Калёное железо с оттенком вишни

      Невролог заходит ближе к вечеру того же дня. Невысокий тучный мужичок в прямоугольных очках и с блестящей от пота лысиной, всё время протирающий лицо платком из нагрудного кармана халата, немного рассеян, как кажется Старку, но впечатление, не в пример некоторым, производит хорошее с самого порога. Он свободно ходит по палате, как глубоко увлечённый человек жестикулирует, пытается шутками сглаживать острые углы, но это уже лишнее — у Тони нет никакого желания покупаться на эту дружественность, ведь чем больше он узнаёт, тем мрачнее становится на душе.       Помимо наполовину обожжённого тела у него какой-то ужас в голове. Буквально. Док называет это «ишемическими нарушениями», но, подумав, всё же соглашается на формулировку, которую выбрала Кэролайн О’Нил — микроинсульт. Предположительно, — говорит он, — всё дело в двух небольших сосудах, которые разорвались и вытолкнули кровь в полость, где её не должно быть в норме. Из-за этого с большим процентом вероятности возникла амнезия, хотя на данный момент утверждать точно они не берутся. Вдобавок к этому «сложный» период ещё не пройден, ведь в голове у Тони ещё несколько таких артерий, раздувшихся, как воздушный шарик, что вот-вот лопнет. Невролог старательно избегает хлёсткой истины, когда говорит, что их первостепенная задача сейчас — предотвратить их разрыв, ведь артерии гораздо крупнее предыдущих, и неизвестно, сможет ли мозг выдержать такую «бомбардировку» и сохранить ясность ума. Дисфемизм «мы не знаем, если что-то пойдёт не так, превратишься ли ты в овоща или отбросишь коньки» старательно избегается им, хотя Старк был бы рад общению именно в таком формате.       При самом хорошем раскладе, как заверяет док, в очередной раз протирая своё влажное лицо, память вернётся не раньше, чем через два-пять месяцев, и то поначалу будет носить фрагментарный характер. Это нормально, и часто встречается во врачебной практике, — добавляет он, очевидно заметив, как лицо Тони, наверняка и без того невыразительное, теряет последние краски.       Старк смутно соглашается. Он верит, что это «нормально» и «часто встречается», но никак не может уместить в своей голове, что это происходит с ним. Под сводом терзаемого странными болячками черепа живёт твёрдое знание, что он вроде как… застрахован от таких нелепых вещей. С ним случаются другие вещи. Он не может вспомнить, какие именно, но они точно подразумевают, что он не оказывается для самого себя чистым листом в неизвестной больнице, в окружении незнакомцев, которые относятся к нему по-профессиональному равнодушно.       Тони не стесняется признать своих эмоций: помимо замешательства и растерянности ему страшно. Страшно так сильно, что воздух комом становится поперёк горла, а мерзкий писк аппарата, считывающего его пульс, бьёт по ушам с силой сотни боевых ракет. Учитывая, как все эти докторишки взялись за него — он одной ногой в могиле и уже занёс вторую, чтобы оказаться там полностью. И всё это было бы ещё половиной беды, ведь Тони не так напуган самим фактом своей беспомощной кончины, сколько тем, что он не помнит ни черта о том, почему оказался в таком состоянии. Кэролайн О’Нил кажется говорила, что его привезла скорая. Откуда? Кто её вызвал? Связано ли его завёрнутое в бинты тело с тем, что что-то лопнуло в голове? Последний вопрос возникает уже после того, как невролог покидает палату, так что даже такую мелочь прояснить не удаётся. Но Старк не думает останавливаться: планомерно перебирает в голове возможные варианты до тех пор, пока эта самая голова не начинает болеть так, что хоть на стену лезь. Новая информация немного сбивает с него спесь — Тони уже не так хочет выпутаться из капельниц и отправиться за пределы больницы. Теперь он считает, что с этим стоит повременить пару дней.       