40 дней разлуки. Примирение

Я встал и перехватил тёмную женскую руку. Нет, ручку. Мягкую, гладкую, которую приятно обхватить и неспешно прогуливаться в городском парке, гладить на лавочке, а потом, крепко сцепив на ней пальцы, прижать к стенке и облизывать шею её обладательницы. Может, я не собирался вновь произносить «постой», как в тот раз, когда старался осадить её решимость обратиться к военным за помощью в Вевакском полицейском участке, но это вышло из меня непроизвольно: — Постой. Как ты? — поинтересовалось сердце и душа, лелеющие образ этой женщины. — Предполагаю, также, как и ты, — с задумчивыми паузами ответила она. Спокойствие обстановки и отсутствие для учреждения пациентов непроизвольно расслабило, создав самую благоприятную почву для шуток. — Испытываешь смущение и желаешь поскорее уединиться с объектом своих мечтаний, пока всезнающие глазастые доктора заняты? — вкрадчиво, вполголоса брякнул я. Парна криво улыбнулась. Остервенело желающая прикосновений рука всё ещё сжимала её ладонь. — В смысле, хочешь поговорить о чём-нибудь не напрягающем, отогнать плохие мысли? — Отставил другую руку к скамье, предлагая присесть. — Если не возражаешь, я пойду… Мне… мне надо в свою палату, — просила позволения уйти, но от хватки даже не пробовала избавиться. Её неуверенность сильно походила на враньё, притом ничтожное настолько, что я упрямо не хотел с ним соглашаться. Так, ладно, она скована, с ней что-то не так, но я не годился для её утешения. Пока нас не разлучили какие-нибудь обстоятельства, в последнее время имеющие наглость происходить как назло часто, я решил действовать. Как и в комнате отеля с робостью потянулся к ней, ожидая в любой миг получить отказ. Не получил. Напрасно ли я это сделал, учитывая, что любая близость «к» Парне и «с» Парной целительна, если поцелуй вышел неестественно блёклым и лишённым хоть какой-либо страсти?! Как будто вытерпев порыв нежности, она мягко упёрлась ладонью мне в ключицу и молча отошла. Отвергла. Сложила руки, в понурости опустила голову и пошлёпала быстрее в дурацких тапках по коридору, из-за угла которого слышалась неразборчивая многоголосая речь. Что-то заставило меня смотреть Парне вслед и наивно гипнотизировать спину на установку вернуться ко мне. Её поступок обескуражил, иссушил меня, пусть места для обиды или боли не осталось. Наверное, если бы это была реальность, то всё таким же драматическим образом и закончилось. В моей же истории, больше похожей на сюрреалистический сон, Парна остановилась, подняла голову и смотря куда-то вперёд предалась каким-то известным ей мыслям. Стремительно развернулась, словно под управлением мыши киберспортсмена, вернулась ко мне и с силой обхватила шею руками. Я растерялся и некоторое время стоял натуральным деревом, не в состоянии пошевелиться. Её жадные и и увлечённые поцелуи почему-то не помешали задуматься над тем, какое же смущение появилось на лицах тех случайных посетителей, появившихся спустя мгновение за углом после того, как любимая ко мне приблизилась, недвусмысленно переняв функции вакуумного насоса. Не в первый раз удостоверился, как крепко и даже слегка чокнуто любили темнокожие! Последний раз такую сладостную истому испытал с ней в кровати и без оговорок признавал, что ощутил сейчас подобное блаженство. Она точно знала способ заткнуть раболепно влюблённого в неё парня и получить желаемое. Или же… или это сон? Профессиональному американскому футболисту, играющему в первом составе, редко приходилось принимать роль ленной домохозяйки, просиживающей штаны в мягком кресле перед мелодрамами, но когда это случалось, «Даллас» занимал меня более чем полностью. Знаменитый долгоиграющий сериал в своё время потряс зрителей возмутительным сезоном-сном, и я конечно не хотел сравнивать себя с обманутым зрителем, но испытывал замешательство похожее, не зная верить ли невероятной реальности, в которой, намедни обращающаяся ко мне как к чужому, женщина способна на взаимность. Выходит, что да. Выходит, я не спал. Глядя, как она вновь удаляется по коридору, не сразу сообразил присесть. А стоило бы. Столь горячей женщины у меня давно не было. Пласт показного безразличия и неженской воинственности в ней тщательно скрывали возбуждающую страсть. Хотел бы я каждое утро встречать таким образом.Тогда я и вообразить не мог, что её любовный порыв стал неким прощальным подарком перед долгим расставанием, и пережить его будет стоить мне огромных усилий. Сэмюэль подошёл и присел рядом как-то неожиданно, а персонал центра вдалеке, превратившийся в зрителей лёгкой эротики на минуту, решили так и не приближаться. Я бы усмехнулся, но эмоции охватили меня. — Я много пропустил? Я улыбался сумасшедшим и не мог найти слов. Друг уже хотел с полным непониманием — скорее всего! — вопреки нежеланию оказаться не в теме, сказать безразличное «ясно», но я его перебил: — Почти ничего, с Мэй переговорили о том о сём, а когда выпустили Парну, то она сразу… — И что она поведала о симпатичной французской дамочке? — выделил прозвище насмешливой интонацией. — Мы этой темы не касались. — Её решимость уйти отсюда была нисколько не наигранной, можно сказать, мы не обсудили ничего. — Сослалась на необходимость отдохнуть и ушла к себе в палату. — Думаешь, результаты? — Что? — выплюнул от неожиданности, мгновенно потеряв связь с романтической версией себя. — Ну, она «зажатая» такая, потому что у неё что нашли? — Не имея понятия к чему клонил друг, переспросил. — Вьезжай быстрее, Логан. Либо в вашем перепихоне дело, либо приборы-хероборы, –махал он в пренебрежительности руками; — все эти томографы у неё что-то другое выявили, и ей взгрустнулось. У меня брови вверх взлетели от наглого нетактичного заявления, побуждающего едва ли не подраться с тем, кого называл другом. Руки призывно сжимались в слабые кулаки. — Да чтоб ты знал… И открылась дверь, откуда, всё ещё хромая, вынырнула Мэй. — Я… закончила, — стеснительным тоном вмешалась она, и застыла, увидев наши перекошенные с Сэмом лица. Презрением — его, и гневом — моё. — У вас всё в порядке? — Может быть, — отозвались мы оба. — После вас, — галантно предложил я, предпринимая попытку избавиться от вмиг ставшего противным соседа. И какой врач его неаккуратно потискал, что он решил отыграться на мне? Сэм молча скрылся за дверьми. Мэй молча скрылась за поворотом, ведущим к палатам, прежде