Я пытался быть справедливым и добрым, И мне не казалось ни страшным, ни странным, Что внизу на земле собираются толпы Пришедших смотреть, как падает ангел. И в открытые рты наметает ветром То ли белый снег, то ли сладкую манну, То ли просто перья, летящие следом, За сорвавшимся вниз, словно падший ангел. гр. Наутилус Помпилиус «Как падший ангел»
Эта история произошла давным-давно. В те времена, когда земля ещё была небом, а небо — луною. По просёлочной дороге шёл одинокий путник в развевающихся светло-серых одеждах, кое-где разорванных, а кое-где покрытых дорожной пылью. Шёл он медленно, а может быть, даже размеренно. Никуда особо не спешил, надолго нигде не останавливался, со случайно попадающимися ему на пути людьми первым не заговаривал. Лишь иногда застывал на несколько мгновений вместе с внушительным кедровым посохом, зажатым в непропорционально больших ладонях, а затем двигался дальше. Однажды, особенно тёмной ночью, грузное октябрьское небо пронзила ярко-жёлтая молния, предвещая надвигающуюся семимильными шагами непогоду. Сильный проливной дождь не заставил себя долго ждать, поэтому практически сразу окропил сухую рассыпчатую землю крупными частыми каплями. Путник, заночевавший в это время в поле, внезапно проснулся от резких раскатов грома и решил всё-таки не испытывать лишний раз судьбу, а сразу же отправиться в ближайший трактир, чтобы там переждать демисезонное буйство природы. На большую удачу странника ближайший кабак оказался всего лишь в двух милях от его ненадёжного ночлега. Там можно было не только высушить одежду, но также пропустить несколько стаканчиков грога, может быть, даже в одиночестве. Но то ли эта ночь выдалась такой людной, то ли подобное количество постояльцев здесь было делом привычным, незанятым оказался всего лишь один столик, за который он и направился, после того как сумел наконец отдышаться. Стоит заметить, что этот трактир носил весьма живодёрское название, а именно «Смерть Быка», но так как спрятаться от дождя больше не представлялось нигде возможным, то наш путник зашёл бы сюда в любом случае, даже если бы это заведение окрестили «Драконьей задницей» или чем-нибудь ещё похуже. За стойкой бара стоял рослый, почти двухметровый детина, заметить которого не составляло труда даже с его дальнего места. Скорее всего, это и был держатель кабака... слишком уж он по-свойски лапал служанок, часто мельтешивших перед его носом, и громогласно здоровался с посетителями, обращаясь практически ко всем из них поимённо. Грог в этой забегаловке действительно оказался отличным. Путник довольно приличными глотками медленно осушал столь славный напиток, налитый в широкую глиняную кружку. При этом он настороженно осматривался по сторонам, всё силясь привыкнуть к людному, шумному месту. Конечно же, он много повидал на своём веку подобных питейных заведений, но до сих пор не мог привыкнуть к их праздности и крикливости. Поднабравшие уже прилично музыканты теснились в одном из самых грязных углов трактира, наигрывая на скрипках, виолончелях и флейтах незатейливые плясовые мелодии. К слову, посетители также находились в хорошем кабацком угаре. Им всем здесь было очень и очень весело. Но внезапно всеобщий праздник прервался отрывистым одиночным воплем. Это кричал плотный мужчина в коричневой холщовой тунике довольно потрёпанного вида, который столь удачно обратив на себя внимание почти всех собравшихся, очень быстро заговорил, указывая на соседа по столу: — Люди... Люди добрые! Мой товарищ Ганс подавился свиным хрящиком! Пожалуйста-пожалуйста, кто-нибудь придите ему на помощь! Он же сейчас задохнётся! Тут же в затхлой зале, пропитанной несвежими щами и терпкой грибной похлёбкой с протухшим мясом, началась суматоха и паника. Как и водилось в таких случаях, нашлись и обычные ротозеи, удивлённо глазевшие по сторонам, так и отъявленные активисты, создающие видимость какого-то движения. Даже если это движение должно было подразумевать под собой не что иное, как незамедлительно оказанную помощь. Несомненно, большая часть посетителей всё-таки протрезвела и пыталась теперь хоть что-нибудь сделать для пострадавшего, широкое покрасневшее лицо которого было неестественно искажено, а изо рта вместе с приглушённым хрипом уже вовсю стекали длинные нити прозрачных слюней. — Лекаря! Позовите лекаря! — кричал всё тот же мужчина, что