Калёное железо с оттенком вишни

      — Раз ты выкаблучиваешься, так уж и быть, давай на камень-ножницы.       Кэролайн издает неопределённый звук, отдаленно напоминающий нервный смешок, но делает это скорее потому, что в переносице свербит и в душной операционной шапочка то и дело норовит наползти на глаза. Она смотрит на руку в перчатке, протянутую к ней и приглашающе застывшую в положении «камень»: на чёрном латексе пятна крови не выглядят агрессивно, их почти не заметить, но нездоровый блеск доселе матового материала ясно даёт понять, что эти самые руки только что были заняты делом.       — Ты шутишь? — и поняв, что нет, спрашивает: — Напомни, сколько тебе лет?       — Сорок девять.       Сорокадевятилетний Адам Вестбрук не имеет ничего общего со своим библейским тёзкой — если ему предложить яблоко, он сделает яблочный сок и попытается тебя им напоить. Страшный балагур, в более ранние годы не менее страшный бабник, что по сей день не был окольцован, невероятно наглый и в тоже время весьма обаятельный коренной американец, по совместительству — хирург с руками, растущими действительно из нужного места. Он уже работал здесь, когда Кэролайн только устраивалась, и, хотя человеком по её меркам он был не совсем хорошим — мог приложиться к бутылке прямо на работе для «настроя» или почти в открытую, не шифруясь, принимать презенты от родственников пациентов, — его профессионализм она оспорить не могла и не хотела.       — Что, первые сорок лет детства в жизни мальчика самые сложные, но и потом легче не становится, да? — она всё ещё пытается перевести это в шутку, поскольку «игра» её совсем не воодушевляет, но осознаёт безуспешность своих стараний. — Это нечестно. Ты оперирующий хирург, вот и разговаривай с родственниками сам. Это даже не мой пациент.       Адам поднимает голову в нелепом головном уборе с ярко-желтыми цыплятами на ткани и, хотя половина лица его закрыта маской, по морщинам в уголках глаз можно легко догадаться, что он давит усталую, немного вымученную лыбу.       — Это пациент твоего отделения.       — Моим оно станет, когда у меня будет свой кабинет и вся работа будет исключительно бумажной. А пока я раб системы, ничего «моего» у меня нет, кроме головной боли.       — Я серьёзно, камень-ножницы-бумага твой единственный шанс.       Кэролайн хочет две вещи: домой и чтобы её прекратили окружать идиоты. Но поскольку последнее — что-то за гранью фантастики, а первое напрямую зависит от невозможности второго, приходится подыгрывать. Она вытягивает руку в кровавой перчатке и мечтает о небольшой форе, когда предупреждает:       — Учти, это будет клише, если ты выбросишь ножницы.       У неё за плечами годы практики, опубликованные научные статьи в журналах, ей, в конце концов, недавно стукнуло тридцать семь лет. А она стоит над пациентом, которому грозит ампутация, и играет с хирургом в «камень-ножницы-бумага». Что ж, врачебный юмор специфичен и весьма чёрен, но это всё же несколько перебор.       Адам победно улыбается — это заметно по тому, как морщины вокруг его каре-зелёных глаз становятся глубже, — и охотно включается в игру, которую сам и предложил. Они покачивают ладонями в воздухе, и как итог: ножницы — со стороны Кэролайн и Адама.       — Хирург всегда первым делом «кидает» ножницы, — нравоучительно поясняет он в ответ на полный негодования стон О’Нил, — из уважения к инструменту, которым работает.       Она скрипит зубами почти на всю операционную, когда следующий раунд оказывается проигранным из-за «камня», которому противостоит прямая ладонь «бумаги». Следующий ход — в её пользу, а вот решающий, увы, снова мимо. Вестбрук опять побеждает своими излюбленными «ножницами». Глядя на него подчёркнуто осуждающе, Кэролайн приходит в голову мысль, что у Адама есть какая-то особая победная тактика, завязанная на теории вероятности и начинающаяся с «ножниц». Иначе своё невезение она объяснить не может.       — Ну что, вперёд, по родимому протоколу SPIKES¹, — издевательски подначивает он.       — Иди ты!..       Предоперационная комната встречает Кэролайн прохладой, более тусклым, по сравнению с операционной, светом и дикой усталостью. Она стягивает с себя шапочку и без какой-либо задней мысли рассматривает в зеркале свой намятый резинкой лоб и взлохмаченные даже в хвосте волосы. В таком виде родственники скорее решат, что с ними пришёл говорить демон из ада, а не врач-комбустиолог, только что консультирующий хирурга, работающего с их сыном. Приходится потратить пару минут, чтобы привести себя в порядок, параллельно ещё раз разглядывая карточку пациента. Сэму Уильямсу, девятнадцатилетнему парню из Аризоны, крепко досталось: горящая балка перекрытия упала на него, и как итог — эпифизарный перелом бедренной кости со смещением костных отломков и осложнённый начавшимся некрозом ожог третьей степени. Плохой расклад уже по бумагам, на деле — ещё хуже. Родственники в панике подписали все возможные бумаги, согласие на любые манипуляции, однако порадовать их нечем. Состояние парня ухудшается и будет ухудшаться всё быстрее, если не остановить отмирание тканей единственным доступным способом.       Из оперблока Кэролайн выходит в коридор, где её поджидают тяжелый разговор и целое семейство. Его глава — высокий широкоплечий мужчина с короткой стрижкой тёмных волос подрывается со скамейки первым, за ним — девочка-подросток, которой нет и шестнадцати; только после — бледная, как стенка, женщина. Очевидно, мать. Представившись, первым делом Кэролайн сообщает, что операция проходит без осложнений, что состояние пациента стабильное, наркоз он переносит хорошо, а после приглашает родственников в комнату для бесед, дабы обсудить детали и там без лишних глаз сказать самое важное.       Облегчение, которое охватывает их, временно, и уже через пару минут они будут предъявлять претензии, поэтому важно расположить их к себе до того, как это начнётся.       — Присаживайтесь, — предлагает О’Нил. Следуя протоколу, сама садится тоже, рядом с наиболее уязвимым к плохим новостям человеком — матерью.       Техническая сторона вопроса предельно проста, нужно всего лишь рассказать об обнаруженных глубоких изменениях в тканях и донести, почему диагностическая операция резко оборачивается ампутацией двух тазовых конечностей. Но на деле же такие разговоры никогда не получаются простыми: сразу же после того, как Кэролайн сообщает главное, повисает тишина, физически ощутимое недоверие. Мужчина переспрашивает. Его дрогнувший голос выдаёт внутренние переживания, но в остальном отец пациента мужественно сдерживает себя. Чего нельзя сказать о его жене.        — Вы не понимаете, чего нам стоило привести его сюда из Аризоны! Нам сказали, что в Нью-Йорке лучшие врачи, а вы тем временем предлагаете отрезать моему мальчику ноги? — а вот и столь ожидаемые, закономерные претензии. Девочка-подросток шепчет «мам!», хватая разъярённую женщину за рукав, но та непреклонна и продолжает сыпать обвинениями: — Да как вы смеете, кто вы вообще такая?! Его лечащим врачом был мужчина!       Кэролайн думает о том, что после смены нужно будет заехать в магазин за овощами и чем-нибудь мясным, поскольку за завтраком этим утром холодильник оказался полупустым; прикидывает, сколько время она потратит на это и сможет ли после заняться заполнением бумаг, которые как всегда придётся брать на дом.       — Лечащий врач вашего сына сейчас на больничном, так что всех пациентов курирую я, — терпеливо объясняет она. Не говорить же, что этот балбес умудрился выбить у начальства отгул для подготовки к грядущей свадьбе. — Мне бы хотелось дать положительный прогноз, но уверяю, ампутация необходима. Если этого не сделать сейчас, вашего сына ждут две долгие мучительные недели, — умолкнув, она чуть тише добавляет: — последние в его жизни.       