предупредив коротким, как и её имя, «скоро вернусь». Я молча скрылся в самом себе, обдумывая неловкую и противную тему, выплюнутую нетактичным Сэмом. У всех стресс. Он сбрасывал его колкими словечками, я — с частым дыханием в постели с противоположным полом. И последнее, как усердно полагал друг, стало причиной упаднического настроя любимой. В любом случае, бояться раньше оглашения диагнозов я посчитал излишним и потому терпеливо выждал очереди, которая, будь я более инициативным, настала бы скорее. Но я добр и вежлив, как уже доказывал последние дней пять, а оное по праву следовало занести в первые «кирпичики» нового «дома» — характера и образа жизни, к которым я стремился всегда, но пренебрегал ввиду своей «людскости». На деле за этим словом я замаскировал, к тому же ещё возмутительно плохо, слабость и жалкость. Люди издавна искали оправдания своим не столь блестящим и благородным поступками, так им легче жилось. Так мне легче жилось. Все мы, как известно, стремились к упрощению, резали бритвой Оккама до тех пор, пока не оставались ни с чем, и возводили вокруг себя «стены» заново. Усложняли и упрощали, строили жизнь на противоречиях и удивлялись, почему всё так плохо? Лестницу из никуда не приводящих мыслей прервала дёрнувшаяся металлическая ручка. Её громкость обратно пропорционально зависела от покоя в голове. Я зашипел. — Надо же, вот так сюрприз. Пропью курс антидепрессантов и стану полноценным членом социума. Мисс француженка мне так сказала. Что ж, жду не дождусь медицинских заключений о тебе, — съехидничал Сэм, также направляясь к нашим палатам или столовой — она работала с утра до вечера. Лавка опустела, и ждать меня некому. Надеюсь, Парна подтянется. Мысленно проигрываемая сцена последующего её поведения, копирующего моё, посмешила. Ей же по вкусу пришлась моя манера целоваться. Как минимум, раз она возвратилась. — Заходите! — вежливая, но строгая команда психотерапевта пригласила меня внутрь. Буква «х» с придыханием почти не слышалась. Палата или — в её случае — кабинет был почти пустым, лишь прямоугольный стол, вызвавший мысли о том, что его притащили из морга, и на нём покоились как минимум десятки трупов, внушал опасения. Мою оторопь сразу заметила зоркая представительница лекарей душевных травм и записала что-то в своём ПК. Клавиатура при этом не издала ни звука: профессиональная необходимость не мешать взбалмошным клиентам изливать свои переживания. А я образцовый клиент — или всё же пациент? — не сказал ни слова, а уже дал понять свой диагноз: маниакальная столофобия. Если не страшнее. — Присаживайтесь, месье Картер. — Попытался хохотнуть, но дыхания хватило на тихую усмешку. В будущем я не только привыкну, но и буду скучать по её обращениям, имеющим свойство расслаблять, что в тех реалиях было критически важно. — Начнём строить отношения, чтобы вы мне доверили всё, что вас тревожит. Разумеется, к травматичным воспоминаниям мы обратимся, когда будете готовы. А пока поделитесь всем, чем можете, — наставления, прошедшие через фильтр «сладкого розового сиропа» на губах и оттого сдобренные «сахаром», звучали аккуратно и обязывали откровенничать. Не представлял о том, как долго она держала у себя друзей, не засекал, но даже притом, что рассказал немного, показалось, я находился у неё дольше остальных. Слова как-то сами собой с её подталкивающих «не робейте», «а что потом?», «а вот здесь поподробнее» заполняли комнатку, оседали на ушах или в электронных строках документа, пополняющегося с каждой минутой. Когда горло высохло, а мочевой пузырь, наоборот, наполнился жидкостью, и просил забежать за угол в дверь со схематичным прямоугольным изображением мужчины, закончил свою историю. Не мог тогда сказать уверенно, стало ли легче, но я увидел в одностороннем окне напротив то, что на следующие сорок дней оставило меня словно на дне бутылки. Парну. Уходящую слева-направо, — столь же размазанно, что и пейзажи из фургона, везущего нас в клинический центр, — к выходу в сопровождении двух знакомых полицейских. Она замедлила шаг и взгляд её пытался найти меня через окно, — я отчаянно верил в это — но вскоре она скрылась за пределами рамы и моей видимости, что равноценно полному её исчезновению. Глаза недолго прогоняли галлюцинацию раз за разом, насмехаясь и отравляя разум, затем пропали, стоило паре пациентов с врачами пройти с другой стороны. Тогда я не знал, что она ушла без лишних церемоний, и состояние отчаяния я испытывал лишь наполовину. Другая половина была заполнена надеждой на её скорое возвращение. — Мне необходимо уйти! — я не просил позволения, а предупредил о намерении попрощаться с неизвестно по какой причине уходящей Парной. Я хотел остановить её от опрометчивого желания покинуть коридоры клиники, хотел получить грёбаное объяснения, не говоря о том, что мне требовалось восстановить грёбаное равновесие после пережитого сумасшествия. Но психотерапевт умела останавливать настойчивостью в голосе. Умела останавливать рослых мужиков той же возрастной категории с посттравматическим синдромом: — Останьтесь, это подождёт. Мне нужно закончить с вами. У меня не так много времени, и я бы хотела посвятить вас во все подробности о вашем состоянии и дальнейшем лечении, — выпалила она по-французски быстро. Прежде приветливая моська с точёным носиком и широко распахнутыми глазами, прямо как у неподражаемой Бетт Дэвис[1] (редко нынче сыскать подобных ей красавиц, подумал я), стала вдруг предельно суровой, нездешней, даже представляющей опасность, и во многом из-за необоснованного страха словить пулю в следующую секунду от наверняка спрятанного у неё в сумочке револьвера, остался на месте. Смешно вспоминать, но в Ноэми мне мерещилась актриса в образе Лесли Кросби, выпускающая весь барабан в близкого друга, и тогда я не нашёл сил отвлечься от представлений, в которых психотерапевт устраняет всех нежелательных пациентов. Также как и в нахождении ею достойных оправданий в свою защиту со всей мощью женской непосредственности перед представителями закона. Ничего подобного, к счастью, не произошло, но послушание приговорило меня к новому психологическому расстройству. С сухим горлом и пополняющимся мочевым пузырём, к которому присоединились потрясение и траур, я сидел и слушал каковы будут последствия моего непослушания её рекомендациям. Как страшны звери по имени (уже не