только что поднял на уши всё питейное заведение. Ещё недавно бравый хозяин «Смерти Быка» теперь угрюмо смотрел на него, красноречиво говоря одним лишь взглядом: «Чушь ты несёшь и несусветную глупость». Действительно, какой бы сейчас уважающий себя знахарь ринулся сюда за пару медяков, рискуя быть застигнутым врасплох непогодой? — Дайте пройти. Я сумею помочь этому бедолаге. Его голос прозвучал как всегда тихо и спокойно, но в то же время отчётливо слышимо. Именно этот контраст помог привлечь к нему множество жадных взглядов. В одних из них читалась нескрываемая насмешка, в других же надежда на скорую помощь. — Здесь есть свободная комната? Хозяин трактира согласно закивал, предлагая путнику идти вслед за ним. Пострадавшего несли двое крепких мужчин, только что вызвавшихся в качестве добровольцев. Сама же почтенная публика пребывала в некоторой доли растерянности: люди не знали, что им делать — продолжать много пить и веселиться, либо напряжённо ждать новостей сверху. Когда больного положили на широкую скамью, он строго потребовал оставить его наедине с пострадавшим, чтобы никто не мог помешать врачеванию. Когда за держателем кабака закрылась дверь, странник встал на колени и обратился к Господу с такими словами: — О, всесильный Отец! Ты всё ведаешь на этом свете и везде бываешь! Так помоги мне сейчас правильно направить силы на исцеление больного! Благочестиво перекрестившись, он приблизился к пострадавшему и лёгкими пасами правой руки начал осторожно вытаскивать хрящик из гортани, совсем не прикасаясь к шее больного. Действовал путник быстро, не теряя ни секунды драгоценного времени, потому что прекрасно осознавал, что оно никогда и никого не щадило. Закончив свои манипуляции, он уже было направился к выходу, но вспомнив о самой главной вещи, вновь приблизился к пострадавшему, который выглядел вполне бодро для недавно задыхавшегося человека. — Никому не говори, что ты сейчас здесь видел, понял? С этими словами он вышел из комнаты, намереваясь пропустить ещё один стакан грога, перед тем как заново отправиться в путь.***
Его перехватили буквально через полчаса, как он покинул «Смерть Быка». Преследователи, не церемонясь, накинули ему мешок на голову, называя путника проклятым колдуном. Все они несказанно радовались тому, что за голову чародея смогут получить целый мешок золотых монет. Как и полагалось в таких случаях, мужчину прямиком погнали к коменданту селения, который сразу же вынес смертный приговор, приказывая перед этим заковать путника на три дня в поле к специально выкопанному для подобных целей столбу. По местным поверьям те, кого за это время не съедали медведи и волки, признавались заговорёнными и тут же предавались костру, поэтому в любом случае всё заканчивалось лютой, неминуемой смертью.***
Так как жители селения всё-таки не считали себя законченными живодёрами, то не только сажали заранее приговорённых к казни на достаточно длинную металлическую цепочку, но и давали им небольшой паёк, в который обычно входило несколько кусков солонины, небольшая буханка хлеба и бутылка с огуречным рассолом. Подобное подношение вполне могло сподобиться щедрому прощальному подарку. Его обычно получалось распределить на три дня, чтобы в случае чего угостить не только себя, но и диких животных, забредших сюда в первую очередь на запах столь враждебного для них человека. Несмотря на то, что обе верхние конечности узников оставались свободными, так как цепь крепилась к специальному металлическому ошейнику, расположенному на шее, победить свору голодных зверей голыми руками оказывалось всё же непосильной задачей для будущих окровавленных останков, если такие, конечно же, здесь впоследствии находились. Но меньше всего нашего странника могли волновать сейчас подобные вещи. Он задумчиво ходил вокруг столба, насколько ему позволяли его оковы, нашёптывая вслух очередную молитву, воспевающую небесного Отца и сонм светлых ангелов, которые обязательно встретят своего собрата, когда он, наконец, возвратится после долгих скитаний по белому свету. Так он и ходил бы до самого вечера, если бы не заметил вдали неясный силуэт, медленно двигающийся по направлению к нему. Меньше всего эта фигура напоминала человеческую, поэтому страннику оставалось лишь догадываться, стоит ли ему применять свою чудотворную силу или нет. При ближайшем рассмотрении