И снова — крики, слёзы, возмущение.       — Вы не имеете права! — не в силах больше изъяснятся на повышенных тонах всхлипывает мать пациента. Её муж удерживает её дрожащие плечи в своих крупных ладонях, но та, кажется, не видит никого вокруг, кроме врача-сатаны, принесшей такие ужасные новости.       Этого нет в протоколе, но Кэролайн знает, что иногда стоит проявить жёсткость, чтобы заставить других отринуть эмоции и услышать голос разума.       — Мы имеем право, — прагматично замечает она. — Вы подписали согласие на любые медицинские вмешательства. Юридически ваше согласие не требуется, поскольку оно уже есть. Я же просто ставлю вас перед фактом происходящего в операционной.       Это очень грубо, неприемлемо — за такое на неё и впрямь могут накатать жалобу, да такую, которая обернётся в лучшем случае штрафом. Однако, это как всегда срабатывает: возмущения затихают, поскольку семья вынуждена переварить то, что они услышали. Пользуясь возникшей заминкой, Кэролайн продолжает уже на порядок мягче, так, словно уговаривает родных людей:       — Ожоги вашего сына очень глубокие. Затронуты не только мышцы, но и кости. При самом лучшем раскладе, на который мы уповать не можем, он всё равно не сможет ходить. Заражение крови может начаться в любой момент, и мы должны убрать все сопутствующие этому факторы как можно скорее.       — Заражение крови из-за ожога? — робкий голос девчушки звучит шокировано, но позволяет увериться в том, что у Кэролайн появляется первый союзник.       Она вкратце объясняет, что такое ожоговый сепсис и чем он страшен, и кажется переманивает на свою сторону ещё и отца пациента. Мать же по-прежнему колеблется.       — У вас есть дети? — дрожащим голосом спрашивает та, видимо пытаясь оправдать свою непримиримость с действительностью сильными материнскими чувствами.       Кэролайн знает, что её пульс подскакивает, даже не глядя на смарт-часы с пульсометром, которые она приобрела специально для того, чтобы следить за этим делом. Последнее, что ей сейчас нужно — тахикардия и ощущение сдавленности в груди, но только это и имеется в наличии. Она пытается перебороть то, что ей не по силам, качает головой и говорит:       — Нет. Но это не значит, что мне наплевать.       Видимо, на её лице всё же проскальзывает что-то глубоко болезненное, что даже женщина, волнующаяся за здоровье своего сына, сдаётся. Она обмякает, обессиленно опускаясь на диванчик, с которого недавно вскочила, и просит лишь об ответах на множество вопросов технически-медицинского характера, начиная от хода самой операции, заканчивая дальнейшей реабилитацией и качеством жизни.       На всё про всё уходит около двадцати минут, и, покидая комнату для бесед, Кэролайн чувствует себя выжатой, как бельё из стиральной машинки, поставленной на отжим в восемьсот оборотов за минуту. Денёк выдался тем ещё приключением, начавшись со звонка — не будильника, а обычного телефонного звонка, который заставил подорваться с постели, в спешке соображать и подбирать слова. Потом полупустой холодильник подкинул задачку в духе «сможешь ли ты сварганить завтрак из того, что есть?». По пути на работу на пересечении улиц в машину Кэролайн только чудом не влетела сапфирово-синяя Mazda, что неслась на загоревшийся красный сигнал светофора.       Подрагивающими руками вцепившись в руль, она всё же добралась до работы, где ей решили потрепать нервы пациенты: первый до сих пор не вышел из «ожогового психоза» и был вполне нешуточно привязан к кровати, второй — Тони Старк — не был в психозе, но определённо жил в своём выдуманном мире, где все хотели ему навредить.       По словам миссис Моррис — преподавательницы университета, которую Кэролайн уважала даже будучи совсем зелёной студенткой, — если пациент начинает качать права, стало быть идёт на поправку. По этой логике со Старком вообще полный порядок, ведь спеси в нём столько, сколько иной раз не найдешь и в абсолютно здоровом человеке. То, насколько он мнителен и тревожен, на несколько ступеней выше понимания.       