40 дней разлуки. Примирение

Родительский дом прекрасен, прелестен, но свой, однако же, лучшее место. В гостиной с высокими потолками пахло цветочными чистящими средствами: я всецело доверял матери, и удостовериться с первых секунд о её заботе, не приглядываясь к деревянным поверхностям сервантов или к коллекции медалей и кубков — непередаваемое наслаждением. Страж, попискивая в намерении остаться на свежем воздухе, оставила меня наедине с пустым домом. Так как в дверях не было предусмотрено входа для домашних животных — да, я больше «людимый» сукин сын — оставил её открытой, невзирая на газетное предупреждение о разгуливающем воре и держа в голове районные события преступного характера ранних лет. Мама приложила руку буквально к каждому уголку. Отец, по обыкновению тех лет, хоть и радуясь моим успехам, тоже не отказал желанию навязать свои взгляды «птенцу, покинувшему родительское гнёздышко». Лишь поделился мудростью, отрывочно вспомнившейся через года: «Судьба, дом, отношения, образ жизни, всё что и кого ты избрал не… стохастическая (да, вроде он сказал это заумное слово, не хтоническая, то явно что-то другое) случайность, это всё зависит от тебя. Всё в твоих руках. Когда же они станут «жечь» или «опускаться от тяжести твоих решений», значит, что-то пошло не так. Найди в себе силы справиться с этим испытанием или измени всё, что причиняет в данный момент вред твоему счастью. Бездействие позовёт лишь новые проблемы, с которыми ты уже не справишься». Подумал, что обладай я тем же «внутренним зрением» отца с возможностью разглядеть не только цвет ауры, но и состояние каждого органа, давно бы понял, что мне была необходима перестройка. А точнее снос, как поступали с давно просевшими в фундаменте зданиями. Отец ещё давным-давно увидел во мне слишком чёрное пятно. Только вот почему не попытался помочь от него отмыться?! Бросил в одиночестве, считая, что таким образом воспитывал во мне характер? Длительное общение с одичалыми индейцами такие непутёвые ценности и мораль в него вложило? Хмурые и почти никогда не улыбающиеся неухоженные скитальцы знали о правилах воспитания потомков лучше всех? Ох, иногда он просто бесил меня. Бегло осмотрев почти пустые полки и покрытую чехлами мебель, прислонился к стене в личном спортивном зале. Ни для никого не секрет, что отличные физические данные американских футболистов — суть череда силовых и беговых тренировок до изнеможения. Ещё тогда, играя в студенческой команде, мне недостаточно было тех, что навязывал тренер, я хотел больше, посему купил комплексные «стенки» для груди и пресса, рук и спины, а также различный силовой инвентарь: штанги и гири. Год упорных занятий превратили меня из стройного игрока в соккер в подходящую цель для НКАА — Национального Коллегиума Атлетической Ассоциации, посчитавшего долгом отнять меня у южных сельскохозяйственных ферм и поместить в индустриальный и цветущий восток, в Университет Хьюстона. Первый семестр меня пугали математические и астрономические вычисления, а также химические формулы, грозящие опуститься на каждого пустоголового студента в этих высоченных стенах, не пропускающих отчаянные вопли. Я даже, страшно подумать, приготовился стать зубрилой, напялить лупетки и навсегда распрощаться с неукротимой жаждой бегать! К счастью слабоумного, всё обошлось, стоило им одобрить для меня приоритет физических тренировок над точными науками. Закончил учёбу на одни «C»-шки, не особенно стараясь подмазаться к учителям (зато пришлось много привирать маме!), впрочем, долгое время не мог избавиться от мыслей, что, невзирая на мои спортивные достижения, деканат закроет двери на стадион, пока не «подтяну проблемные хвосты», но и эта беда меня миновала, и повторения участи ричмондских студентов[1] я избежал. В команде сыгрался на позиции достойного «защитника-универсала» или «мозгового центра от защиты», стоящего на шаг позади знаковой фигуры команды — распасовщика. Я быстро разгадывал замыслы противника и выбирал правильную расстановку, всеми силами вкладываясь в общую победу, посему буквально с первого призыва[2] попал с самыми сильными ребятами в «Хьюстонских Техасцев», в профессиональную лигу. Достижение, потребовавшее отплаченных кварт пота и пинт крови. Долгий подъём. Один из самых драматично-травматичных видов спорта в мире — не столько подразумевающих, сколько умоляющих в правилах откровенным образом «бодать» и блокировать, перепрыгивать и уворачиваться — стал мне форменным наркотиком. Наполнял кислородом мышцы, впрыскивал в кровь адреналин за новой порцией быстрого бега, почти всегда и без исключений заканчивающегося столкновением с соперником весом в двести фунтов. Моя огромная скорость, чихающая на сопротивление с воздухом и вызывающая иллюзию парения над полем, против его, складывающаяся в момент удара, гасящаяся в ноль за миг! Искры, звёзды, птички — я испытал всё. Самое неприятное и одновременно самое приятное чувство, которое испытываешь в сумасшедшем спорте. И думаешь, что готов к любым толчкам, к любым авариям. Пока не садишься за руль и не смываешь свою карьеру и чью-то жизнь в унитаз по вертящейся воронке, словно очередную порцию нечистот. Быстрый спуск. От великого до смешного — один шаг. В спорте это выражение показательнее всего. Мистер случай так несправедлив! Как несправедлив и я — Дрю Питерс не заслуживала воспоминаний в таком ключе. Когда одолею страх перед кладбищами, наведаюсь к ней, загадал я. Она была из христианок, а они как-то до сих пор упёрто настаивали на выделении гектаров для своих погребений. В прошлом, когда побывал там пару раз на процессиях, из меня порядка нескольких следующих дней и даже недель как будто высасывали хорошее настроение. А уж тот мнимый холод, периодически содрогавший тело, вспоминал каждый раз, когда включал по телевизору трепет или ужастик. Проверил целостность дома (честно говоря, вообразил себя лейтенантом Данбаром, прибывшим в брошенный и неухоженный форт Сэджвик[3]), заранее прикидывая спектр образовавшихся проблем при отсутствии постоянного жильца: это и потрескавшаяся кое-где краска, отклеивающиеся обои, паутина (уверен, что пожившая несколько лет), наползающая на санитарную технику противная ржавчина. С древесиной мне повезло: она не сгнила и не стала объектом нападения термитов благодаря уходу маман. Нет, с последней мне повезло больше, не прав. Прилежность комнат меня удовлетворила: я бережно снял и сложил все чехлы с оставшейся после переезда мебели для будущих времён, надеясь больше ими не воспользоваться, услышал тявкающую Страж. Попробовал поговорить с ней и объяснить, что хозяйка уехала в снега и прохладу, и променяла домашние кресла и лужайки у двора на жёсткие сидения грузовиков, а общение с собакой — на сплетни с подругой. Если уж они так сильно компенсировали общение с противоположным полом друг другом, я надеялся, как бы они не переступили ту грань, которую могли бы эмоционально неустойчивые женщины в преклонном возрасте, при этом привлекательные (я не из тех, кто считал свою маму таковой по умолчанию, а придерживался объективной точки зрения), чтобы не пришлось жалеть. С одной стороны, не моё дело, с другой — считал логичным проявлением паскудства. Мелиалору бросил муж, Кантор практически бросил мою мать. Словно кругом одни подонки, не хотелось бы примкнуть к их рядам. Наверное, я просто никогда не был женат, отшутился в мыслях, ещё зелен и желторот, не прощупал все те шипы собственного семейного быта. Так, коснулся разок, укололся и бросил это глупое занятие. Отношения с четвероногими же мне всегда казались намного проще, невзирая на опыт намного меньший по сравнению с двуногими. Самомнение пошатнуло одно нагромождение из вредности и чёрных локонов по имени Страж, ответившей на ласку отказом. Но не будь я медиатором, если бы не наладил общение со своей временной сожительницей, — иначе говоря, страстно натаскал отзываться на мой голос и слушаться, когда как её это волновало куда меньше, чем показывал её невозмутимый вид, — и только тогда отправился на улицу. Благо, из коробки, привезённой из родительского дома, торчал поводок. Захотелось не только обновить воспоминания, но и по возможности определить путь для будущих пробежек и прогулок с гиперактивной пули. После духоты в Хьюстоне Долина Пекан стала не просто глотком свежести, а горным чистейшим воздухом, от которого даже обманчиво закружилась голова. Из-за своей исключительной невнимательности, сразу не сообразил о возвращении обоняния после литров хьюстонского и банойского виски. Может, не родные места воздействовали на меня как-то по-особенному, а организм отдохнул после насильственной травли? Хрупкая романтика уже в который раз разбивалась о твердь реалий. Преданные спорту развлекались иначе, я же стремился доказать обратное всегда и везде, сочетать в себе несочетаемое, и жизнь не преминула наказывать меня последовательно за каждый промах. Дом напротив не отличался от прежних воспоминаний и с той же силой отваживал взгляд, что и прежде. Непримечательное имение Ааронсонов, оплот скромности и нелюдимости. Всякий раз подбирая газету и замечая хозяина, я старался как можно быстрее вернуться в дом. От него не исходило никакой недоброжелательной ауры или чего-то мистического подобного, просто хотел как можно дольше не попадаться на глаза человеку, к чьему почтовому ящику я подходил с развитым инстинктом нагадить и подкладывал какой-нибудь мусор. К счастью оболтуса, — с наркодуэтом друзей — меня не замечала ни одна соседская душа. Район состоятельных, не предусматривающих в своих органайзерах, полных обязанностей разной важности, строчек об «осмотрительности» или «заботе об окружающих». Если и застукивали меня за похабством, то не придавали значения. Первый круг ада начинался здесь, и звался он — безразличие. Большие деньги удваивали вероятность стать безразличной мразью. Измывался над соседом я по простой причине: он из породы бедняков. Скрипящая ломаная лестница, небольшой участок с такого же размера домиком с облезшей дешёвой краской, наверняка обновляющейся каждый год из-за повышенной сухости летом и влажности осенью и весной, к тому же ещё и отсутствие какого-никакого сада выделяли Ааронсона среди остальных. Ко всему прочему, затворник, семейством он вроде бы обделён, представлял крайне нестабильную и находящуюся в коме профессию стоматолога, в нынешних реалиях зарабатывающих в основном на сладкоежках, пломбировании или удалении зубов. В общем и целом — полный набор для потехи людям, подобным Логану Картеру. Сейчас это казалось не так смешно. Я был говнюком, двух мнений быть не может.На ум пришли картинки развороченных бедняцких районов Морсби, усиливающие стыд и сожаление. Тамошние пейзажи перекрыли остальные мысли. Страж рванула поводок — и я переключился. Я запомнил поведение кобелей — во многом благодаря Защитнику и Привратнику, конечно же, — метящих границы в попытках привлечь самку, но поведение сучек мне было не знакомо от слова совсем. Задумчиво брёл по еле знакомым изменившимся тропам, приводимый в движение больше напавшей на след какого-то аромата Страж, — словно знала, куда держать путь, и нетерпеливо вела меня, — нежели по собственному желанию. Поразительно, интуитивное шествие вскоре привело в небольшой парк для собак. Ожидаемая группа озабоченных самцов уже навострила уши в сторону доверенного мне нового члена семьи. Но она, к моему облегчению, с большей заинтересованностью потянула поводок в сторону нагромождения ровной геометрии — качелей, трамплинов и лестниц, — истратив всю энергию на прохождение препятствий. В прыжке она была похожа на собаку-абстракцию, элемент художественной выставки, разматывающуюся прямо в воздухе, и вызывала нелепое предчувствие, что при приземлении её придётся сматывать обратно. Не поддавшись на инстинктивно-низменное обязательство обнюхивать чужие феромоны под хвостом, она возвестила лаем своего невольного раба об отдыхе и позволении вернуться в большую временную замкнутую коробку. Вот это дрессировка! На милость заготовленных мне лично испытаний полагаться не смел, потому так обрадовался предусмотрительности маман. Определённо, ей необходимо по возвращении приготовить подарок. Не только за все прошедшие и игнорируемые «дни матери», но за безграничную чуткость. За любовь, которые, как выяснилось, не заслужили с отцом мы оба. По разным причинам. Благодарил ли он её за двоих или скрывался от этой обязанности? У меня к нему накопилось слишком много вопросов. Обратной дорогой сделал крюк в сторону делового района, в зеркальных витринах зданий которых отражались пёстрые техано. Нынешние жители Сан-Антонио, состоящие из оставшихся и приезжих коренных, завезённых бывших рабов, мексиканцев и их потомков. Белых в приграничных штатах, куда относился Техас, становилось всё меньше. Теперь сложно сказать, кто выглядел лишним, а кто — гармоничной частью общего пейзажа. Многовековое соседство с мирными, дружескими настроениями со временем стали «искрить». Пересечение культур, взглядов, влияний, видов на земли и предрассудки по любому поводу выливалось в частые размолвки от жестоких драк до демонстраций. В газете помимо вора со специфическими принципами умышленно пропустил известия о более весомых беспорядках, чтобы лишний раз не тревожиться. В своих грустных размышлениях не стал делать выводы о падении такого общества. Я слишком долго жил в нём, слишком техасец, чтобы поверить в то, что мы не справимся, как справлялись и сотни лет до этого с бедами и большей величины!.. Интересно, поэтому ли отец скрывался среди однородной среды?.. Слабак он или мудрец? Гуляя по давно знакомым, но сравнительно недавно забытым улицам, перевёл взгляд наверх. Я обратил взгляд на небо: вот что всегда менялось, взбивало вату облаков, составляло фигуры и заставляло ими пространство. Юнцом я часто поднимал голову, не смотря на дорогу, запинался, падал, но непреклонно любовался на небо в мечтах о полётах, о свободе, о лёгкости, скрытой в бескрайних