Пара дней, к слову, оказываются выходными и смело списываются как ушедшие коту под хвост. В больнице, как понимает Старк, в это время народу не густо, и работают все спустя рукава, так что он, буквально как последняя сардина в банке, которую никто не хочет брать, со своими болячками предоставлен сам себе.       Дважды к нему заходит дежурный врач — моложавый выскочка, который только и делает, что подбивает клинья к своей ассистентке — но он не задерживается надолго, да и вообще не стремится поставить Тони на ноги. Лишь сухо кивает, глядя на пестрящие графиками мониторы, и сообщает, что все показатели находятся на прежнем уровне, а значит прерогатива лечения всё ещё находится в руках у лечащего врача, а ему влезать нет смысла. Чёртова Кэролайн О’Нил даже здесь умудряется попасть «не в струю». Старк то ли в силу своего эгоизма, то ли в виду слабости перед ситуацией раздражён, и никак не может взять в толк, почему эта ведьма в белом халате сейчас сидит на диване перед телевизором или вместе с мужем катается по супермаркетам, закупаясь на неделю вперёд, вместо того, чтобы быть здесь и выполнять клятву, данную Гиппократу. Это выше его понимания на несколько ступеней.       Немного сглаживает ситуацию постепенно возвращающийся голос. Он всё ещё хрипит и булькает, но уже мягче, да и не приходится так сильно напрягать горло, чтобы говорить. Шипение вырывается часто, но происходит это несколько плавнее, чем раньше.       Стоит, правда, обнаружить хоть какие-то положительные сдвиги, самочувствие сходит с ума и прыгая, как резиновый мяч, катится с вершины горы её подножию. В ночь с воскресения на понедельник Тони оказывается раздавлен болью такой силы, что внезапно понимает — вот он, конец. Так бурить голову и тело, ввинчивая в них штопор за штопором, может только перед смертью. Сердце, отстукивающее ударов сто шестьдесят, не меньше, мучительно отдаёт простреливающими вспышками под рёбра; пелена перед глазами постепенно краснеет и растекается, словно пролитое на глянцевую столешницу креплёное вино, а грудину сжимает так, будто на неё обрушились все несущие стены этого жалкого госпиталя. В холодном поту Старк попадает по кнопке вызова персонала только с третьего раза и стискивает зубы, силясь сдержать хрипение, что просится наружу из объятого болью тела.       Рядом быстро оказывается Маргарет. Она медсестричка, да такая весьма колоритная, словно оказалась в больнице сразу же после съемки фильмов для взрослых. Форма на ней сидит в облипку, подчёркивая что необходимо и спереди, и сзади; на абсолютно юном лице выделяются большие кошачьи глаза с тонкими стрелками и пухлые губы, покрытые бесцветным неагрессивным блеском. Кожа, как и у всех мулаток, напоминает растопленный молочный шоколад, а на голове в разные стороны торчат кудри-пружинки, определившие прозвище, которое Старк определил ей в своих мыслях — кудряшка Сью. Маргарет молода, даже, наверное, слишком, чтобы Тони позволил себе засмотреться — право, она совсем ребёнок! — но это вовсе не может отменить того факта, что в мужском представлении она весьма пленительна.       Удостоверившись, что всё плохо, она высовывается в коридор и отрывисто зовёт кого-то — Старк не может разобрать кого. Через него будто ток пускают. Какие-то спазмы, вяло похожие на судороги, бегут по мышцам и нервам, скручивают их и вытягивают в негибкую полоску, заставляют хватать воздух губами и терпеть поражение на каждой вновь зарождающейся фазе сердцебиения. Он в шаге от того, чтобы заорать от боли в этой непреодолимой агонии, но даже этого не удаётся — его напросто мечет по кровати как чумного в лихорадке.       