Бывает ведь...

      —Очнулись.—облегчённый вздох заставил Лермонтова открыть глаза.       Вокруг теплилась неясная дымка, контур нависшего над поэтом тусклого лица расплывался. Затуманенный ум писателя различил лишь серое пятно над губой незнакомца, и, хотя Пудов определённо точно обладал такими же усами, Лермонтов нерешительно замер: голос совсем не походил на охрипший с возрастом бас.       —Как себя чувствуете?—к размытому смуглому лицу прибавилась такая же размытая ладонь: мужчина потрогал лоб офицера, чтобы проверить температуру.       —Голова...—он хотел добавить "кружится" или "болит", но не определился и затих.       Лермонтов жаждал объяснений: медленно предметы на заднем плане начинали обретать очертания, притом, очертания вовсе не знакомые. Странные тёмные стены, по всей видимости, каменные, которые писатель видел впервые; странный ярко-бордовый узорчатый ковёр на полу; странные шкафы, заполненные разными ветхими книгами. Впереди ярко-голубой прямоугольник, смутно напоминающий окно. Чистое небо, в углу редкие заросли. Стоит немного приподняться на локтях, становится видна степь...       —Нашли вас во время вчерашней охоты,—начал человек, заметив крайнее замешательство Лермонтова,—вот и притащили сюда...—тут он замолчал и заговорщицки подмигнул.—Я, конечно, всё понимаю, но какая это радость у вас случилась? Негоже так гулять, ох, негоже.       —Не помню...—отозвался поэт, с ужасом осознавая, что к алкоголю не прикасался.       —Ну-ну,—мужчина подбадривающе похлопал Лермонтова по плечу,—меру нужно знать. А так... Не вовремя вы, эх, не вовремя...       Почему именно не вовремя, бедняге не объяснили. Поэт шокированно уставился на незнакомца, чьё лицо наконец приобрело чёткость. Мягкие черты лица, седые усы... Нет, он определённо не походил на Пудова, но что-то знакомое в его внешности прослеживалось. Мужчина на вид лет пятидесяти то и дело оглядывался на окно и вытягивал шею, похоже, всматриваясь в пейзаж, в бескрайнюю степь.       Сей факт окончательно выбил писателя из колеи. Он помнил горы, помнил лагерь, Ковалева, Пудова, драку, но никак не степь, не каменные стены и не этот ужасный ковёр на полу. Лермонтов мог объяснить происходящее только возможным бредом после удара по голове.       —Кхм-кхм...—новый знакомый нервно посмотрел на дверь и решил задать столь интересовавший его вопрос.—Как ваше имя-с?       —Лермонтов,—поэт неожиданно отметил, что сложившаяся ситуация начала его забавлять,—Лермонтов Михаил Юрьевич.       —Вот как...—мужчина озадаченно нахмурился, припоминая список офицеров; внезапно он недовольно кашлянул и окинул писателя напряженным взглядом.—Максим Максимыч.       Он произнёс своё имя небрежно, отстранённо: не доверял новоявленному офицеру из не пойми какого полка. А вот Лермонтова словно током шибануло. Он прекрасно знал, что бредить можно по-разному: видеть слегка искажённые образы, так или иначе связанные с реальностью; наблюдать нечто из дальнего прошлого, оставившее след в сознании; встретить самые жуткие потаённые страхи. В общем, вариантов была масса, только вот данная ситуация не подходила ни под что из вышеперечисленного.       Помещение не содержало знакомых предметов, да и Максим Максимыч не напоминал Лермонтову кого-либо из реальных людей, которых он видел и знал. Единственный знакомый человек с таким именем существовал в ещё не дописанной истории, которая осталась в лагере на столе с кучей других бумаг. Пока что наиболее логичным казалось только одно объяснение: писатель умудрился пройти через грань между мирами (и здравым смыслом) и попасть в собственное произведение. Какой же бред.       —Как, ещё раз?—Лермонтов сделал вид, будто не услышал, надеясь, что глубоко ошибается и ему ещё не пора в психушку.       —Максим Максимыч.—мужчина достал из кармана сигару и сдержанно улыбнулся.—У вас вроде не было проблем со слухом.       Писатель иронично хохотнул. Да, проблем со слухом не было. Проблема только с адекватностью. Вот он, вполне реальный человек, образ которого придумал сам Лермонтов, стоит у окна, задумчиво дымит табаком и смотрит вдаль. Можно осмотреть со всех сторон, потрогать, окликнуть – одним словом, живой. Лермонтову оставалось лишь гадать, за что госпожа Судьба решила над ним посмеяться. На ум мгновенно пришли слова Ковалева:"И не жаль тебе её совсем?"

"А чего её жалеть? Придуманный персонаж..."