просторах. С годами мой взгляд точно потяжелел, опустился. Рассматривал брусчатку, асфальт, телефон, выставленные женские груди проходящих симпатяг, скидки в магазинах, манекены со спортивной одеждой, отражения в витринах. Всё приземлённое, суетное, низменное. Не высокое-небесное. С годами я перестал мечтать, уподобившись ведомой бытовыми желаниями толпе. Когда переступил порог дома, отливавшего розовым в закате, позвонил в государственный банк. Попросил дрожащим отчего-то голосом посмотреть мои сбережения (добрые поступки всегда так волнительны?), в нынешнее время предназначенные на оплату еды, кое-каких развлечений и немного на бытовое обслуживание — никаких больше предметов роскоши! Поделил в уме надвое и не раздумывая долго — думы нередко меняли мнение импульсивности, а только в нём я видел единственное решение — распорядился отправить пострадавшим на Папуа-Новой проклятой Гвинее. Лихо нажито — лихо и прожито. Пусть восстанавливаются после вирусного урагана. Если кто-то с тех пор спросит, есть ли у меня в доме что-то драгоценное, без скулящей совести заявлю — моё сердце. Кладя трубку на место, занёс пальцы над номером хорошей знакомой, но отказался от идеи позвонить на старте. Под сердцем образовалось что-то тяжёлое, но ответ, готов был поспорить, не был связан с мечущейся по дому собаке, завывающей в выражении скорбной скуки у входной двери. — Хэй, теперь я твой вожак. И тебе придётся выполнять мои команды, –расстроился её безразличию к моим просьбам не выть.– Я знаю, что дрессировала и ухаживала за тобой симпатичная взрослая дама, но и я тоже не промах в общении с тебе подобными. Дай мне время, и мы подружимся. — Подмигнул ей, а она заскулила и тявкнула. Это выражение согласия или?.. Похоже, излюбленная манера говорить с придыханием, словно кокетка со стажем, дала понять собаке, что я ей ни угроза, ни авторитет, а значит ни бояться, ни слушаться меня необязательно. Когда мама познакомила нас, Страж ещё мирилась с моим членством в стае, но стоило полноценному вожаку уехать, меня стали воспринимать с недоверием, чужаком, условно говоря. Наверное, это одно из тех испытаний, о которых мне твердили. Хотя бы с собакой примирись, Картер, прежде чем брать трубку и общаться с физиологически и психологически более сложным живым существом! Внутренний голос стал слишком немилосерден. Сделав ещё пару звонков в компании, предоставляющие выход в сеть и телевидение, включил лампу, наполнившую округу бордовым свечением, и засел за скрипучий вертящийся стул перед экраном с убеждённостью в том, что долго не вытерплю скулёж в соседнем помещении. Однако первые же попытки узнать новости о мире выключили меня от действительности, точнее говоря, мой слух. Каждая газета мира последние сутки спешила поделиться не то что опасением, а паникой в связи с загруженным в паутину видеороликом, в котором, если верить всем без исключения источникам, упорно пугающими подлинностью изображения, запечатлено превращение мужчины в сумасшедшего, в людоеда… Минуту, в течение которой не посчитал важным дышать или моргать, я решал, нажать ли на кнопку воспроизведения, чтобы ужаснуться самостоятельно или всё же оставить поганое видео в покое в сети. Порыв, не имеющий ничего общего с рассудком, время на обдумывание отверг и послал импульс указательному пальцу на компьютерной мыши. Первые секунды по большому счёту не понимал происходящее. Чернокожий, болен, в страхе, одинок. Включил колонки и титры на видеоролике, замер в предвкушении ужасного, не понимая почему не просто прятал, но и не давал выход наружу надежде на хорошее. Однако минутой спустя мне доходчиво показали почему. «Ветерану папуа-новогвинейского инцидента» не нужно было досматривать до конца, чтобы понимать — снятое правдиво. Правдиво до фантомной боли в мышцах, до тумана перед глазами, вызванным нарастающей тревогой. Мне не убежать от судьбы, уготованной почти декаду дней назад, не избежать, ровно как и собственных рук. Страж прибежала, шкрябая когтями по мытому полу, и ковром улеглась у ноги, учуяв запах сильного стресса. Прекратила скулёж, отдав безмолвное помещение во власть ауре безысходности багрового цвета. Появилось желание разбить абажур и растоптать лампу голыми ногами с ещё не зажившими окончательно ранами. Хижина. Проклятая хижина снова предстала перед глазами! Силуэты контрастного дуэта — следом. Слезливый голосок пищал: «Не убивай их, я пойду за тобой, только не причини им вреда, прошу…» Болотного цвета мерзкие радужки, ищущие сожаления у того, кто не моргнув глазом разделался с учёными, пристрелил полицейского. О других сотнях его мерзких дел, благодаря которым он залетел по законным основаниям в тюрячку, я и знать не хотел. Если бы был журналистом, первым же вопросом узнал у этой высерка: «какого это забирать чужие жизни?» Без сомнения, получил бы такой ответ: «Спонтанно, беспорядочно, такое чувство, что я способен на большее». Эти очкастые тощие говнюки все втайне мечтали о подобном, компенсировали свои недостатки. «Дай мне оружие, Парна. Поверь мне. Сделай, как я тебя прошу, и никто не пострадает». Безучастная, ведомая словно гипнотическими установками, вялой речью убедившая самую сильную женщину из всех, кого я знал, послушаться. Послушаться! Стать такой же ведомой! Однако же чертовка не соврала. Никто не пострадал. Тогда я полагал, оное лучший из вариантов. «Это сделала я. Я тоже убийца». Ответила на клевету в адрес похитителя эта пухлая чёрная мордашка, вызывающая слёзы, нарочно выдавливающая их. Лгунья. Хитрый инструмент для манипулирования такого же хитрого подонка! «Нет. Он и его… придумали мне другое назначение. Миру не придётся сталкиваться с подобным насилием». Он и его… «кто-то». Браво, как предусмотрительно! Темнила, доверилась, уже тогда «облизывала» его гордыню и скрытность. Дрянная низкопоклонница! Чёрт, как я её ненавидел в тот вечер! Стыд за то, что ещё недавно выделял женщин, восхвалял их непокорность перед всем разрушительным, мерзким, предательским, только усилил ярость. Накопившаяся горечь вырвалась в слепую, неугомонную стихию, не знающую чем себя подпитать. Вследствие этого — скоротечную. А я, конченый, рассуждал о том, как бы повернуть ситуацию в свою пользу, как бы заполучить темнокожую симпатягу, между тем убийца пленил убийцу повесомее его самого для устрашения мира. Кем в мифах был этот Харон? Владыкой мёртвых, богом смерти? Кем-то из них однозначно. Я мог вмешаться, противостоять… Не допустить произошедшего. К вечеру седьмого или восьмого дня я принял на себя вину в произошедшем. Усугублял состояние. Какая медиация?! Какое примирение?! Меня разрывало от тоскливой уверенности в собственной беспомощностии всепожирающей ненависти. К кому больше — не задумывался. Что самое страшное, я переживал это скверное состояние один. Просидев в кресле ещё неизвестный срок, — закат за окном прошёл полный цикл и передал бразды сияющему месяцу — пошёл перекусить и что-нибудь выпить: от самоистязаний высохло во рту, а мышцы свело