Признаться, Кэролайн вовсе удивлена силе отпора, который получает от пациента, которого можно отнести к тяжелым по всем-всем обнаруженным патологиям. Вчера она пыталась быть с ним терпимой и мягкой, сегодня продолжить общение в таком же ключе не удалось — как только О’Нил после обеда зашла поделиться хорошими новостями, что ещё максимум два дня, и Тони окажется в нормальной палате, а не тесном реанимационном блоке, как он вывалил на неё такой ворох ругательств, что настроение — и без того скверное, — упало на пару пунктов. Старк с упоением и очень энергично упрекал её, что вчера из-за назначенных лекарств уснул, и так и не смог написать прошение о смене лечащего врача; назвал её ведьмой в белом халате и требовал позвать заведующую, чтобы та рассудила их спор. Естественно, в пользу Тони.       Внутри Кэролайн кипела — сказывалось хреновое начало дня, — но внешне старалась оставаться похожей на гладкий камень, обточенный дождём и ветром.       — Нет, — только и произнесла она, чем вынудила нерадивого пациента на мгновение умолкнуть.       Из-за того, насколько обстоятельно был перевязан мужчина, глаза, что смотрели воинствующе и непримиримо, на его лице выделялись по-особенному сильно. У Тони Старка был взгляд то ли вояки, прошедшего Афганскую войну и теперь живущего в непрекращающемся приступе ПТСР, то ли мультимиллионера, который привык, что вокруг него шьются только самые учтивые люди, падающие ему в ноги, готовые извиняться за любое лишнее слово. Точно не разобрать. Но в любом случае дикой необузданной надменности и резкости в его глазах полно. И их стало даже чуть больше, когда Кэролайн сказала это своё «нет».       — Нет? — переспросил он тогда удивлённо, наверняка краснея от ярости под бинтами.       — Нет, — повторила О’Нил, стараясь быть сдержанной и доброжелательной, но по итогу всё равно вышла какая-то смазанная разновидность пассивной агрессии. — Вчера я предупредила, что после назначенных лекарств будет клонить в сон. Не притворяйтесь, будто этого не было — ваша кратковременная память в полном порядке. Теперь у нас получится расстаться только тогда, когда я вас выпишу.       Интересно, как Старк вообще собирался писать заявление на отказ от лечащего врача, если правая его рука недееспособна и обуглена, а левой, как они уже выяснили, он управляется постольку-поскольку? Ответ на этот вопрос пришёл мгновенно: он и сам не знал, не заглядывал так далеко, просто требовал невесть зачем и трепал ей нервы. Стоит сказать, у него это прекрасно получалось. И, может быть, было бы легче отказаться от него самой, не участвовать в глупых словесных пререканиях, а тратить время на что-то более полезное, но Кэролайн старалась быть выше личной неприязни, да и к тому же не врала вчера. Она не была уверена, что коллеги станут заморачиваться с подведением лечения под федеральную программу.       Ноги отваливаются от мягкого места, когда О’Нил наконец выбирается из ординаторской и оказывается у лифтов. Не разберешь — гудит голова или моторчик лифта в глухой шахте. Кто-то просит придержать двери, и Кэролайн с ленивым вздохом жмёт на кнопку «стоп», ожидая, пока спешащий коллега второпях доберется до небольшой коробки, должной отправить их на нижние этажи.       — Ух, спасибо! — благодарит запыхавшаяся Маргарет Шоу, одёргивая на себе цветастый летний сарафан. О’Нил, не особо желающая ввязываться в диалог, только кивает, но это мало помогает: — Ну и смена же выдалась!..       — Тоже самое, — обсудить рабочий день дело святое, на это всегда найдутся ресурсы. Кэролайн, хоть и не особо близко контактирует с младшим медицинским персоналом, косится на Маргарет и из вежливости, диктуемой тем, насколько они обе задолбались, предлагает: — Могу подбросить.       