      Вот тебе и выдуманные герои... Язык не поднимался назвать добродушного Максима Максимыча придуманным персонажем. Теперь же, вспомнив свои недавние слова, Лермонтов ужаснулся и поспешил отогнать мысль, что оказался здесь вовсе не случайно. Говорят же, что за поступки приходится платить. Только никто не утверждал, что плата происходит в родном времени и пространстве.       —Добро́.—как бы невзначай констатировал Лермонтов, наконец выйдя из астрала и пожав руку капитану.—Не покажете ли вы-с место, где меня нашли?       —Боюсь, сейчас не совсем подходящее время. Может, позже.—взволнованно отозвался Максим Максимыч, не отрывая взгляда от окна.       Не успел писатель узнать, что не так со временем, как в дверь пару раз несмело стукнули со стороны улицы. Капитан второпях поправил одежду и дёрнул за ручку. На пороге стоял он. Офицер, молодой человек лет двадцати пяти. Тоненький, беленький, в таком новеньком мундире... Печорин, собственной персоной. Появление главного героя сцены ужаснуло писателя ещё больше. Если Печорин здесь, значит, скоро начнётся самое интересное и нужно срочно уносить ноги.       —Вы, верно, переведены из России?—поспешил начать разговор Максим Максимыч.       —А вы, верно, хотите отправить его обратно?—едко заметил Лермонтов.       —Что вы себе позволяете?—возмутился капитан, но Печорин сам остановил назревающийся конфликт:       —Просто неудачная шутка, ничего страшного.—он внимательно всмотрелся в лицо поэта.—Уверен, мы будем отличными приятелями.       —"Приятелями"?—с иронией переспросил Лермонтов.—Ты меня, конечно, извини, но я не стану твоим очередным развлечением.       —Что?—удивлённо посмеялся Печорин.—Да ты понятия не имеешь, о чём говоришь.       —Да я создал тебя,—раздражённо ответил писатель,—разумеется, я знаю, о чём говорю.       Так бы они и продолжали сей бессмысленный спор, если бы рядом не оказалось Максима Максимыча, лучшего разрешителя конфликтов во всей галактике. Глубоко вдохнув, он выступил вперёд и резко раскинул руки в стороны, создав "непроходимый барьер" между агрессорами:       —Вы двое, сейчас же прекратите.—капитан нахмурился.—Не стоит ссориться: думаю, товарищ Лермонтов у нас ненадолго задержится.      —Это мы ещё посмотрим.—самоуверенно хмыкнул поэт и достаточно бодро, несмотря на недавнюю слабость, проскользнул мимо Печорина за дверь и уже оттуда продолжил.—Вы встретили офицера, неподходящее время уже прошло, так?       Капитан неуверенно кивнул, они вышли на улицу следом за Лермонтовым и затоптались на месте, не совсем понимая, к чему тот ведёт.       —Тогда вы можете отвести меня туда, где нашли?       Последовал ещё один утвердительный кивок. Печорин и капитан подозрительно быстро скооперировались и оседлали коней чуть ли не в долю секунды. Максим Максимыч отчасти потому, что Лермонтов вызывал не доверие, а только дикое желание куда-нибудь его сплавить. Печорин чисто из любопытства: кто не хочет узнать о таинственном месте в степи, где нашли не менее таинственного человека? Итак, занятная троица спешно покинула пределы крепости и отправилась к реке, которую пришлось перейти вброд, дабы выйти на Кавказскую пустошь.       Местные солдаты долго размышляли, как бы покреативнее назвать таинственный пустырь, на котором из растительности наблюдалась лишь низкая полусухая трава. Проблема заключалась в том, что варианты предлагались уж чересчур, непозволительно оригинальные. И "мёртвая земля" (хотя здесь никто никогда не умирал), и "выгоревшая долина" (хотя здесь никто никогда ничего не поджигал), и много чего другого, никак с пустошью не связанного. Так и порешили оставить родное сердцу прозвище: Кавказская.       Пока ехали верхом, Лермонтов всё дивился живописности края. Он представлял это место немного иначе, но действительность оказалась ничуть не хуже фантазий, даже прекрасней. Цветы ярче, трава свежее, небо чище – и на фоне потускневшие в сравнении горы. Бесподобный аромат свободы.       Вернёмся к пустоши. Пустошь была просто отменная, неповторимая в своём роде. Как понятно из названия, место просто пестрило пустынностью. Если точнее, простиралась она километра на два во все четыре стороны и находилась на небольшой возвышенности. Влажность почти отсутствовала, даже воздух казался нестерпимо сухим. Пару раз, пока Лермонтов на четвереньках ползал по кругу и осматривал каждый сантиметр земли в поисках нечистой силы, мимо пробегал заяц, да такой потрёпанный, что поэт бы ещё подумал, стоит ли ловить и есть беднягу на обед.       Лермонтов не особо понимал, что искал: то ли загадочный портал, ведущий в нужное измерение, то ли знак свыше, который бы указал дорогу в лагерь. Максим Максимыч стоял чуть поодаль и наблюдал за внутренними терзаниями писателя с лёгкой усмешкой а-ля "с виду солидный человек, а на самом деле...". На лице Григория Александровича играла лёгкая полуулыбка. Любой сказал бы "злорадство" (до того неестественно она выглядела), я же скажу, что офицер видел ситуацию исключительно в забавном ключе. Вообще, он явно не упрекал Лермонтова. Скорее, сочувствовал ему и сам был бы вовсе не прочь присоединиться к поискам неведомого чуда, что с таким усердием скрывалось от писателя. Впрочем, Лермонтов не сдался до темноты.       Бывает ведь так, что не всегда можешь добиться желаемого, сколько бы ни старался. Не всегда всё идёт как по маслу, ведь госпоже Судьбе порой угодно играть не только по твоим правилам.