судорогой. Ещё боли не хватало для полного соответствия с симптомами смертоносного вируса… Лампу выключил движением слишком плавным и осторожным, сознательным, чтобы не «сорваться с поводка», как это делала Страж на прогулке. На кухне наедине с тусклым ночным освещением, не прогоняющем «пугливый» мелатонин, сделал себе странный салат из листьев шпината с орехами, запил водой, настойчиво ждал действия «убаюкивающих» гормонов, но так и не ощутил. Наконец-то включился слух. За спиной услышал шорох, усиливающийся в очень смутный рык, как будто кто-то тихо откашливался. Руки, не позабывшие сноровисто хватать колюче-режущий предмет в случае малейшей угрозы для здоровья, заключили в кулак столовый нож. Сделал очень глубокий вдох, одновременно определяя направление для броска, развернулся и встал. Заметил неуклюжую тень прямо на диване — зомби, чёрт бы их побрал, уже здесь, пришли за мной, как здорово, что я вовремя узнал о нашествии! — замахнулся и метнул лезвие прямо в спинку. Уже при броске отметил, что сухой кашель и рык исчезли, съеденные тем же долгое время пустующим домом, и вместо этого прорезал уши усердным тявканьем, граничащим с паникой и страхом. Я бросил ножик в собаку… Чёрный силуэт Страж спрыгнул с сидения и убежал прочь из комнаты, оставив меня одного с новым преступлением. Лишь один вопрос атаковал разум нескончаемой артиллерией: «что я скажу матери?!» С лицом обречённого на повторный срок заключения зажёг свет. Вошедший по рукоять нож для мяса торчал в коричневой коже спинки (мой дорогой и старый друг, вывезенный из родительского дома, зачем я тебя так?!). На диване не было ни следа крови или шерсти. Рык был слуховой галлюцинацией, и сценарий воображаемого мрака, сплошь состоящего из тревоги, страха и опасностей, пропал из головы, как прервавшийся сон. Может, я и расслабился, но сердце, всполошённое гормоном стресса, продолжало ритмично стучать. В третий раз, надо же, я попался на это в третий раз, слепо доверяя враждебности окружения! Недолго думая дал себе обещание мысленно задавать наводящие вопросы, а самое главное — убеждаться в правдивости сомнительных галлюцинаций, и когда бы ситуация вновь подталкивала к сумасшествию, больше не соглашаться с ним автомобильным болванчиком. К счастью, необдуманных действий, влекущих с большим шансом пугать, ранить и убивать живых существ, кроме себя самого, больше не случалось. Как и оправданного риска для здоровья, где инстинкт сперва действовать подходил как нельзя лучше. Закончив утешительные выводы, я занялся первопричиной. Похоже, я в очередной раз забыл принять таблетки тетрациклина и антидепрессанта, отсюда и галлюцинации с блокировкой организмом «гормонов счастья». Последнее в своё время мне показалось любопытным до нервного смеха. Все проблемы меланхоликов, как выяснилось, состояли в следующем: их мозг не «выделял» радость и даже препятствовал ей! Забавно, правда? Банальная химия, а не сложнейший сознательный процесс, заключающийся в намерении жить в тоске, если я правильно понял объяснения австралийских докторов и психологов. В таком случае, у меня появились как новые аргументы, так и повод извиниться перед… той рыженькой, забыл имя (действие лекарств или алкоголя, спустившего память в унитаз?), с которой намедни расставания был довольно груб. Эх. Если вообще стоит после всего пересекаться с той странной, но страстной дамочкой, сидевшей постоянно с планшетом и переживающей новый — придуманный ли ей самой? — синдром. Кажется, со временем я стал лучше её понимать, когда задумался над своим комплексным состоянием, требующим тоже какое-нибудь вычурное словцо… Природе ли благодаря, либо избалованности, её перепады настроения я наблюдал часто и быстро определился относиться к ним с крайним раздражением. Однажды пребывая сам в особенно неустойчивом настрое, — что случалось чересчур редко во многом благодаря силовым и беговым тренировкам, — послал её куда подальше за дверь, зарёванную не хуже героинь мелодрам. Пришло понимание, что очень зря. В глубоких раздумьях я старался как можно дальше уйти в прошлое, во много раз светлее и радостнее текущего дня, но почувствовал внутри неготовность. Сейчас было бы так некстати. Наперекор настрою. Вопреки усталости. Я сдался, напрасно лелея желание пребывать в печали, в удобном и крайне бесполезном оправдании лиц с неустойчивой психикой. Тяжело упал на диван после приёма лекарств и силился прогнать образы страданий и смерти, слюнявых рож, но преуспел только в потере самообладания. «Собрались они в долине, дико глядя друг на друга. В их очах — смертельный вызов, в их сердцах — вражда глухая. Вековая жажда мщенья…» Генри Лонгфелло, судя по всему, писал о нас. В одной из устных легенд коренных, вспомнил я, был персонаж, противостоящий давним правилам, вождь племени Онондага, «людей холмов», народца в районах, ныне зовущихся Новым Йорком и Онтарио. Его звали Тададахо. Этот с гнусными взглядами вождь, по совместительству шаман, не желал объединения с другими племенами, так как считал его проявлением слабости, ведь власть Тададахо основывалась на противоположном, тёмном: на запугивании, мести, хаосе… Чем не Кевин? Только на голове у него не было змей, но думал, не поздно завести таковых для подлинного сходства. Подлинного скотства. Во многом такие на первый взгляд поспешно-несмешные выводы я сделал из-за того, что в некоторых иносказаниях при Тададахо тёрлась приближённая, разделявшая его взгляды, участвующая в мерзких ритуалах — вкушении толчёных пауков или крови животных, в чём-то подобном. Её сложное имя из историй отца не припомнил, но определённо понимал, что Йерема не просто вливалась на эту роль, они вдвоём словно оживили старые легенды коренных. Стали теми изгоями-устрашителями, поправшими мир ради скверных делишек. К последним относились учинённые ими убийства, мародёрство, людоедство и запугивание мирного населения. Однако в упомянутой легенде был великий вождь Гайавата (просто божество в среде медиаторов, конечно, я его знал!), чьей помощью заручился Миротворец. Чудом убеждения и харизмы, последний помог Гайавате пережить семейную трагедию и объединить племена воинствующих ирокезов, в конце концов свергнув противную верхушку племени Онондага. Вкратце говоря, «зло» лишили власти столь же яркий «герой или герои». Чёрт, неужели мы облажались в Веваке, и теперь ненаказанное зло без призора будет распространять плевельные семена? И так ли они необходимы для сомнительной, шаткой величины, названной «баланс»? Расплата чужими жизнями за свои. Наверняка сотни фильмов и столько же число книг, если не больше, ставили перед героем такой выбор, но я совершенно не понимал, как он жил дальше с этим знанием. Как правило, в минуты замешательства ветерком приносило голос отца — сдержанный, успокаивающий, дававший мудрый совет. Но, похоже, что мили расстояния да вышки ЭМИ излучателей вмешались в стройный полёт мыслей, и «фантомной помощи» я вряд ли дождусь. «Не ходи, о Нана’б’ожо[4], в царство