Прибежавший на зов дежурный выскочка на ходу растирает ладонями своё помятое сонное лицо, тупо пялится в показатели на экране, спрашивает у кудряшки Сью про какие-то лекарства, она кивает, говоря, мол да, таким было назначение О’Нил. И снова эта мадам тут фигурирует! Тони готов сделать всё, чтобы у этой курицы отобрали лицензию, ведь судя по всему нынешний приступ целиком и полностью её вина. Она вообще врач или интерн-второгодка? Что она ему назначает и главное — от чего лечит? Пока проще сделать вывод, что Кэролайн О’Нил — серийный психопат, любящий устроить своим пациентам «лёгкую» жизнь, чем поверить в её профессионализм.       — Добавляй кубов пять сверху, — распоряжается выскочка. — Не отпустит через пятнадцать минут, позовёшь.       Маргарет кивает и уносится из поля зрения со скоростью четвёртой передачи в спортивной Lamborghini. Уже через минуту, которая Старку кажется вечностью, стоит рядом и набирает в шприц лекарство из маленького запотевшего флакона с бело-голубой этикеткой.       — Это обезболивающее, — поясняет она, — мы по чуть-чуть кололи его вам все эти дни, постепенно уменьшая дозировку более сильного препарата. Сейчас я введу его в капельницу, и вам должно стать легче, хорошо?       Попытка кивнуть отзывается вспышкой режущей боли в правом виске, и Тони одновременно с этим припоминает, что докторша говорила о чём-то похожем, используя слова «не самые лёгкие дни впереди». Это, может, и заставило бы снизить градус скептичности к её профессиональным умениям, да только какой толк от этих предсказаний, если их не удаётся использовать себе во благо? Если она знала, что грядёт, то почему заранее не предприняла ничего, чтобы этого не случилось? Старк уже представляет, как выскажет всё ей этим утром. При условии, конечно, что доживёт до него.       Кудряшка остаётся с ним до того, пока укол не начинает действовать, а после даже приносит ему холодной минеральной воды из своих закромов, чтобы Тони мог смочить наждачно пересохшее и оттого жутко першащее горло. Она очень добра к нему — пожалуй, это единственный достойный человек во всей больнице. Вчера утром, едва заступив на смену, она пришла и вслух читала новости со своего смартфона, оправдывая это тем, что оказавшись в четырёх стенах, важно знать о происходящем за их пределами. Наверное, всё дело в том, какой ужасно потерянный у Старка вид из-за чёртовой амнезии, но он, хотя недоволен такой неприкрытой жалостью, всё же благодарен Маргарет за эту болтовню на фоне.       До утра его смаривает поверхностный разрозненный сон, не доставляющий ни грамма удовольствия ни растревоженному заботами разуму, ни измученному телу, и Тони не чувствует себя хоть чуть-чуть отдохнувшим, когда всё та же медсестричка будит его для обязательных утренних процедур. Она уже привычно берёт кровь на анализ; подсоединяясь напрямую к катетеру вводит в вену желтоватое прозрачное лекарство, а после сообщает, что сегодня им необходимо будет снять бинты, чтобы лечащий врач мог оценить целесообразность лечения. Когда речь заходит о Кэролайн О’Нил, Старк чувствует слабую волну озлобленности, поднимающуюся где-то на задворках сознания, но она не расходится до бушующего шторма. Наверное, он слишком рад избавиться от костюмчика мумии, чтобы отвлекаться.       Кудряшка делает всё аккуратно, никуда не торопясь, но бинты за эти дни присохли к телу почти намертво — когда она, тысячу раз извиняясь и предварительно размочив их, всё же дёргает полотно на себя, Тони не уверен, что его кожа по-прежнему на месте. Если бы не добавленное ночью обезболивающее, наверное, он бы орал благим матом, и слышали бы это как минимум несколько этажей. Когда слезящимся от боли глазам удаётся проморгаться, Старк видит то, что было скрыто от него столько времени, и по правде лучше бы это так и оставалось.       