бессонница, Картер, к сожалению, новые) — боевой шок и боевое истощение. Первый характеризовался депрессией, грозил острой стадией с проявлением неврозов и хронической стадией, как она следом непонятно заумно выразилась, чреватой психической декомпенсацией, крайне страшной вещью, если судить на слух. Второй, который я угадал, но поспешил с выводами, проявится спустя недели благодаря моему богатому опыту пребывания в условиях угрожающих жизни при недостатке информации и времени для принятии решений, давящей ответственности и отрешённости от внешнего мира — все в особенности! Они-то и станут причиной множества медицинских болячек. Мне, уже готовому считать опавшие седые волосы на трясущихся ногах, Ноэми пророчила заторможенную, если вообще движущуюся, адаптацию к обществу. Что значит, выражаясь языком попроще, я буду выражать недовольство насилием, иметь проблемы в личной и трудовой сферах или неровён час сведу счёты с жизнью, если станет совсем уныло. Вдобавок ко всему, симптомы, на вроде повышенной раздражительности, фиксация на травмировавших событиях и уход от реальности станут соседями по комнате на ближайшие… месяц или больше. То есть не исчезать, а проявляться более выраженно, если, как уже указала Ноэми Атталь, буду всячески замыкаться в себе и препятствовать лечению. Нужно довериться ей, как когда-то недавно все доверились полковнику или заключённому. Оба, напомню, стремились убить нас и у них почти получилось, потому как, на наше счастье, им препятствовала какая-нибудь девушка — Джин и Йерема соответственно. Сейчас же «знаковая девушка», что должна оберегать меня от душевных напастей отчего-то ушла, и вера в своё излечение заметно угасла. Ох, Парна, почему ты так поступила? И как бы ни был я печален и раздавлен, откровения Ноэми о переживших чрезвычайные ситуации — она так, в моём случае, учтиво отозвалась о зомби-вирусе — ещё более усугубили мироощущение. Раздавили оптимизм меж двух ладошек и с маньяческой одержимостью растёрли. Мне пророчат побыть в роли явно неполноценного члена общества, к каким не причислили Сэмюэля Битти. Вот он обрадуется, когда узнает! Или не стоит проявлять ответную грубость, ведь я сообразительнее его?! Условившись на ежедневном приёме и извинившись, я пошёл к койкам или к друзьям в койках. Да, она обошлась со мной жёстко, что перво-наперво поселило в голове нездоровые мысли о том, что она нарочно испытывала мою стойкость (остальные, выходит, справились на пять баллов?!), проверяла гнево- или стрессоустойчивость, однако, что важно, безусловно привязала к себе обходительностью поближе, вынудила прислушаться. На какое-то время прогнала привычку воображать плохие исходы, так как ничего страшнее её правдивых — что только прибавляет очков страха — баек с симптомами придумать сложно. Как бы я ни старался. Впрочем, на замену плохому наведалось худшее — мигрень в «бронекостюме». Гудела, спрятанная, не достать ни лекарствами, ни хирургическими инструментами. Самая гадкая мигрень. Я пытался унять её, собирая информацию о внезапной выписке Парны, и наконец наткнулся на врача, открывшего неприятную правду. Но лишь часть. За недостающей информацией я обратился к друзьям. С виду полноценно влившиеся в обыденную среду, они «разговорились» у стены в коридоре. Пустынном, будто мы в самом деле попали в красное или чёрное крыло, для тех, кому уже не столь важно, иметь ли планы на будущее. Для безнадёжных, почти что в хосписе. По правде же жёлтая линия на стене поблизости успокаивала: мы в одном оттенке до зелёного и — соответственно — свободы. Мэй смотрела на Сэма, он смотрел в пол, оба молчали — тоже общение. С тех пор, как мы покинули острова, то стали много болтать, так что и темы вскорости все перебрали, даже обманчиво подкрадывалось впечатление, что их больше не осталось. Я встал между ними, подключаясь третьим в их беззвучной игре, своенравно превратил диалог в триалог: — Я вас прерву. Меня кое-что тревожит, ребят. Парна из тех, кого точно не назовёшь болтушкой, ничего не сообщала. Судя по выражению лица Сэма, ему тоже. Сянь Мэй, как всегда скрестив руки на груди, словно таким образом ограждалась от нашей негативной энергетики, раскрыла тайну подруги. Парна собралась помогать следствию. Да, немедленно, вопреки необходимости пройти комплекс процедур, приведя себя хотя в состояние близкое к здоровому, вопреки даже личному мотиву разобраться с преступником, который нередко находил выражение в кровавой расправе. И который, как правило, запрещал ведение следствия. Вопрос в том, почему её, не состоящую в правоохранительных органах, — а она, насколько помнится, частный телохранитель — привлекли к следствию? Не в обиду будет сказано, но одного хотения явно недостаточно. Может, её пригласили не только ввиду прошлого опыта. Кто-то знакомый посодействовал или она слишком хорошо годилась на роль спасителя мира от коварных замыслов сетевого устрашателя «Харона»? Ставил на второе: я всецело доверял её чутью. И жаждал, чтобы Парна поскорее утолила соблазн поймать и наказать преступника. Глубокий анализ её поведения излишен. Очевидно, что поиск «Харона» с Йеремой стали смыслом её жизни, вовлекли её в свой мир без остатка. И пока они где-то далеко, «мир» Парны крошится на только богам известное количество частей. Только посадив их за решётку, она будет жить дальше. Я не преувеличил? Лучше готовиться к худшему, лучше ожидать самого мрачного, тогда не разочаруюсь. Баной и Вевак меня научили. Ну, и сеансы психотерапии, само собой. Столкнулся ли я со всеми страхами?.. По телу словно запоздалый электрический разряд прошёл, и я вспомнил, как на эсминце Парна «облизнулась» шансу поиграть в свидетелей и поглядела в горизонт. Он фантазировала о будущем розыске, о будущем без меня. Выходит, мои главные страхи ещё впереди. С нужной, но не принёсшей спокойствия информацией, без понимания что делать дальше побрёл в столовую — отсутствие активности и хорошего настроения сыграли на аппетите — и заглянул к нашему трио заведующих врачей, чтобы уточнить расписание процедур. Неожиданно застал «Астру» и «Модные очки» вместе, держащихся за руки. Не будь их контакт столь навязчивым, не заметил бы из-за подавленности, тянущей взгляд на пол всегда и везде с недавних пор. До середины дня шатался по коридорам, рассматривал плакаты, болтал с кем ни попадя, получил лекарства и рекомендации. Результаты