Западного Ветра: Он убьёт тебя коварством, волшебством своим погубит». Но отважный Нана’б’ожоне внимал её советам, Уходил он от вигвама, с каждым шагом делал милю. Мрачным лес ему казался, мрачным — свод небес над лесом, Воздух — душным и горячим, полным дыма, полным гари, Как в пожар лесов и прерий: словно уголь, разгоралось гневом сердце Нана’б’ожо. Так держал он путь далёкий всё на запад и на запад. В царство Западного Ветра, в царство бурь…» Лонгфелло, чью поэму по большей части моя память оставила за вместо посчитавшей менее важными имён и номеров телефона, словно предупреждал: мой папка однажды сдастся перед некоей эмоциональной вспышкой и уйдёт далеко-далеко от семьи. В песни Нана’б’ожо искал встречу с отцом-ветром, легкомысленной выходкой своей по шальной молодости сгубивший возлюбленную, мать Нана’б’ожо. Странно вспомнить, но обстоятельства одной печальной истории в семье Картер строились по похожему сценарию: бабушка моя погибла рано, тем самым «сдув» деда куда-то на запад: может, на японские острова, может, поближе. Хах. Мне иной раз казалось, что нет ничего зловещего в схожести судеб, просто кто-то могучий-могучий далеко-далеко наверху давно написал все вероятности. Либо наши копошения, кое у кого называемых из вежливости и уважения жизнью или существованием, слишком мелочны и похожи одна на другую. Я сбрендил, точно сбрендил. Страж предсказуемо подскочила в порыве прогнать завесу переживаний, берущих начало из ломкой души. Нет, не верю, что солдаты приезжали домой отдохнувшими, весёлыми. Это состояние кратковременно. Помню, сам улыбался, даже более того, был счастлив возвращению сюда, в Америку, где нет необходимости всматриваться в проулки, канализационные люки, заглядывать за стены, вслушиваться в стоны и без конца принимать боевую стойку, готовясь к нападению, готовясь отстоять свою и жизнь единомышленников. Интересно, походил ли я на прошедшего войну солдатика, потому как тревога и желание забыть пережитое усиливалась с каждым прожитым днём? Что же страшнее? Встретить ужасы обычной войны — смерти, жестокость, кровопролитие, — или нашествие зомби с теми же устрашающими составляющими? Что хуже? Любая война, как по мне. И хотелось бы верить, что мы победили. Собака грустно взвыла и прыгнула на потенциально опасный диван рядом — от меня больше не пахло угрозой, ножик я больше не кину (хотел бы загадать, что никогда, но помнил предназначение зароков!), но она посчитала принципиальным не занимать прежнее место под теперь уже рваной дырой. Подсунула ворсистую морду под тяжёлую ладонь, поскулила. Мои робкие поглаживания быстро перешли в тисканье, разливающее по моему телу тишину. Заткнули ту радиоволну, по которой передавали негатив и недомогание, радиоволну свободную от взвинченности и самоумаления. Страж помогла вспомнить о позитивных эмоциях. Учила сдержанности, рассудительности. Неужто её натренировала маман? На прогулке умная собачонка дёргала поводок аккурат тогда, когда я проваливался в вырытые ещё на Баное «ямы», на дне которых валялось что-то противоположное кладу. Правда, в моём случае, сами по себе ямы до червоточины Кинга не дотягивали: звали окунуться в недры сумасшествия они очень тихо, так что если не преследовать цель прислушиваться, можно спокойно пройти мимо без застывшего страха в глазах и судороги в мышцах. Но мне, с недавних пор наученному быть внимательным к окружению, что с одной стороны хорошо, однако в текущих реалиях чуть преломлённой реальности, в какой прошлое бессовестно просачивалось даже сквозь пространство в миролюбивый Сан-Антонио, приходилось бороться с беспокойством — даже тревогой — практически на пустом месте. С выдуманными проблемами, с которыми, казалось, я уже разобрался. Но они звали настойчивее, предлагая взамен забыть об этой чуши с построением новой, лучшей личности… Остуди запал, Картер, чем она заслужила называться так, не лучше ли будет вернуться к тому безрассудству, по которому тебя знают, благодаря которому тебя вспоминают, вернуться к лихому, простому, а главное, весёлому?! Как ты мог отвернуться от всего этого, Картер?! Что с тобой? Никаких угрызений совести перед матерью или её глупыми знакомыми, непонятных чёрных девиц за океаном или дальше, которых зачем-то нужно ждать, волнений и грызни за отца, кто не посчитал долгом тебе изредка позванивать. Мы предлагаем тебе всё отринуть и просто сделать один шаг в бездну, где будешь только ты и ленная сладость эгоизма и равнодушия. Ну уж нет, любое самосовершенствование подразумевает преодоление себя, стремление к цели, границы которой растут с каждой попыткой, как и требования. Старание — залог успеха, если вам пытаются внушить иное, перед вами шарлатаны, в том числе ваше ленивое бессознательное, и слова их не содержат и капли правды. Так говорила мне Ноэми, и я с ней полностью согласен. Собака ткнула мордой в бок, как бы в доказательстве недавно присвоенного ей умения прогонять стресс, голодным безрассудным хищником набрасывающимся на каждую из моих мыслей. — У нас неделька тесного общения впереди. Хм, и чему я могу научить тебя? — не всерьёз начал разговорс четвероногой. — Может, кидаться на других собак как в футболе?! Со своей комплекцией ты долго не протянешь. Разве что озадачишь соперника. — Посмеялся абсурду, порождённому недосыпанием.– Неужели кидать ножи? — Озарение во многом более непредсказуемое. — Найти тебе особую собачью портупею, вставить какие-нибудь маленькие кинжальчики и хотя бы натренировать вынимать их зубами из ножен! Тогда никто ко мне в здравом уме не подойдёт! — Глупые вероятности помогли заснуть с ярким сном, в котором недавняя нелепость обрела логику и здравомыслие. Хотел бы сказать, что это было даже смешным, хотел бы сказать, что это на какой-то дюйм или пинту да приблизило меня к успокоению, но, по всей очевидности, соврал бы. Мне снился тот злодейский дуэт. Возможно, в образе упомянутых «других я» они бы выглядели смешнее, но отвечающий за сны посчитал иначе. На пляже Вевака под дождём они умирали из-за непроизвольного самовозгорания. Я пожирал взглядом пожирающий их огонь, наслаждался их танцем смерти. Жаль, кратковременным и неявным. На их месте мог оказаться я с Парной. Или родители. Не видел лиц сонных мучеников — слишком образно, абстрактно — однако втайне порадовался. Никогда не считая странной способность мозга просыпаться незадолго до телефонного звонка или будильника, я был даже рад затёкшей шее и головной боли, пробудившей за пару минут до важного звонка. Я по-быстрому успел размяться, покряхтеть и прополоскать рот (после минуты ожидания ржавого потока воды), когда принял вызов стандартной мелодии купленного недавно мобильника и поднёс к уху с невинно-задумчиво-заинтересованным: — Привет, да. Слушаю. — На другом конце поздоровались вкрадчивым голосом Парны, обходительным, милым. Она была пьяна? Усталой? Не разобрал. — Парна! А… –горло защекотало от неуверенности, вообразил себя скромным подростком. — Как ты? — Ответом похожим на обман