгорание началось на втором этаже, в одной из спален, где и нашли останки… Тело сильно обгорело, личность погибшей придется подтвердить генетической экспертизой. Но учитывая, что это женщина, и на ней обнаружена цепочка с инициалами вашей матери… В общем, сомнений особых нет. Мне жаль. Уже открыв рот, я хотела сказать Роману то же самое. Мне очень жаль. Жаль Оливию, совсем еще молодую, сногсшибательно красивую, потрясающую. Жаль, что мне толком не удалось узнать ее. И жаль Романа. Не представляю, каково это — потерять маму. Свою я даже не помню, а все равно очень тоскую. — Прости, — только и смогла вымолвить я. Мягкие губы ненадолго прижались к моему лбу. Роману известно, что я чувствую. — Кто сообщил о пожаре? — Поступило несколько звонков с юго-восточных улиц города с жалобами на сильное задымление… Роман, я не хочу наседать в такой момент, но ты должен понимать, что вопросы все равно будут. — Мы уже на «ты»? — заметил Роман, неприятно ухмыльнувшись. — Мои дочери ненамного младше тебя. Давай оставим церемонии. В доме были проблемы с проводкой? — Нет. Но Оливия очень любила выпить. Это у нас семейное. И она постоянно курила. Везде. — Я так и думал. Где ты провел сегодняшний вечер? Ушам своим не верю. Я попробовала обернуться к шерифу. Как он может лезть с допросами сейчас? — Вы полагаете, что я поджег свою мать в доме, где вырос, шериф? — Не нужно утрировать. Тело Оливии вытащили из постели, кхм… Вернее, из того, что осталось от постели. Это значит, что умерла она не от ожогов. Скорее всего, задохнулась во сне, но проверяться будут любые версии. На убитого горем ты не похож, так что, полагаю, можешь ответить на этот вопрос. — Я был в «Белой башне». После заскочил к Норману и Мари. Мы с дядюшкой пропустили по стаканчику, и я уехал домой. Кстати, в нетрезвом виде. — Винтер может подтвердить, во сколько ты приехал? — А Нормана, для начала, вы проверить не хотите? — Я звонил ему по пути сюда. — И? — Ты действительно был у него, и вы пропустили по стаканчику. Но после… — Около двенадцати. Роман был дома около двенадцати, — слабо отозвалась я, вспомнив, когда в последний раз глядела на часы перед его появлением. — Спасибо, Винтер, — очевидно, убедившись в том, что и так знал, шериф Сворн удовлетворенно кивнул. — Еще раз соболезную, Роман. С тобой свяжутся. Неловко потоптавшись на месте еще пару минут, он прошел к входной двери и скрылся за ней, оставив нас в полной тишине, наедине друг с другом.