Его правая рука не обожжена. Нет, в самом деле, это не смеет называться ожогом! Рука сожжена нахрен, как мясо, что на открытом огне превратилось в уголь за считанные минуты. Сквозь огрубевшую почерневшую кожу виднеются набухшие вены, что цветом где багровые, где неестественно синие, а непонятного оттенка ожоговые струпья, тянущиеся от предплечья до пальцев, похожи на грязь. Тони мутит. Он чуть не выплёвывает свои органы, ведь совершенно не был готов к такому зрелищу.       Одного взгляда на Маргарет хватает, чтобы стало ещё хуже. Она не глядит на его многострадальную конечность, а жутко напуганными глазами впивается в его лицо. Гримаса замешательства и ужаса на её мордашке выглядит хуже, чем подписанный приговор, и Старку буквально сносит башню.       — Где тут зеркало? — рычит он, пытаясь сесть. Голова кружится, в глазах темнеет, стойка для капельниц, пошатнувшись, норовит рухнуть прямо на него, но до всего этого Тони нет никакого дела. Даже если по полу будет рассыпано битое стекло, он дойдёт до ближайшей отражающей поверхности. Лицо ведь тоже было в бинтах. Неужели он весь сейчас как содержимое пакета древесного угля для розжига? Поэтому кудряшка Сью смотрит со страхом и тихим сочувствием?       — Пожалуйста, успокойтесь, — сдавленным голосом просит она. — Вам нельзя вставать, и… и на этой стадии мы не советуем пациентам смотреть в зеркала. Это свежий ожог, они всегда выглядят пугающе, но на деле всё обычно не так плохо…       — Где здесь грёбаное зеркало?!       Маргарет продолжает бормотать что-то из разряда «нет, нельзя, стойте, вы же навредите себе, вам запрещено шевелиться», но её дрожащий взволнованный голос идёт мимо ушей. Сев, содрав с себя провода, Тони отталкивается от кровати руками — одной рукой, левой, поскольку правой пошевелить он не в силах — и благодаря поддержке своего толчка оказывается на ногах. Стоять на них сложно, отнимает много сил, но неописуемо приятно. Старк ощущает себя человеком, способным покинуть эту больницу прямо сейчас, и это возвращает ему веру в себя настолько, что он переставляет затёкшие ступни со скоростью куда большей, чем можно ожидать от человека, который столько дней пролежал плашмя при смерти.       Ровно на третьем шаге запал пропадает, как и вся энергия на совершение движения. В мгновение Тони оказывается обесточен, как электроприбор, чей шнур вытянули из розетки — кудряшка Сью охает и подскакивает ближе, поддерживая его, но этих стараний очевидно мало, чтобы помочь сохранить вертикальное положение. Он летит вниз, терпя одновременно и крушение, и фиаско, и с ужасом понимает, что Маргарет летит вместе с ним. Старк банально заваливает её весом своего тела.       Её распахнутые оленьи глаза с длинными чёрными стрелками и темнеющие от притока крови щеки, а также абсолютное замешательство на лице отпечатываются в памяти позорным клеймом. Тони бесится, ощущая себя последним мерзавцем и рохлей. Он же чёртов инвалид! Сожжённый, беспомощный, лишенный памяти и с головой, в которой что-то рискует лопнуть каждую секунду! В смутном порыве он бормочет извинения — сухие и формальные, но девушка вместо того, чтобы фыркнуть и отчитать его, заверяет, что всё в порядке. Голос у неё надтреснутый и зажатый, и Старк замечает, как она чуть морщится, когда встаёт, так что «порядка» тут явно мало.       Чтобы поднять его и вернуть на койку Маргарет приходится позвать санитара. Вдвоём они, не смотря на все протесты Тони, справляются быстро и вдвойне унизительно. Впрочем, не особо спешат выказывать недовольство — спокойно возвращают на место все датчики и, удаляясь, говорят, что врач зайдет провести осмотр в ближайшее время.       