заговорила она. Общие слова утверждали, будто она устала, что я первоначально предполагал, однако голос был отчасти раздражённым. Эти домыслы посетили меня после разговора, конечно же, во время его я только придурочно улыбался, наслаждаясь каждой секундой тишины. Тишины с ней. В связи с чем не мог не выразить сожаление: — Когда я вспоминаю о тебе, то вижу перед глазами яростную и неутомимую вершительницу порядка. Ты определённо справишься со всеми трудностями, даже более того, только ты и можешь. Я верю в тебя. — Выдержав паузу после неоценённой импровизации или недостаточно оценённой в связи со взаимной изнурённостью, спросил: — Как ведётся поиск? — Посвятила она в немногое, аргументируя моей неправомочностью и делая безосновательные паузы. Естественно, упомянула Кевина. Ради него она всё это затеяла. Ради «Тададахо». Быть может, я зря списал героев со счетов. Парна ещё боролась, стремилась сбросить того с верхушки его величия. Вопрос в том, сколько времени ей потребуется. — Конечно, конечно, я понимаю. Буду следить за подробностями по теви. — Следом она наконец-то спросила про мои дела. Я этого бесспорно ждал, но растерялся, испугался, что она подумает про видения, вспышки гнева. Были у неё такие же симптомы? Она бы дала совет? Или сразу бросила трубку? — Стараюсь привыкнуть к новой среде. Общаюсь. Повидал мать. Вчера вернулся в старый дом. На первый взгляд, много чего положительного, но никак не могу отделаться от воспоминаний… о прошлом. Сны пока неспокойные, но пригодились таблетки, — перечисляя будний быт списком погрешностей, очнулся и перешёл на более бодрый тон: — Планирую закрепить приведённое в норму состояние звонком к психологу, приглашу, быть может. Навещу друзей, мы слишком давно не виделись, — безотчётно понесло меня, и я улыбнулся. «Парнотерапия» работала! — Так что скажу так, планы на будущее пока есть, а значит неврозу меня не съесть. — Посмеялся собственной остроте, взявшей за привычку проявляться с ней в разговорах. Своеобразная попытка очаровать «самку»? Если так, она, кажется, работала. — Не волнуйся за меня. Я буду в порядке, — самоуверенность поникла перед условием, способным убить её: — если ты приедешь. Я очень скучаю без тебя, — шепнул, чтобы никому кроме неё эти слова не обращались. Даже подслушивающим органам внутренней разведки. Она замолчала. Паузы нередко возникали в беседе, но на тот раз дольше обычного. Сбилось дыхание, как будто меня втянули в игру, кинув в грудину мяч. — Парна? Ты тут? Прости, сболтнул лишнего. Парна! Ответь мне, — ретиво повторял, срываясь в конце концов на безрассудный крик: очень боялся вот так разорвать разговор с той, кто не дала мне свой номер: отрезала вероятность звонить по пустякам. Бесспорно, такие как я могли только отвлекать от её безусловно важных обязанностей. Тяжёлые вздохи указали на всё ещё исправно работающую связь людей хрен пойми на каком расстоянии друг от друга. И укрепили веру в ненадобность подобных намёков Парне, проявляющей своё несогласие грубым и неудобным молчанием. — Я подожду сколько потребуется. Удачи, к слову, со всем тем, с чем тебе предстоит столкнуться. Навыков у тебя предостаточно, а удача тебе не будет лишней. — Мигом заголосила в трубку, благодарила за понимание, отваживая. Назвала причиной плохое настроение. Несмотря на то, что хотел доверять ей и — немаловажно — был влюблён, ощутил желчь. С надломленным духом пробормотал: — Звони мне всегда, независимо от того, скучно тебе или весело, когда захочется или не хочется говорить, когда ты весела и грустна. Всегда, когда у тебя будет лишняя минута. Я буду ждать. — Звонкий смех полился из динамика, принуждая остаться наедине с размышлениями, наслаждаться ли его приятным звучанием или искать в своих словах очередную глупость, из-за которой, судя по всему, её рассмешил? Гнев теперь принялся нахально лезть первым в очереди проявленных эмоций. Но затем услышал короткое, сильное, вселяющее надежду «обещаю». Слово, давшее положительный заряд величиной чуть больше победы в Суперкубке. Я не распознал фальши. Я был слишком глух. Подсветка после звонка давно отключилась на телефоне, пока я упорно стоял, сжимая его в руке, не совсем понимая какое чувство меня одолевало. Вчерашняя распирающая злоба вышла вместе с безобидными поглаживаниями собаки. Отчаяние показалось проплывающим на горизонте кораблём — далёким, неявным, идущим по своему пути, не имеющим со мной никакой связи. Пора было выйти из топкого болота, покинуть этот лабиринт, спиралью сводящийся в одной горькой точке. Пора жить. Более чем правильно придерживаться позитива, отречься от всего мусора, найти книжку в духе «лучшие психотехники в преодолении страхов, борьбы со стрессом и прихода к успеху», проглотить её глазами, даже если рекомендации не подействует должным образом, чтение всё равно займёт голову вместо такой незначительной ерунды с большой буквы как нервозность. Случайный свидетель испугался бы, если бы увидел, как я после длительного сохранения неподвижности вдруг засмеялся. О, нет, меня не одолеть каким-то запугивающим видео, и я не оторвался от реальности, забыв обо всём или исказив реальные факты, как можно было поспешно подумать. Я вознамерился встать на дорогу исправления, радужных эмоций и стабильности, предумышленно возвести высокий забор по обеим сторонам во избежание неразумных действий вроде шаловливых побега или поиска срезок. Как говорил мой отец: «Все хитрости и уловки не научат терпению и выдержке, а честно пройдённый путь до конца вознаградит опытом, не имеющим цены». Заодно держать голову прямо, ни за что не оборачиваясь. Мне понадобилось разработать чёткий план. В кои то веки. Время от времени отец пользовался одной ни разу не подводящей его техникой — записыванием всех важных и не совсем вещей: идей, событий, прочего. Побарахтав рукой над бумагой — не клавиатурой — несколько секунд, он запоминал информацию на всю жизнь. Даты рождения, походы с семьёй, расписания встреч, отличия языка семьи Яна от Кутенай, сходства обрядов и обычаев Атакапа и Кэддо, а также прорву другого в какой-то степени представляющего важность. Я тоже решил попробовать. Вполне возможно, эта способность передалась по наследству. С большим трудом обнаружив клейкие бумажки, нацарапал карандашом: 1. Не жаловаться. 2. Радоваться новому прожитому дню. 3. Благодарить окружающих людей. 4. Вести учёт добрых поступков. 5. Расстаться с воспоминаниями о Баное. 