зверь оказался большой чёрной кошкой, очень сильно напоминавшей израненную пантеру. Поравнявшись с человеком, она в изнеможении упала на землю, проговорив человеческим языком: — Помоги... Путнику не оставалось ничего кроме как последовать её просьбе, переворачивая пострадавшую на спину. Крепкую лоснящуюся грудь кошки, покрытую блестящей шерстью, пронзала насквозь острая серебряная стрела. — Кто тебя так? — Один колдун... Понятливо кивнув, знахарь вновь вознёс руки к небу. Живая природа в любом случае давала намного больше живительной энергии, чем та грязная комната, заставленная неодушевлёнными предметами. Ведь Бог и сам был природой, осязаемой им изнутри. Заручившись столь серьёзной поддержкой, он осторожно вытащил из раны заговорённое орудие убийства. Путник до сих пор не понимал, как кошке удалось доползти до него и при этом ещё остаться живой. Но, видимо, на всё была воля божья, поэтому успокоив кровотечение, ему не оставалось ничего другого, как произнести: — Будь отныне осторожней, сестра, — и отпустить животное с миром.***
На следующий день опять лил дождь, заливающий путника вместе с выцветшей травой, которую в скором времени должен был покрыть столь долгожданный снег. А пока единственное, что оставалось одинокому страннику, так это наслаждаться последними октябрьскими деньками, которые далеко не всегда оказывались такими хмурыми. Чтобы скрасить приближение собственного конца, он решил во второй день устроить сам по себе поминальную трапезу, отломив от буханки хлеба целую половину. Вчерашняя знакомая не заставила себя долго ждать, материализовавшись перед ним почти волшебным образом: — Угости меня, — попросила она, — я тоже слишком давно не ела. Он же был рад разделить с ней пищу, позволяя кошке отлакомиться большей частью солонины. Как странник и ожидал, она вновь ушла от него, даже не поблагодарив за столь сердечное и искреннее гостеприимство, но очень хорошо запомнила, сколько еды осталось у него на завтра.***
В третий раз она появилась не одна, а вместе с юношей прекрасной наружности. Приблизившись к путнику, кошка встала на задние лапы и начала видоизменяться. Буквально через пару секунд он мог видеть перед собой черноокую красавицу с длинными тёмными волосами, развевающимися на ветру. — Накорми моего друга! — с презрением бросила она. Создавалась такое ощущение, что в лице этого мужественного чужестранца, надолго не остававшегося ни на одном месте, девушка нашла верного, покорного слугу, делавшего всё по одному щелчку её длинных пальцев. — А причём тут он? Серо-голубые глаза странника оставались такими же понимающими и спокойными. Продолжая внимательно смотреть на девушку, узник краем глаза наблюдал за её спутником, казавшимся ему крайне недружелюбным. — Мы знаем, кто ты есть на самом деле. Отдай нам свои крылья, и мы клянёмся, что уйдём с миром. — А я клянусь, что вы станете пеплом... Именно с этими словами серокрылый агнец с лёгкостью сжёг не только позорный столб, но и сковавшую его передвижение толстую металлическую цепочку. Разрывая свои одежды, он неумолимо преображался в смертоносного тёмного ангела, который не знал ни пощады, ни меры. Казалось, что его смиренность может вытерпеть любые лишения вплоть до обычной человеческой смерти, но использование столь мелочных клятв, так же как и истощившихся почти до конца внутренних ресурсов неумолимо заканчивающейся доброты каралось им навсегда и посмертно. Если кому-то и казалось, что язычки пламени обвивали поляну, то нет... они очень ярко горели в его налившихся кровью зрачках. Переходя на отчаянный крик, он позволял себе наконец-то выпрямить огромные серые крылья, из которых торчали окровавленные человеческие черепа и кости. — Никто. Не посмеет. Помыкать. Мной. Голос его звучал теперь действительно громогласно, будто каждый издаваемый им звук являлся раскатом грома. Больше не сдерживая себя собственными внутренними ограничителями, он сжигал всю траву вокруг себя и ещё недавно стоявших на ней существ, пытающихся теперь убежать от него как можно дальше. Но только вместо того, чтобы спастись, каждый из них разлетался... <...> Сдувая с себя сажу и пепел, он вновь стоял смиренный, прочно закованный в цепи, ожидая с небес посланников Смерти. Умирать было совсем не страшно, потому что действительно осудить его могли только Там, за раскрытыми настежь дверями...