по всем тестам обещали объявить завтра. Оставалось только гадать, когда австралийские власти подготовят нам обновлённые документы. У койки я принял предписанные быстрорастворимые таблетки и лёг. За подобную распущенность, какую я допускал в роли подневольного пациента, мягко говоря, тренер здорово взгрел бы меня! Хех. Как бы то ни было, мышцы до сих немного болели, и я был рад отдохнуть. С таблетками я провалился в сон очень быстро, когда как за окнами наверняка ночь только собиралась заглянуть на ржавеющее небо. О, здесь было красиво, не сомневался. Однако до воссоединения с Парной я обещался удержаться от созерцания даже одним глазком знаменитых звёздных полотен австралийского неба. Ограничение на добровольных началах, клятвы другому человеку. Картер, всегда умел удивлять, но ты в самом деле влюбился. Утро следующего дня наступило позже. Никто не тревожил, и я проснулся в добром расположении духа, на этот раз зарубив на лбу тревожное сообщение: «Парна в отъезде». Да, так нейтрально, главное, больше не буду выглядеть подверженным антероградной амнезии, ежедневно пытаясь убедить себя, что в сущности остался один. Инстинктивно плетясь в сторону проводимых психотерапевтических сеансов, я наткнулся на улыбающуюся Мэй. Потворствуя привычке придвинуться вплотную к собеседнику — в очередной раз убедился, что плотность населения весьма дурно влияла на чужое интимное пространство! — она выдала, что восстановленные документы уже ожидали в административном крыле, даже какую-то наличность предоставили, мотивируя благодарностью за «помощь в уничтожении следов эпидемии». Они не пошутили? За убийство как бывших, так и запутавшихся людей? Постарался выкинуть эту мысль в пропасть как можно скорее, иначе совесть проснётся, а у неё, как известно, длинные и крепкие руки. Как там Ницше говорил, — не принадлежу к любителям философии, просто есть слишком известные выражения — «когда слишком долго всматриваешься в пропасть, она начинает глядеть на тебя в ответ». Совесть ли он имел в виду или проявление психопатии? Не хотел знать. Сянь Мэй встретилась неслучайно — она ждала меня и попутно задержавшегося на приёме у Ноэми Сэма. Похоже, что вчерашний обрадовавший его улыбкой до ушей оптимистичный диагноз оказался слегка ошибочным. Или же мадемуазель перешла в разряд поклонниц хищного рэп-стиля друга. Чего таить, я и сам, впервые его завидев на сцене в отеле, поразился грации и артистизму. Пока был пьян, позднее это чувство восхищения отступило, конечно же. Он же вроде до сих пор был знаменит, и где-то внутри у меня свербел особенный орган. Кажется, я назвал его «потребность в известности». И пока друг из необходимости и, возможно, симпатии подтверждал важность психотерапевта в клинике, мы с Мэй разговорились друг о друге. В ней уже теплилась, даже кипела надежда покинуть незнакомую страну — которую уже по счёту? — и улететь в убористый, даже «интимный» Китай, пропитанный смогом, нородной. И старательно отыгрывала расстройство из-за предстоящего прощания с нами и отдельно со мной. Обнимала, обещала, что будет скучать и даже брякнула, как бы ещё встретиться (при подобных обстоятельствах? Надеюсь, что никогда, скрещу-ка пальцы), хотя документы на руки ещё не получила. Мысленно она уже сидела около матери и многочисленных сестёр, а я был просто декорацией. За Сэмом в дверь я проследовал сиюсекундно, отпустив друзей пощупать паспорта — всё равно только днём или двумя позже я покину «высокие стены» клиники из-за тех сладких, но непонятно чем обернувшихся, сорока минут с Парной, — так что поспешить и порадоваться я ещё успею. В «кабинете» Атталь было душно, и она попросила меня включить кондиционер. Тишайший обмен потоками воздуха между техникой и комнатой побудил прикрыть глаза и представить себя в месте гораздо более тихом пляжей тропиков. Намного. Я вообразил, что в текущей обстановке меня будет легче погрузить в транс. Открыл глаза. Передо мной предстало её симпатичное лицо. Кондиционер проветрил вместе с воздухом образы вчерашней расправы, и я стал видеть в Ноэми представительницу своей профессии. На тех, кто долго околачивался в определённой профессиональной среде, отпечатывался видимый след. У неё, например, заинтересованный вид, спокойный, напополам с едва заметной полуулыбкой, распространяющей уверенность для клиентов в том, что всё хорошее — впереди, и с ней определённо всё хорошее отхватишь в ближайшее время. Что-то вроде танцовщиц в кабаре, только целомудреннее. Первым делом Ноэми извинилась за вчерашнее нагнетание. Её долгом было заставить меня прислушаться, поверить, что она в состоянии уберечь меня от всех перечисленных симптомов и научить жить дальше. Плавная, поющая речь с нотками вины вкупе с глотаемыми окончаниями обворожили наверняка не одну сотню мужчин-клиентов. Я также поддался на обезоруживающие речи и весь следующий сеанс, невзирая на странные методики, прошёл намного приятнее первого. Она просила больше подробностей, всё стукая и стукая по клавишам, давала мне чистые листы бумаги, чтобы я зарисовывал свои страхи, водила стилусом со своего телефона в воздухе, отслеживая движения глаз (но посвятила в таинства этих только действий на следующий день). И только под конец потрясла ужасной истиной, из-за которой у меня заболело сердце. Болело следующие пять недель, пока я не нашёл силы примириться с проблемой, как я и ожидал, имеющей близкую связь с «исчезновением» Парны. В тот миг я ощутил настоящий стресс. Мой первый шаг на пути к тихому сумасшествию. Но она посчитала долгом вставить следом фантастический нонсенс: — Такого больше не случится, месье Картер, всё позади. — Трудно верится, ибо мой бывший друг-преступник с моей подругой-носительницей вируса успешно миновали руки закона. Одному Богу известно когда и куда будет нанесён очередной удар! Между тем я могу числиться в списке потенциальных кандидатов в подавлении зомби-беспорядков! Я же хорошо зарекомендовал себя!.. — вскрикнул, не озаботившись громкостью голоса. Слишком достойный был контраргумент, вынуждал подавить собеседника напротив, даже если им была притягательная женщина с внешностью Элизабет Дэвис. Она глотнула воздух в намерении что-то ответить, но сдалась и спокойно продолжила рефлекторное с младенчества дыхание. У неё даже глазки подозрительно блеснули, словно она обрадовалась подобному развитию событий. Но я