6. Дождаться Парну. Последнее написал с таким трепетом, словно это финал кубка или редкое семейное торжество, ждать которое не можешь ни секунды. Надо же, пункты выглядели вполне здравыми для находившего покой извне, использующего других людей или специализированные акцизные товары. Вполне присущими самокопателю-психоаналитику. Но всё же стоило бы позвонить специалисту. К тому же намедни дал обещание перед Парной — Логан, попридержи коней с новыми, выполни текущие! Безоплатная консультация с милашкой Ноэми, озаботившаейся кокетливо поделиться номером (в отличие от Парны) с просьбой беспокоить её по поводу и без, пролила мне свет на следующее. Как я и ожидал, личная «психологиня на линии» насоветовала много полезного: отстраняться от людей с давящей энергетикой, либо, если беседа неминуема, представлять стену водопада, по которой все негативные эмоции смывались бы вниз; концентрироваться на дыхании. Такого рода вещи, которые желательно не забыть и время от времени применять. Всецело посвятившись этим мыслям, я наконец-то вспомнил о своей сожительнице, по странному стечению обстоятельств, до сих не издавшей ни звука. Вспомнил во многом благодаря знакомому писку собачьей игрушки, подброшенной заботливой хозяйкой ко мне в коробку. Обошёл весь дом и нашёл подтверждение своим догадкам, когда выглянул из окна, намеренно открытого во вчерашней лихорадке страха. Я же помнил, как закрывал их, опасаясь за свою жизнь… Или это тоже было проявлением импульсивной горячки. В любом случае, на пышном газоне грязноватый неправильной формы клубок шерсти с ворчанием грыз пищащую колючку. Страж из вежливости или из любопытства самостоятельно обнаружила выход, предумышленно не лая вокруг напряжённого тревожного меня. Умная собака. Стоит зарубить на стенке, если вдруг предприму очередной бессмысленный поступок: я не должен давать волю ярости, привыкшей питаться своим хозяином. Надо же, какое невыгодное с ней сожительство! Возможно такое же невыгодное, какое у Страж со мной. — Ещё я не должен изливать на тебя свою горечь и сумасшествие, –начал шепотком, присев напротив собаки, и вгляделся в её безмятежность.Она вроде как нашла мои глаза под проводами шерсти.– Я же не хочу, чтобы мама, вернувшись с поездки, обнаружила дома нервную собаку, закрывшую лапами уши где-нибудь под столом. Нам бы с тобой понимать друг друга, Страж! — по привычке, выделяя интонацию в общении с людьми, сказал очень громко, немного не приняв во внимание слух собак, острее человеческого раз в шестнадцать. И так обвислые уши пули, кажется, прижались ближе к скулам. Обеспокоившись возможными побегом и травмами этой незаурядной шерстяной активистки, отвёл её возиться с пищалкой в замкнутый, но безопасный дом. Судя по тому, что Страж не сопротивлялась, «свои природные дела» она провернула без меня. Закрыв всевозможные отверстия диаметром с собаку, проглотил науськанные матерью витаминно-гормонные остатки. Неважно, был я готов или нет для полномасштабных встреч, сходить в люди следовало хотя бы потому, что вскоре проснётся нужда в нормальной целостной пище. За порогом со вчерашнего известия небо не стало красным, дома по соседству не горели, а обезображенные чудовища не нападали на незащищённых граждан. Всё было спокойно, тепло, даже слишком: властям стоило бы давно задуматься над, чтобы сменить название на Солнечный Антонио[5]. Я повеселел. «Мир в душе. Мир в семье. Мир во всём», — говорил отец до того, как стал Кантором Картером и умотал туда, где садилось солнце. Незримо он частенько голосом разума наставлял меня. Сейчас, уверен, он бы с удовольствием прочитал отрывок из той же «Песни о Манабозо», если бы появился: «Поглядел на них с участьем, с отчей жалостью, с любовью, Поглядел на гнев их лютый, как на злобу малолетних, Как на ссору в детских играх. Он простёр к ним сень десницы, Чтоб смягчить их нрав упорный, чтоб смирить их пыл безумный мановением десницы. И величественный голос, голос, шуму вод подобный, Шуму дальних водопадов, прозвучал ко всем народам, Что ж ходить вас заставляет на охоту друг за другом? Я устал от ваших распрей, я устал от ваших споров, От борьбы кровопролитной, от молитв о кровной мести. Ваша сила — лишь в согласье, а бессилие — в разладе. Примиритесь же, о, дети! Будьте братьями друг другу! И настанут годы счастья. Если ж будете вы глухи, вы погибнете в раздорах!» Он бы точно провозглашал мир влюбой ситуации, даже в этой. Ну, этой, где Кевин с Йеремой объявили войну всему земному шару посредством мучительной смерти какого-то чёрного мужика, запечатлённой на видео. Оно распространилось по паутине со скоростью разлившейся нефти по Мексиканскому заливу после взрыва полупогружной платформы. Двое служителей злу и их «какая-то группировка» — мироеды, наживающиеся на людях стервятники, убийцы. С ними необходимо бороться, не примиряться. Ах, если бы всё обстояло именно так, я бы порадовался, когда поставил гордого отца на место. Ценой погружённого в хаос — нестареющее и колкое словечко — мира. Иногда я хотел быть неправым. Пересекая ровный и почти безлюдный тротуар, я провожал взглядом миленькие заборчики, способные уберечь владельцев только от, пожалуй, воинственных ходячих цветов, припоминал личности своих соседей. Район с архитектурой более чем выразительной собрал различных семей. Больше селилось в этой части города именно кинозвёзд и режиссёров со сценаристами. Выгодное место между столицей штата и Мексикой с весьма красочными местами для съёмок. Сама природа велела показывать их всем, тогда-то и объявилась предприимчивая «Tex-MexMovies». По-моему, многим надоевшая пересъёмками «Защиты миссии Аламо» и драмами про гонщиков и фермеров. На её счету, к слову, пяток экранизаций заключения мира с коренными, каждая из которых позволяла взглянуть на историческое событие с новой стороны и выдавливала слёзы. За поворотом наткнулся на окружённый ореховыми деревьями и серыми дубами домик, где проживала особенная девушка (точнее, вместе с парнем или уже мужем: в крайний раз я их видел ухаживающими в намерениях далёких от дружеских). Особенной она была потому, что представляла гордый коренной народ. Традиционалисты жили и живут на родине, ногой сюда не ступая, а новаторы, как она, предпочитали общаться с внешним миром. Именно они встречались на улицах Техаса, Канзаса, Оклахомы, Небраски и обеих Дакот — приграничных штатов. Дальше, как правило, они забирались крайне редко, лишь в туристических целях. В своё время пробовал «замутить» с подобными ей симпатичными скво[6], с самого юношества пробовал, ходил за ними маньяком, приглашал на свидания, но в ответ слышал лишь надоедающие хихиканья и робкие отказы. Сказать, что не понимал их поведение и раздражался, значит, ничего не сказать. Истина открылась мне позже: редко какая западная девушка добровольно вступала в отношения с мужчинами другого народа — обычаи, привитые с детства. Опять же позже понял почему. Всё с того же проклятого события. Уже больше трёхсот лет они восстанавливали свою численность. Потому видеть представительницу техано в окружении таких же темнокожих как она детишек даже отрадно. Девчушки примерно десятилетнего возраста хохоча бегали перед верандой, пока мама с грудничком сердито не шикнула на них, очертя что-то в воздухе пальцем. Я почти не заметил жеста, так как вообразил Парну в её роли: суетную, милую, нянчившую наших детей… Спустя какую-то минуту от радушной детворы никого не осталось, а на лужайку вышел прогуляться подбоченясь, судя по всему, отец семейства. Он хищно вертел головой из