Они с Шоу жили в соседних кварталах и даже иногда пересекались в магазинах во внерабочее время, однако за этим дружеским предложением «подбросить» ничего нет. Совсем. Кэролайн устала и её утомляют молоденькие медсёстры, трещащие без умолку. Даже у совсем юной девчушки должно хватить ума отказаться, проследив в словах налёт вежливости и только.       Но Маргарет рассыпается в благодарностях, и длится это вплоть до момента, пока с верхнего этажа они не добираются до парковки. О’Нил всё это время думает о том, что пора бы прекратить вести светские беседы, рассчитывая, будто люди понимают их правила.       Каждый понимает только то, что ему удобно понимать. Ни больше, ни меньше.       Нажатие кнопки на брелке отзывается пиканьем красной Kia Rio, снятой с сигнализации. Забросив сумку на заднее сидение, Кэролайн кивает Шоу, подначивая ту садиться, и сама забирается на водительское место. Тихий рык заведённого мотора заполняет салон вместе с пиликаньем магнитолы — видимо, по пути на работу О’Нил забыла выключить её по-нормальному, а просто вырубила питание.       — А теперь к новостям из рубрики «кино», — вещает из автомобильного радио бодрый, с приятной хрипотцой голос ведущего. — Последний фильм кинокомпании MARVEL ставит абсолютный рекорд по кассовым сборам. За полторы недели проката финал франшизы «Мстители» посмотрели более…       Кэролайн цокает, переключая на следующую станцию. Там какой-то подкаст, так же не устраивающий её, а вот дальше — ненавязчивая спокойная музыка. Самое то в конце рабочего дня.       — Не любите фильмы про супергероев? — робко интересуется Маргарет, пытаясь, видимо, завести хоть какой-то разговор, чтобы не сидеть в тишине.       — Ещё как. Этими «Мстителями» вообще вынесли весь мозг, — сознаётся в наболевшем Кэролайн. — Не понимаю, почему людям так нравится глазеть на мужиков в трусах поверх обтягивающих лосин. Дедушка Фрейд был бы в ужасе.       Не то, будто у неё какая-то неприязнь к современному и тому, что собирает вокруг себя большой ажиотаж, но некоторые популярные вещи и правда переоценены. Блокбастеры вообще не выглядят как категория фильмов, которые Кэролайн могла бы полюбить даже в теории, а когда из некоторых экземпляров ещё и чуть ли не идолов киноиндустрии делают…       Май выдался жарким, сухим. Приходится включить дворники, чтобы согнать пыль с лобового стекла — брызнувшая из форсунок вода за несколько мгновений оказывается размазана ровным слоем, полностью стирающим грязь. В тишине, под переливание, разве что, мелодии из колонок, они выезжают с больничной парковки в объятия вечерних улиц. Умолкнувшая Маргарет, копающаяся в своём телефоне и судя по всему отправляющая кому-то смс, кажется напряжённой.       — Миссис О’Нил, — жевано произносит она наконец. — Я боюсь, вам не понравится, что я хочу рассказать, но полагаю, что я обязана это сделать. Это касается вашего пациента. Тони Старка.       Не отдавая себе отчёта, Кэролайн впивается в руль до такой силы, что деревенеют суставы пальцев. Ситуация приобретает странный оборот, а за словами может скрываться что угодно.       — Я слушаю, — заверяет О’Нил, перестраиваясь в крайний правый ряд для поворота. Говорить о работе во внерабочие часы — нормальная, привычная практика для неё, но только не сегодня. Однако похоже, что возможности избежать этого разговора нет.       Маргарет долго мнётся — подбирает слова. Этим, признаться, доводит нетерпение Кэролайн почти до мандража, вгрызающегося изнутри в межрёберные промежутки со страстью оголодавшей своры собак.       — Я боюсь… боюсь, я знаю, из-за чего мистер Старк потерял память.       — Из-за геморрагического инсульта, двух аневризм размером три и два миллиметра в возвратной и средней мозговой артериях? — уточняет Кэролайн. — Не удивила.       — Вы помните всё это? Даже размер аневризм? — удивляется Маргарет. — Ничего себе! Вот это память…        — Не жалуюсь. Давай уже говори, что собиралась про Старка.       — Это прозвучит бредово, — почти хнычет та, закрывая лицо. — В этом фильме, — начинает она своим тоненьким голоском, — в «Мстителях» был персонаж, и его звали точно так же.       Кэролайн отвлекается от дороги, чтобы бросить на Шоу взгляд — быстрый и покровительственный, с остовом, вымощенным строгостью. Таким взглядом родители смотрят на своих чад, когда те заигрываются и выпадают из реальности в мир фантазий.       Девушка улавливает посыл, смущённо взмахивает волосами-пружинками и отворачивается к окну. О’Нил следует её примеру и вновь фокусируется на том, что находится за лобовым стеклом.       — Я знаю, знаю! — тараторит Маргарет. — Безумно! Но прошу, послушайте. Этот персонаж в самом конце получил ожоги той же половины тела, что и пациент в нашем отделении. Когда я перебинтовывала его вчера, мне показалось, что он очень похож внешне на героя фильма. И ожоги у него очень уж похожие!       — То есть ты хочешь сказать, что у нас в больнице лежит кто-то из фильма? Да при том этот кто-то ещё и из какого-то второсортного фильма про супергероев? — веселится Кэролайн.       — Бред, я знаю. Я сама хожу несколько дней как мешком по голове ударенная.       — И как по-твоему он попал в наш мир, как потерял память? — все ещё забавляется Кэролайн.       Перемигивание огней от нью-йорских фонарей и вывесок пускает по салону блики динамического свечения. Климат-контроль наконец «разгоняется», охлаждая воздух до комфортных шестидесяти пяти по Фаренгейту. И всё было бы совершенно-умиротворённо здорово, если бы не бред, который медсестра ожогового отделения выталкивает из себя как разрывные снаряды:       — В момент смерти на нём была кучка могущественных артефактов. Магических, если объяснять вкратце. Возможно, они могли как-то… повлиять? Я не знаю.       Остановившись на светофоре, Кэролайн снова смотрит на Маргарет Шоу, только в глазах её уже не взрослое осуждение какой-то детской шалости, а персонифицированное, поставленное в упрёк профессиональным компетенциям. Наверное, больше всего на свете в других людях О’Нил ненавидит непрофессионализм и глупость. А в собеседнице, заполняющей салон своим щебетанием, воплощается и то, и то.       — Стой, момент смерти?! Ты мало того, что сравниваешь персонажа и живого человека, ты сравниваешь МЁРТВОГО персонажа и ЖИВОГО человека?!       Возмущение и гневливость в тоне Кэролайн заставляет Маргарет съежиться.        — Так показали в фильме, что он умер, — оправдывается она. — Но совпадений так много, что я начинаю сомневаться в этом. Мне кажется, у меня крыша едет. Хотите, я покажу вам фотографию? — подхватывается она, подхватывая с колен телефон и зажигая нажатием на сенсор яркий экран. — Кадр из фильма, где он обожжен? Вы поймете мои сомнения, когда увидите.       — Не надо, — отрезает Кэролайн. — Я сама в состоянии воспользоваться поисковиком. Зачем ты это всё мне вообще рассказываешь? Должна же понимать, какова вероятность того, что я поверю.       Серебристый Hyundai в зеркале заднего вида норовит пойти на обгон, и Кэролайн приходится прижаться к обочине, пропуская его: судя по тому, как этого дебила кидало по дороге всё время следования, за рулём явно кто-то недостаточно адекватный, и лучше уйти в сторону, чтобы не провоцировать аварийную ситуацию.       — Потому, что он ваш пациент. И это странно, — находится с ответом Маргарет. Девушка робко взмахивает руками — жест этот удачно ловится периферическим зрением — и с незамеченной доселе уверенностью поясняет: — И ещё потому, что мне нужно разделить с кем-то ответственность за это знание.       Пальцы на оплётке руля потеют — это понятно по небольшой липкости и тускло поблескивающим пятнам, которые остаются на месте рук. Не ясно, что тому причиной — в мыслях о возможной аварийной ситуации, перед которыми Кэролайн эмоционально беззащитна последние пару лет, или сидящая по правую руку и всё не собирающаяся затыкаться Маргарет.       — Ответственность за что? — переспрашивает Кэролайн.       Без зазрения совести О’Нил жалеет, что предложила подвести её, это было огромной ошибкой. Голос сухой и шуршит, как пергамент, выдавая, кажется, больше эмоций по отношению к этому диалогу, чем следовало.       Маргарет нечего ответить, поэтому Кэролайн, что, возможно, довольно грубо с её стороны, переключается:       — Если ты не против, я высажу тебя вот тут на повороте. Не хочу потом делать крюк и разворачиваться.       — Да, конечно, — соглашается Шоу, но энтузиазма в голосе не слышится. — Спасибо, миссис О’Нил.

***

      Время уже давно перемахнуло за полночь, когда Кэролайн оказывается предоставлена сама себе. Её двухкомнатная квартира в такое время наполняется тишиной, будто все внутри и снаружи вымерли — из открытого окна не слышно даже гомона гуляющих по улицам и раздражающе пиликающих рингтонов на их мобильниках. Выдёргивая из розетки штекер, О’Нил берёт ноутбук к себе на колени, и, расположившись в кресле в углу комнаты, открывает окошко браузера. Смотрит на снежно-белую страницу с крупным логотипом поисковой системы, сомневаясь. Ввести хоть одну букву — значит поддаться истерии Маргарет, допустить её бредни к рассмотрению как что-то возможное. И всё же… Кэролайн банально интересно, где же там собака зарыта.       Холодное голубоватое свечение экрана отзывается резью в глазах: приходится включить лампу, чтобы хоть чуть-чуть уравнять баланс цветов, и только тогда, будто действительно решившись, ввести в поисковую строку короткое «Тони Старк.» с решительной точкой в конце, поставленной на автомате.       Страница прогружается дольше обычного — стоило бы позвонить провайдеру и узнать, что в последнее время творится со скоростью соединения, — но этим абсолютно точно бессмысленно заниматься ночью.       Результаты поиска О’Нил пролистывает без особого энтузиазма. Фотографии, статьи википедии, кадры из комиксов и их фанатские перерисовки… настоящая помойка, если так подумать. Наобум щёлкнув на одну из фотографий, Кэролайн вглядывается в экран, пытаясь обнаружить сходства. Но проблема в том, что очень сложно найти что-то общее между мужским персонажем, что на кадре из фильма нагло ухмыляется уголком рта в строгом костюме, и реальным человеком, которого едва откачали и совсем недавно вывели из комы. Пускай, конечно, что-то отдалённо похожее в них присутствует, но этого недостаточно, чтобы прекратить считать Маргарет фантазёркой и наивным фанатеющим ребёнком.       Ещё пара сайтов, чтобы убедиться: миллиардер в металлической броне, спасающий мир от вселенского зла, оказавшийся у них в больнице — вздор и абсурд в чистом виде. Всё указывает на это до тех пор, пока Кэролайн не попадает в какую-то большую тематическую ленту, где разные пользователи, вывешивая предупреждения о спойлерах, постят повальное «love you 3000» с обилием рыдающих эмодзи и тонной сердечек. Там, в этом океане фанатской скорби по любимому персонажу, О’Нил находит интересную картинку. Кадр из последнего фильма, судя по всему.       Качество его просто отвратительно: снималось явно на телефон в полумраке кинотеатра, без наведения должного фокуса и, вследствие этого, без нормальной, привычной глазу чёткости. Но даже в таком виде… Кэролайн может не узнавать лиц, но ожоги — её профессиональная компетенция.       Чёрная кожа, лопнувшая в нескольких местах, пошедшая трещинами, точно земля, под которой беснуется и просится на выход магма; контур ожога, проходящий по линии лба и шее, достоверно соответствующим реальности полотном; и черты лица как-то разом становятся слишком похожими…       О’Нил порывисто встаёт, оставляя ноутбук на кресле. Порывисто выходит потому, что в общем-то видеть этого она не желает; потому, что Маргарет уже не кажется такой инфантильной дурочкой; потому что происходит какая-то странная и совершенно непонятная дичь.       