не счёл трезвым проводить параллели между милой, пытающейся помочь мне и моим друзьям, красавицей и потворщиками геноцида. Стоило прикрыть дверь с другой стороны, как меня окликнула Сянь Мэй. На мгновение показалась за углом, поманив рукой, будто заготовила план побега из этой удушающей своими огромными размерами клиники, — да, далеко не тесные тюрьмы способны теснить, мне ли не знать. Любые стены имели данное свойство. На месте оговорённой встречи, однако, не поджидала Мэй с измазанной в грязи мордашкой и фонариком в зубах, а вполне повседневная, чаще улыбающаяся, можно даже приврать, что привычная, но образ скалящейся, размахивающей острым ножом чаще возникал перед глазами с фоновыми контрастными картинками с Баноя. Иногда представлял этих девушек вместе, больше удивляясь, нежели убеждая себя в том, что они одно лицо. Как, в таком случае, выглядел я для окружающих? Вопрос, на который я бы предпочитал не слышать ответ, принимая приглашение пройти в просторный кабинет, иногда выполняющий роль зала совещаний. — Присаживайтесь, пациент Картер, — осадила меня сразу же «Астра», мистер «Модные очки» тоже был здесь. Когда я обернулся, «Бородка» не спускал с меня глаз. Вроде все на месте. — Мы и не давали вам обещание, что поделимся всеми нашими исследованиями, — ответила на некий вопрос Сэма, чьим свидетелем я опоздал стать.– Но для вашего спокойствия, скажу, что вы не являетесь переносчиками. — Действие вируса, несомненно, затронуло вас, но дальнейшие мутации возбудителя пресекаются иммунными клетками. Механизму борьбы ваших «естественных убийц» можно только восхищаться. Впрочем, — «Модные очки» часто любил выносить на обсуждение возможные риски, очень вредная привычка для врача. И в целом для человека: противный он; — у нас нет никаких гарантий в том, что при ослаблении вашего бесспорно сильного иммунитета вирус не проявит себя, поэтому мы и назначили вам лекарства из группы тетрациклинов, которые постепенно расправятся со всеми его проявлениями. Тетрациклинов как антибиотиков отличает множество неприятных побочных воздействий на организм, в связи с этим вам будет необходимо включить в лечение несколько пробиотиков, облегчающих усвоение лекарства и в целом для общего улучшения состояния организма. — Это хорошие новости, я полагаю. Спасибо хотя бы на этом, доктор, — голос Сэма претерпевал сомнения. Он сжал пальцами кулак, помял его и уронил на колени, словно, не найдя слов для ответа получше, и расстроился.  — А что произойдёт с нашими, ну, способностями. Этой яростью и скоростью… — быстровтянулся в разговор. — С вашей индуцированной[2]мутацией, имеете в виду? — Мэй и Сэм нашли глаза друг друга. Я оглядел их с расстояния, поглаживая спинку железной скамьи. Вроде как тайна, тщательно оберегаемая в «нашем кругу четырёх» (прямо последователи тайных знаний!), скрываемая не только от Синамоя, матери Елены, Штейна, куряги Моуэна, но и даже от настрадавшихся Йеремы и Джин, а тут вдруг она превратилась в секрет, что знал весь свет. Чёртова тайна полишинеля! — Попробую предположить, что действие лекарств снизит её активность, если совсем не истребит в сочетании с вашими Т-клеточными рецепторами, так оперативно реагирующими на любой антиген. Но чтобы не допустить заметных повреждений вашего ДНК, мы инвазивно введём вам специальные ферменты, увеличивающие восстановительные функции клеток. Будем надеяться, что мутация прекратит досаждать вам в скором времени. Ещё вопросы? — на редкость доброжелательно закончил он. Научных терминов было так много, что особенно любопытным следовало бы сразу попросить сопроводить их в отдельную комнату с проектором, в которой, несомненно, всё непонятное объяснит умствующий за скромной кафедрой из дерева (какие тут есть в Австралии?). Но всё же кто-то из нас троих не пребывал в лёгком ошеломлении, более того, слушал на пределе внимания, едва сдерживаясь от потребности уточнить: — Пусть мутация проявляла себя до сих положительно, но она вмешалась в нашу генную структуру, вызвав аномалии в наследственном аппарате, — Сянь Мэй одинаково редко сносно говорила по-английски и позволяла страху изменять свой голос, однако в этот раз оба явления сошлись в напрягающем феномене. Я поёрзал на сидении. — Совершенно верно, — флегматично заявил врач, и я ожидал, что наша негласная медсестра ахнет. — Говорить о рисках и последствиях пока рано, но мы сделаем всё возможное, чтобы ваш случай не отразился на потомстве. Судя из ваших досье, я полагаю, каждый из вас не прочь стать родителем полноценных здоровых детей. — То есть эта хворень обратима? — Сэму кивнули. — Хотите сказать, и тех зараженных бедняг возможно спасти? — На этот счёт я не был бы столь уверен, всё-таки вы сохранили… — помедлил «Бородка», побудив на собственную догадку: человеческий облик, верно, доктор? –…рассудок и готовы следовать нужным процедурам. Естественно, мы молча закивали, поступили по-умному, хотя бы придали вид понятливых и не утруждать высокоинтеллектуальных особ излишним инструктажем. Нам выдадут лекарства, скажут дозировку. Мы вылечимся и полетим домой с «допуском к противоположному полу высокого уровня», йей! Этого было достаточно, чтобы на время ощутить счастье. Я воспользовался увлечённым перешёптыванием друзей и ушёл забрать новые документы. Обновлённые, Логан, так точнее. Ты не преступник, чтобы прятаться под новым именем. Глупая, но тогда логичная мысль всплыла на поверхность затопленным и беспокойным поплавком: Парна воспользовалась данной услугой для осуществления следствия?! Да нет, бред какой-то. На обратном пути в зале заседаний было пусто, и я недолго думая направился в столовую. Думаю, живот урчал не у меня одного, поскольку нашёл там друзей перед россыпью странных фруктов, из которых, судя из личных опытов просмотра волнующих фильмов и ужастиков, выползали жуткие на вид насекомые и становились причиной не менее жутких эпидемий. Успокоился от мысли, что чертовка Удача, какой бы сукой она себя ни позиционировала, не допустила бы повторного ужаса. Ведь он уже был. Не знаю под каким именем он числился в её списке — «Харон» или Вевак, что по сути одно и то же. Баной пока я считал вселенской катастрофой, в рамки ужасов он вмещался с тем же успехом, что и люди на стадионах в финале суперкубка НФЛ. Мои друзья внешне не подавали признаков «фиксации на травмирующих событиях», вызывая как