стороны в сторону, напомнив мне автомобильные игрушки, устанавливаемые на переднюю панель. Он кивнул и взялся за козырёк кепки, и я ответил на невербальное приветствие, покинув зону его видимости. Пусть я не встречал на пути взбудораженных жителей с ничего не видящими глазами с пакетами всего подряд в руках или активно занимающихся преобразованием дома в крепость, грубо говоря, поддавшихся истерии, но я вспомнил эхо последних стенаний суданца из видео сквозь сочность и солнечность окружения. Вскоре мог раздаться грохот новой войны, который услышат все. Почти каждая динамичная видеоигрушка про зомби представляла нашествие мертвецов эпохальным бедствием, катастрофой — тоже прочно укрепившаяся словесная единица — которое в обязательном порядке переживали процента три-пять, ну, десять, населения. Игры могли отображать события недалёкими от правды. Как объяснить вот таким спокойным гражданам о возможном конце для него и его близких и при этом не получить в лицо, я не знал. За следующим поворотом на прямой к универсаму, куда почти каждый ленный американец имел привычку подъезжать к безграничной парковке, а я притопал на своих двоих, посмеялся. Опять внезапно, будто шутку в уме проиграл или анекдот вспомнил. Как минимум три весомых аргумента противостояли теории об угрозе чьему-либо здоровью в этих краях, в главную очередь, моему. Во-первых, мы далеко от Папуа-Новой Гвинеи, океан «живчики» не преодолеют, потонут, и даже если всеми силёнками попытаются пересечь его вброд, то их снесёт течением. Другой материк — плюс. Во-вторых, маман вытащит сынишку из любой передряги (при условии скорейшего возвращения из Мэна, само собой), со своей тыловой бригадой она обеспечит армию всем необходимым для обороны от несущественной угрозы в лице ходячих мертвяков. Вдумайтесь, что они могли противопоставить огнестрельному оружию, собранному с трёх военных баз в округе?! Парна успела превратить в аксиому недееспособность дохляков практически во всём с помощью двустволки и револьвера. Многие только с виду страшные — единственное, кстати, с их стороны неоспоримое преимущество.И в-третьих, кто тут недавно назывался бывалым ветераном банойско-вевакской войны? Ну, или военного конфликта. Я натренирован и обучен. Я заточенное оружие, готовое направить остриё в любого возможного врага. Пусть только атакуют — порежутся. Сделанные выводы вылепили из меня, без преуменьшения, самого уравновешенного жителя Сан-Антонио. Гордый собой я проследовал в универсам через раздвижные двери, кондиционер над которыми встретил приятнейшей свежестью, какой не отличался техасский ветер. С небольшой тележкой прошёлся по залежалым товарам (в народе прозванных «шансом отравиться» из-за случайных или намеренных трюков с перепутанным сроков годности) и взял парочку по скидке, чтобы схомячить в первый же день. Побаловать себя. Опасная привычка, если не соблюдать меру. В моём случае, в прошлом спортсмена сохранившего форму, не грозила ничем, так как я всё же придерживался покупки товаров под маркировкой «ПВП» — питательных, вкусных и полезных. В связи с чем не откладывая посещение фруктово-овощного отдела и недолго глядя на полки, нахватал всего понемногу. На выходе взгляд зацепился за одну из дынек, обычно игнорируемых из-за чрезмерной сладости и быстроуглеводности. Больно узнаваемая форма заставила вынуть её из ящика и с самым довольным лицом положить на предплечье, зажать заострённые концы между локтем и ладонью и прислонить к груди. Идеально пришлась! Вес великоват, но, подумал, во футовощеболе так или иначе бы отличился. Закончил витиеватый пеший тур по универсаму кормом для питомцев, сдобой и приправами: прикупил гарниров, уксуса и масел для придания изыска каждому блюду; и на всякий случай мёд — если вдруг соскучусь по сладкому, то пусть будет отвечать мерам «ПВП». Прижимая к груди дыню одной рукой и стараясь удержать высокий бумажный пакет с продуктами — в другой, спешно возвращался к неугомонной собаке, которую, как вскоре оказалось, я оставил одну на непозволительно долгое время. Как итог, она доказала мою безответственность поцарапанным полом, погрызенными балясинами и облюбованием моей кровати. На первый раз я её простил, прогнал с покрывала поражённый тем, как же мог так наскоро осмотреть спальню. Свою главную комнату для отдыха во всех смыслах. Прикоснулся ладонями к столбикам кровати и погладил их прохладный рельеф: к приезду важной гостьи здесь необходимо повесить пару полупрозрачных покрывал. Отсутствие штор может и подпортило представление, но я не отказался опробовать разное цветовое освещение и подошёл к выключателю, щёлкая поочерёдно на каждую кнопку. Выглядящая до сих пор блекло и грустно комната оживала с лиловыми, затем оранжевыми, синими, голубыми и салатовыми тенями от резной светлой дубовой мебели. Задумался, какой свет подчеркнёт элегантность шероховатой кожи Парны, какой прибавит ей сексуальности… Лампы, к огорчению, давно покрылись многолетним слоем пыли, разгоняя картинки воображения, и оттого тусклое представление вышло мрачным. В ближайших планах я уже загадывал генеральную уборку и, судя по всему, поездку в Хьюстон за недостающими предметами мебели и вещами: в шкафах нашлась паутина, (её я с трудом подавил позыв не выжечь огнемётом для предупреждения появления мерзких паучков), среди господствующей пустоты. Когда мне говорили, что моя жизнь похожа или обязательно будет похожа на такой шкаф — бесполезный, одинокий, покрывшийся паутиной, не выполняющий своё предназначение — я и не предполагал о том, как это будет близко к истине. И я замахнулся как на преобразование себя, так и обустройство старого дома. «Заполнение пустоты» обоих обещало хлопоты, хотя я был благодарен за начальные бонусы. _____________________________________________________________________________ [1] В 1999 году команде «Ричмондские Нефтяники» в середине сезона тренер закрыл доступ к тренировкам и матчам из-за плохой успеваемости в школе. Команда пропустила две игры и заработала тем самым два технических поражения. Тренер Картер открыл дверь спортзала только тогда, когда игроки стали хорошо учиться. [2] Или драфт допуска (англ. draft)– процедура выбора профессиональными командами игроков, которые только недавно получили возможность играть в лиге и не имеющих активного контракта ни с одной командой. В зависимости от вида спорта, игроки могут приходить из спортивных команд колледжей, средних школ, юношеских команд или команд из других стран. [3] Речь идёт о фильме «Танцующий с волками» (1990), главную роль в котором исполнил Кевин Костнер. [4]Есть предположения, что в своём произведении «песнь о Гайавате» Генри Лонгфелло перепутал исторического героя Гайавату с мифологическим персонажем Нана’б’ожо у племён алгонкинов и оджибве. Как и некоторые другие детали. [5] В английском языке шутка стала бы понятнее из-за созвучных слов San (сокращ. saint –святой) и Sun (солнце). [6] Устоявшееся название девушки коренных племён Северной Америки.