Дичь. Кажется, это словечко спрыгивает к ней в руки прямиком из одного из постов в длинной ленте.       Несколько беспокойных шагов по квартире. Растворимый кофе, воронкой закрутившийся в матовой кружке. Решимость докопаться до истины, рискующая обернуться бессонной ночью и ломотой в шейных позвонках. Всё это спрессовывается воедино, в плотную тягучую субстанцию, и Кэролайн слова в строю; снова возвращает себе способность мыслить рационально; снова устремляется к безграничному пространству всемирной паутины.       Пускай до продвинутого сталкера О’Нил как пешком до Китая, но базовые вещи даются ей просто: найти социальные сети актёра, играющего того самого персонажа — просто, как и отследить его активность. И ладно — ладно — постить фото можно через отложенные публикации, как и вообще всецело доверить свой имидж агентам, которые будут вести все страницы. Идея, что у них в больнице оказался актер, попавший под горячую руку «проклятия роли», мозг которого вследствие травмы перетянул на себя вымышленную личность, кажется самой здравой; но и она разбивается вдребезги, когда выясняется, что Роберт Дауни Младший два дня назад был на одном из вечерних телешоу, проходящих в прямом эфире.       Стало быть, из логичных объяснений остаётся только одно: Тони Старк в больнице, бунтующий против каждого назначенного лекарства, фанат. Вернее, фанатик. Кэролайн слышала о людях, перекраивающих свою внешность ради сходства с кумирами, но никогда прежде не думала, что это может дойти до такой стадии. Пациент, в таком случае, сам нанёс себе увечья и сам спровоцировал появление ожогов? Но, не рассчитав, чуть не умер, и, потеряв память, всерьёз решил, что он и есть тот самый персонаж, и что у них на двоих одно имя? Только не похоже, что он вообще помнит что-то и о самом персонаже, кроме, разве что, вальяжных замашек важного человека, привыкшего с трона миллиардера помыкать людьми.       Кэролайн трёт глаза, вчитываясь в бесконечное полотно статей, но чем глубже она погружается, тем сложнее разобраться в незнакомых именах и отсылках, в перекрёсте ссылок и локальных словечках. Был бы в этом ещё какой прок: какой смысл выяснять биографию несуществующего мужчины, когда помощь требуется вполне реальному. Интересно, названный Старк, искусственно добивался внешних сходств или изначально был одарён природой, на каком фоне весь этот бзик и случился?       О’Нил закрывает ноутбук в половине пятого утра — через час сработает будильник и, после машинальных сборов, снова придётся рвать когти в больницу. Там, — решает Кэролайн, — хорошо бы заранее дать Маргарет по шапке, чтобы она ненароком не сболтнула лишнего пациенту и не запутала всё ещё сильнее. А так же, наверное, стоит пригласить для «мистера Старка» психиатра из соседнего корпуса, проверить бы, насколько он вообще адекватен.       Помимо пренебрежения, О’Нил испытывает смутные всполохи жалости. Затереть свою настоящую личность вымышленной тупо и идиоизменно, но в то же время — жалко. И, вероятно, если первыми вернутся воспоминания об увиденном в кино, и Тони по глупости примет их на веру, допустит, что это действительно происходило с ним, то прямо из комбустиологического отделения переедет в психиатрию. Такой судьбы не хотелось бы для кого бы то ни было, а потому лучше играть на опережение, доверив Старка специалистам; да и самой не стоит спускать руки с пульса. И это всё плюсом к долгой противоожоговой терапии…       Падая в кровать, Кэролайн вздыхает: когда этот странный мужчина только поступил, и в приёмном отделении она увидела масштаб вызова, брошенного ей через него самой Смертью, то поняла, что это будет один из самых сложных пациентов в её практике.       Однако, она даже не подозревала, что он будет не «одим из», а самым сложным.