жгучие зависть, так и желание попросить об одной услуге — укусить. Вдруг в нашем случае позитив заразен? Не перебивая друг друга, будто заранее оговорили сценарий, друзья попросили порадоваться за их отлёт завтра, в то время как какой-нибудь мужичок средних лет попросит меня с хмыканьем снять штаны. Они болтали ещё, но я прослушал: жёсткая или плохо приготовленная кенгурятина застряла меж зубов, и я потратил несколько часов — не шучу! — на то, чтобы выковырять её. Думать ни о чём другом не мог, кроме хвалёного мягкого мяса, изрядно попортившего жизнь. Возвращаясь к тому дню сейчас, я улыбался, понимая с какой скоростью я перестроился в новой среде, считая застрявшую в зубах кенгурятину чем-то схожим с застреванием на улицах Морсби c кучкой сгоревших до костей и обглоданных мертвецов. Злился я по крайне мере с похожей силой. До самой ночи занимала мелкая неприятность и даже сказалась на сне. Хотя более вероятной причиной было желание компании кое-кого особенной и никого более. Начался только второй день без Парны, а я уже плакался и хотел вернуть те дни, когда любимая была рядом, какими бы утомительными и кровавыми они ни были. Завтра обещает быть в меру насыщенным неприятными событиями: специалист, от посещения которого ловко освободилась Парна, — смежного, но суть одна, — и отъезд друзей. Надеюсь, что у Ноэми будет много свободного времени. Если я правильно прочитал в её поведении и словах, — самонадеянно для неспециалиста в языке жестов и невербальной психологии! — то я ей понравился. Друзья ждали, пока я ворочался на кровати с мыслями далёкими от продуктивных и позитивных, сидели со скромными сумками со свежекупленным скарбом. «Лечим, кормим, одеваем, никого не оставляем»! Бамажный центр всё чаще походил на санаторий! Главное не смаковать в уме ужастики, где он выступал обителью маньяков и чудовищ: те и другие в равной степени пугали меня, а я на своём примере убедился, на что они способны. Вышел из палаты с полной уверенностью, что заболею как минимум от скуки. Улыбался по-прежнему сухими губами, попытался выдавить слёзы — с друзьями же прощаюсь, покамест самые важные, родственные люди слишком далеко, — но не вышло. Зато Сэм и Мэй сбросили оковы переживаний за моё самочувствие, отчего-то вдохновившись моей манерой держаться. Какие глупцы. Прощание с ними было сродни кумквату, что я недавно попробовал — терпкое в начале и сладкое в конце. Остаться одному сулило не сколько тоску, сколько долгожданное спокойствие: теперь «домино» перестанет мельтешить по коридорам клиники. Смотря на себя нынешним критическим взглядом, могу предположить, что мной похоже руководила ревность, и раздражение включалось при виде чужого если не счастья, то гармонии. Как эгоистично. Шурша сумками с лекарствами они прошли по коридору с зелёной окантовкой и вышли через боковой вход к стоянке с фургоном, что отвезёт в аэропорт Кэрнса, а уж там их разделят конечные направления. Из одного «сортировочного» центра, клиники, в другой — самолётный аэровокзал. Удачной приспособленности, мои верные друзья, я обязательно свяжусь с вами. После утренних важных процедур да перекуса, я дождался мадемуазель Атталь, как и всегда не позволившей усомниться в её неукоснительной пунктуальности. — Снятие чувствительности и переработка информации движением глаз[3], — возвестила она без предупреждения, и только позднее я связал эту тарабарщину с названием её терапевтической методики. Она снова взялась за стилус и производила им движения, рисуя невидимые буквы, за которыми попросила внимательно следить и между тем погрузиться в воспоминания или представлять тревожащую ситуацию. Мысленно разговаривать с собой или человеком, с которым возник конфликт. И в разуме ожили шаржи давно убитых рэсколов-бандитов, вождя или шамана Опе, главаря тюремных выродков Титуса и отдельно его, потому что ещё дышал (не уверен надолго ли, раз по его следу направилась превосходная Она; такая мысль даже заставила улыбнуться), проклятого Кевина-«Харона». Первое время ощущения были крайне неприятными, но потом приступы паники уменьшили силу, на смену пришло спокойствие, злость ушла и пережитое больше не приносило такой боли. Первоначально. Для закрепления результата она провела процедуру несколько раз. — Стрессы, испуг и давление сбивают механизм переработки информации и не дают работать полноценно, –пояснила она позже, скрестив ноги: короткая юбка, в соответствии с предпочтениями Ноэми лазурного цвета, будто бы приглашала подсмотреть женское лоно.– И событие, что нанесло психологическую травму, остаётся либо непереработанным, либо перерабатывается не до конца. Повторяющиеся движения глаз налаживают работу этой системы и механически заставляют психику обработать старую информацию. Впоследствии воспоминания постепенно меркнут, обретая нейтральную окраску. Поскольку похожие быстрые движения глаз человек производит только во время фазы быстрого сна, есть предположения, что этот механизм наяву воспроизводит СЧИПИДГ-метод. — Она поменяла ноги и поправила упавшую на лицо русую кудряшку. Видно, что распускать свои густые волосы она любила, то ли хвастаясь, то ли получая эстетическое наслаждение от закручивания их пальцами. Методика странного движения глаз — полное название так и не выговорил — не воздействовала на психику. Её никоим образом нельзя было назвать гипнозом, которого я не без причин боялся, видя по телевизору как самых косных пацифистов принуждали избивать других косных пацифистов. Я находился в полном сознании и всегда мог остановить сеанс, если не готов переживать события снова. — Но неизбежны вспышки, Логан, — эта интимно-дружеская манера общения сближала. Каждый раз, произнося моё имя, она натягивала невидимое лассо, цель которого я так и не понял — придушить или просто польстить. — Хочу, чтобы ты знал, могут возникнуть в жизни ситуации, будто бы возвращающие тебя в «травматичное событие», — снова нежно обернула конфету-говняшку Баной в фантик заместительного. Поморщился. — Я хочу, чтобы ты был лучше к ним подготовлен. Мне не нужно напоминать об успокаивающих техниках или ты и так все усвоил? Гулять на природе, ходить на массаж, читать, слушать музыку, общаться с людьми, правильно дышать, пить чаи или принимать глупую ванну с глупыми аромамаслами. Чёрт, да это же образ жизни почти всех моих подружек! — Ага. — Кивнул ей, секунду подумав. На том беседа закончилась. На сегодня. Завтра обещала перед отлётом снабдить очередной мудростью, просто поговорить, да «СЧИПИДГегемонить» надо мной напоследок. Как-то так. Закрытая за собой дверь стуком глухим, потонувшем в разговорах проходящих пациентов, что-то в организме изменила. Накатила усталость и горечь, будто давно не ел и сунул в рот кусок сырого картофеля. Неудивительно: я только что покинул светоч, разгоняющий тьму паршивых событий. Парез резистентности, о чём Ноэми предупредила на первом сеансе. К моим пяткам пристроилась вторая стадия. Попутно с исследованиями и — я надеялся — излечением от смертельной заразы, трио врачей (я знал их имена с первого дня, но прозвища победили в схватке за нестандартное обращение) прописали лекарства и мази от приобретённых на острове грибка, раздражения и сыпи. Бонусом ускорили заживление всех царапин и укусов. Я даже в какой-то момент удивился, когда привычная саднящая боль понемногу исчезала. В который раз в своей жизни я радбыл избавиться от чего-то настырно постоянного. Очень часто быт напоминал воспроизведение одной и той же спортивной драмы, так что избавляться ножницами от тяжёлых сцен последней облегчало вес переживаний. Баной отныне не скалился кровавыми царапинами и укусами, не ныл в усталых бегать мышцах, не сиял синяками ударов и падений. Баной терял надо мной силу. Ввиду неспокойного сна последние дни да раздавленности, безусловно имеющими под собой весомый мотив — уход любимой женщины, — моим спасительным вариантом было просто прилечь. Однако прежде нашёл в себе желание немного размяться в пешем марафоне по больнице, куда позволено попасть рядовому пациенту, поскольку был чертовски уверен, что чёрное крыло для меня и многих было закрыто. Будь я помладше, уже сочинил бы страшную байку. Впрочем, понурость не помешала начать, пока в одном из коридоров, в котором вроде как уже был, меня не окликнул голос. Однозначно бы его проигнорировал, будь я в Сан-Антонио или Хьюстоне, в привычной среде, одним словом, этот женский ленивый голос, даже безмятежный с неторопливой речью. Голос американки юга. Или очень похожий на него. — Картер… Мистер Логан Картер, это правда вы? Я остановился подобно наступившему на мину, и писк под ногой скомандовал не двигаться. Мгновенно затрепетал «орган потребности в известности». Даже неважно было, узнала она во мне звезду футбола — бывшую — или вырезателя бывших туристов и папуасов, окном Джозефа Овертона уже наверняка выставленного героем: и мне, и общественности приятно. Следом похохотал «орган сломленного предвкушения». Меня мог окликнуть и врач. — Это же вы были распасовщиком в «Техасских Хьюстонцах», верно? Выделите время для скромной фанатки? — После этих слов сам не понял, как ходил за ней тенью, гулял во дворе, ждал у кабинетов и туалетов, беседовал напротив в столовой. Я не терял ни одного мига с тем, кто меня знал, кто кормил мою потребность в известности. Общаясь, я начал забывать, что слова, начинающиеся на П, не ограничивались одним. Она помогла забыть о Парне на целый день, что приравнивалось к чуду в моих условиях, так как больше такого не произошло. По всем законам чудес они скоротечны и невероятно редки. Иначе говоря, подлы. Расстались и с крайней взаимной неохотой мы ближе к полуночи (когда всех пациентов разгоняла строгая медсестра, словно подростков в летнем лагере или армейцев на отбой), в её палате, когда она сослалась на приём обезболивающих и необходимый сон. Пожелав всего самого наилучшего — «долгих дней и приятных ночей, сэй, что узнала меня» — отправился в свою палату с отнятым правом подглядеть за спящими друзьями. Пускай не занимался этим с первой ночи, психика опасливо отреагировала на новую стадию одиночества. По крайней мере, ненадолго. Завтра я буду дома. Сон прогоняли настойчивые образы — Парну, являющуюся перед глазами по умолчанию, упоминать не буду — возвращения в Сан-Антонио. Я представлял встречающих родителей, друзей и парочку знакомых, выпивку, восторги и свист. О, восторженный свист я ждал больше прочих. Праздник, событие, влекущее за собой толпу, которую я так обожал. Тщательно подбирал слова для речи, которую произнесу, а толпа, затаив дыхание, будет внимать, словно я божество. Улыбка, кажется, на мне так и застыла, когда непроглядный мрак всё же нанёс визит в мою палату. Встал на рассвете, разбуженный вежливым персоналом, но был достаточно бодр и заряжен радостным предвкушением, чтобы разделаться с завтраком, попрощаться с докторами «Модные очки» (как выяснилось, оправы были сменными, иначе объяснить как минимум пять пар очков у одного человека я не нашёлся)и «Астрой». Те без стеснения целовались и якобы не заметили моего присутствия в кабинете. Подобное заявление немного подпортило настроение. Мир что, издевался надо мной? Пока меня лишили любви, ею занимались все вокруг?! Ох. Они выписали мне рецепт на транквилизаторы (не те, которыми пытали во время Последней мировой войны и превращали волевого человека в вялого овоща, другие, из природных составляющих, надеюсь), антидепрессанты и успокоительные, а также дали какое-то их количество на первое время. Техасская медицинская страховка не давала подобных поблажек ни конгрессменам ни президенту! Оставил себе напоминание проверить название клиники — не австралийское ли это самаритянское отделение? — и закрылся за знакомой дверью со скрипучей ручкой. С Ноэми Атталь мы разговаривали больше о ней, я попросил, чтобы отвлечься, тренировался быть незамкнутым в себе, и у меня даже получилось быть достаточно обходительным, если я слышал очарованные смешки за столом напротив. — И часто вы посещаете другие страны или в вашем случае надо говорить континенты? Мне показалось, что вы француженка не по крови, а по месту рождения. — Вы правы, на Родине, во Франции, я бываю редко, тому причиной переезды моей важной клиентки. Можно даже сказать, что я работаю на неё, денно и нощно следя за её состоянием. — У неё столь нервная работа? — Поднял брови, на минуту забыв, чтобы их расслабить. Никогда не слышал о приставленных психологах. Таких верных, имею в виду, если правильно выразиться. Обычные государственные служащие не покидали границ страны. А даже если её профессия попадала под творческие, — с психотерапевтами дел не имел, — то не встречались мне подобные ей в верности. — Ага, почти что как моя, –посмеялась она, закинув голову. — Не спрашивайте кто она. Сфинксова загадка, как говорил один мой знакомый, –снова хохотнула, заочно вынося предупреждение молчать. Перебивать её или ослушаться просьб для меня уже приравнивалось к чему-то непристойному. Затем она, словно прочитав мои мысли так же легко, как если поглядела бы книжку для плоховидящих (или на лице вне моего ведома закрепили экран?), вкрадчиво сказала: — Она к вам вернётся. Вид у меня что ли такой влюблённо-глупый? — Что?! — воскликнул, так и не сняв с себя удивлённую маску. — Судя из ваших рассказов о ней, она обязательно вернётся. Она женщина волевая, может, даже немного бесстрастная, — проговаривая это, она, складывалось ощущение, пыталась больше убедить себя. — Но она ни за что не оставит вас томиться в одиночестве, не удостоив ответа. Будьте уверены. — У её предсказаний высокая цена? — Это вы поняли лишь из того одного короткого сеанса с ней? Уже составили психологический портрет? — Я специалист. И подмечаю тонкости характера каждого человека сама того не замечая. — Вы меня успокоили. Тем не менее, я всё равно зол на того, кто отнял её у меня. — Она подалась вперёд в заинтересованности, крутя стилус между пальцами. Известно кто, мадемуазель Атталь, не разыгрывайте простушку. — Бывший заключённый, хитрец и бессердечный сукин сын… — сделал паузу, чтобы она догадалась. Судя, по всему, она ждала ответа от меня, пускай и жаловался уже ей многократно. — «Харон», — выложил расслабленно и сложил локти на стол, не боясь его прошлого предназначения. Перечислил качества персонажа новеллы, нежели преступника мировой величины. — Харон отнял у вас возлюбленную? — с ревностью спросила Ноэми, и сомневаясь в моих словах, и высмеивая их. Стилус крутить она перестала и как-то немного напряглась. Почти всегда широко разведённые ноги свела вместе и наконец-то перестала дразнить меня. Это входило в её терапию или она флиртовала? Симпатичная она, этого не отнять, а хвастались формами красивые женщины безотчётно. — Она сотрудничает со следствием, чтобы найти его. — Тогда она вернётся скорее, чем я думала. — Да, я тоже уверен, что она справится с ним быстро. — Ноэми Атталь скривила губы в самой неискренней улыбке, что я видел. Или мне показалось, так как посчитал, что быть не радушной она не имела право. По меньшей мере, клиент не должен был это распознать. — Джозеф Конрад говорил: «преступник и полицейский сделаны из одного теста», — озвучила она задумчиво, и я переспросил о чём она. — Это поможет им найти друг друга. — Я сглотнул, побоявшись за сохранность Парны. Какой бы талантливой и натренированной ни была, она смертна. Увидев мою перемену в лице, она завела беседу далёкую от гибели, обмана, боли и несчастья. Но какими бы весёлыми и беззаботными темы ни звучали, за дверью после последнего ей брошенного, даже с сожалением, картавого «прощайте», я ощутил наступление стадии номер три — кахексия. Страшное слово. Истощение звучало не менее угрожающе. Старался не думать о ней раньше времени. Слегка подавленный я отправился в зал ожидания (в моём случае, фургона), — предназначенного веселить периодическими изданиями и просмотром телевизора. Избегал его нарочно, чтобы не застать какие-нибудь ужасы. Я не сознавался себе, но не было такого дня, когда бы не задумывался над неспокойной ситуацией в мире. Может, я и был поглощён проблемами местного, личного характера, но возможное разрастание эпицентра заражения пугало гораздо сильнее. Вот и сейчас я попал на канал еженедельной сводки новостей, громко вещающих о самом важном. На редкость, чрезвычайно любопытных. Показывали Папуа Новую Гвинею, конкретно — Баной. Сюжетов набралось достаточно, чтобы залипнуть перед экраном на следующие полчаса. На острове заметно поубавилось пожаров: прошли дожди или пожарная служба постаралась, неважно, главное, что по улицам шествовали упакованные в броню (прямо как моя мигрень) войска или иные госслужбы, эвакуировавшие уцелевших. Я заметил много незнакомых ребят, но ещё больше — тех, с которыми общался лично, помогал или вступал в конфликты. Последнее сейчас не играло роли: несмотря на количество мразесодержания в его организме, он не плотоед. Одним зомби, как говорил Сэм, меньше. Хорошие новости. В очередном сюжете показали людей, которым по очереди задавали банальные в своём бесстрастии вопросы, и я заметил на горизонте Джона Синамоя. Глупо помахал ему рукой через экран с самой широкой улыбкой, что аж скулы свело. Слишком хорошие новости. Узнаю его электронный адрес, обязательно пошлю короткое сообщение: «прости, не спас лично, но, знаешь ли, я очень постарался посодействовать тем парням и девушкам, что вызволили твою татуированную тёмную шкурку, мистер «командующий». От тебя я научился, к примеру, тому, что просто физическая подготовка — ничто. Самоотверженность, храбрость, тактика и остроумие, умение работать в команде, выкладываться даже не на пределе возможностей, а устанавливать всё новые. Благодаря тебе, сукин сын, мной не позавтракали в отеле, а лишь перекусили: ты успел вовремя прийти на помощь. Признателен тебе, друг. Ты словно стал нашим распасовщиком: озвучивал тактику, ввёл в правила новой, доселе неизвестной «игры», с которой мы вчетвером столкнулись». Или не очень короткое сообщение, но, хэй, разве это важно, когда у меня есть такой хороший друг?! Вскоре по клиникам с распорядком и ограничениями многим неотличимыми от моих распределят уцелевших. Однако я думать не смел, что они станут объектами для опытов, многим неотличимых от моих недавних опасений. Водитель фургона робко обратился ко мне, развалившемуся в кресле с закрытыми глазами. Может, готовым заплакать, а может и нет. Чертовски хорошие новости, чтобы не порадоваться. И, ко всему прочему, я летел домой. Вероятно, с пересадками, но обещал себе не раздражаться по этому малозначимому поводу. _____________________________________________________________________________ [1] Рут Элизабет Дэвис (1908 — 1989) — знаменитая американская актриса. Первый человек в истории мирового кинематографа, номинированный на десять «Оскаров». [2] Наследуемые изменения генома, возникающие в результате тех или иных мутагенных воздействий в искусственных (опытных) условиях или при неблагоприятных воздействиях окружающей среды. [3] В психологии больше известная как ДПДГ-метод — десенсибилизация и переработка движением глаз.