Безразличной Кэролайн О’Нил, в отличие от сердобольной Маргарет, нет никакого дела до его внешнего вида — она лёгкой походкой вплывает в палату через добрые двадцать минут, снова первым делом оценивает показатели мониторов и только после глядит на Тони, но лицо её не искажается ужасом и сожалением, которые ему сегодня уже пришлось лицезреть.       — Доброе утро, мистер Старк, — звонко произносит она, словно издевается. — Как самочувствие?       Тони сверлит её взглядом. Молчит. Да, он собирался высказать своей врачихе вагон и маленькую тележку претензий, но что-то идёт не по плану, и негодование принимает пассивную, в некотором роде оборонительную форму. Тем более как, она думает, может быть его самочувствие? За два дня ни один врач не занялся им по-нормальному.       Молчание О’Нил трактует судя по всему верно, ведь подчёркнуто кивает, как бы намекая, что сделала соответствующие выводы. Энтузиазм в голосе быстро теряется, но там по-прежнему остаётся твёрдость, которая может присутствовать только у человека, что находится выше других, и которая так раздражает Тони Старка.       — Мне сообщили, что ночью у вас обострилась боль, — сообщает докторша с холодным спокойствием. Она не спрашивает, лишь ставит перед фактом и стремится донести свою мысль в максимально доступном виде. — Уверена, вы так не считаете, но это было весьма хорошим знаком.       — Хорошим знаком?! — сипло переспрашивает Тони. Ух, эта дамочка просто сумасшедшая, воистину! Точно психопатка или серийная убийца, маскирующаяся под врача, чтобы без подозрений убирать неугодных людей. В том, что Старк оказался для неё именно таким, сомнений не возникает. — У вас вообще есть лицензия? Диплом? Кто допустил вас к работе с людьми?       Кэролайн О’Нил в ответ на это снисходительно улыбается. Её показавшиеся ровные белоснежные зубы, чем-то неуловимо напоминающие акулий оскал, так и твердят, какой Тони идиот.       — Разумеется, — коротко бросает она, — есть даже разрешение на работу с невменяемыми и душевнобольными. Вам не стоит переживать.       От подобной наглости Старк давится воздухом и как назло противно закашливается, отрезая себе возможность поставить выскочку на место. Ему же не показалось, что она только что назвала его психованным? Уподобила тем, чья крыша основательно протекает? А теперь стоит, невинно хлопает своими коровьими глазами, делая вид, что никакого подтекста в её словах не было.       — Когда речь идёт об ожогах, в диагностическом отношении болевая реакция скорее плюс, чем минус, — чуть мягче преподносит своё мнение Кэролайн, похоже серьёзно вознамерившаяся избежать конфронтации. — То, что мертво, умереть не может. Так же как не может болеть то, что полностью сгорело.       Это объяснение нравится Тони куда больше — в нём хотя бы есть какая-то логика. Впрочем, даже это не шибко реабилитирует докторшу в его глазах. Из своего халата она достаёт нитриловые перчатки, надевает их, затем свободно усаживается на край кровати и, поясняя лишь:       — Мне нужно взглянуть, как обстоят дела вблизи, — тянет свои ручонки к лицу Старка.       — Так и скажите, что захотелось меня полапать, — фыркает он. — Конечно, когда вам ещё удастся прикоснуться к легенде.       У Кэролайн О’Нил простое, слегка круглое лицо, тронутое всполохами пока ещё слабо заметных морщин, тонкие, как подобает всем мегерам, губы и глубоко посаженные голубые глаза с практически однородной, без узора, радужкой. Последние сосредоточенно и отнюдь недружелюбно взирают на Тони.        — Вы так хотели добраться до зеркала, что пренебрегли всеми рекомендациями и вдобавок уронили медицинскую сестру, — упрекает она, полностью игнорируя сказанное им секунду назад. — Разве оно того стоило?       Это определённо не стоило, но лишь потому, что до зеркала Старк так и не добрался. Он чувствует себя по-скотски из-за того, что кудряшка оказалась не в том месте и не в то время, а так же чуть-чуть из-за того, что О’Нил в курсе этого инцидента и высказывает претензии.       — Я извинился вообще-то, — тяжело сглотнув, объявляет Тони. Это не смятение или раскаяние, лишь фактическое подтверждение тому, что не такой уж он плохой парень и совсем не получает удовольствия от причинения страданий другим. — И я все ещё требую грёбаное зеркало. Если не найду его поблизости, выйду в ближайшее окошко и уже снаружи разберусь, в какой витрине посмотреть на свою физиономию.       До всех этих слов Кэролайн занята осмотром его лица. Она поворачивает голову за подбородок, пристально разглядывает очевидно пострадавшую часть кожи, короткими лёгкими прикосновениями, даже боли от которых почувствовать Старк не успевает, поочерёдно касается разных участков, начиная от виска, заканчивая шеей. Прежде чем Тони выдаёт свой умопомрачительный ультиматум хмурится, после же возвращает выражению своего лица в меру отрешённый вид.       — Пытаетесь меня шантажировать? — левая бровь выразительно изгибается, припечатывая невербальным обвинением. Но, как можно догадаться, Кэролайн О’Нил чуть выше склок, а потому тихо и размеренно уверяет: — я вам не враг, мистер Старк, в ваших же интересах позволить мне делать мою работу. Вы восстановитесь намного быстрее и намного легче, если не будете препятствовать терапии своими выходками.       Тони ни на секунду не готов расставаться со своими «выходками», тем более с его точки зрения они безобидны, да и не выходки то вовсе. У него есть чёртово право на свободу передвижения! Он не узник этой палаты и не раб своего лечащего врача, в конце концов. Она не смеет посадить его на цепь из перекрученных систем для внутривенного введения лекарств, не смеет попрятать от него зеркала и тем более не смеет выжидать, пока он одичает в своей палате, как животное.       — Пока вы думаете над этим, — вклинивается в мысли голос докторши, — смотрите на меня, ладно?       Тони действительно смотрит, но отнюдь не потому, что в нём проснулась совесть или что-то в этом роде. Взгляд, который он как пику нацеливает на женщину в белом халате, несёт в себе не подчинение, а подозрительность. На минуточку, полностью обоснованную.       — Зачем это?       Кэролайн О’Нил криво усмехается уголком губ и встречается со Старком взглядом. По неясным причинам ему становится слегка некомфортно.       — Мне нужно осмотреть вашу руку и будет лучше, если в этот момент вы сфокусируетесь на чём-то кроме, — говорит она. — Сможете устроить?       — Знаете, — практически перебивает Тони, — моя память хоть и того, но мне кажется, что я занят. Вряд ли моей спутнице понравится, что я таращусь на кого попало.       Он пытается то ли пошутить, то ли сделать наперекор, хотя ни для первого, ни для второго не чувствует достаточного запала. Шутить про свою внезапно отлетевшую память совсем не весело, как и раздражать капризами врача — последнее происходит не из-за желания поглумиться, скорее просто в отместку.       — И всё же, смотрите на моё лицо, — оставляет за собой последнее слово Кэролайн.       Тогда Старк решает победить её же оружием — глядит исподлобья, тягуче, пристально, практически не моргая. Ни один человек не должен чувствовать себя комфортно, оказавшись под колпаком такого внимания. Но мегере — хоть бы хны. Она копошится, делает что-то, тихо шуршит перчатками, перемещаясь по его руке то вверх, то вниз.       По-кофейному тёмные волосы, собранные сзади в низкий неопрятный хвостик, у отросших корней вроде бы русые с проседью, и Старк невольно начинает гадать, какой возрастной рубеж докторша перешагнула. Ей определённо больше тридцати, верхняя же граница пока стойко определяется лишь как «меньше пятидесяти». Всему виной — ослепляющий белый халат, что делает её лицо гипсовым и неудачно подчёркивает все недостатки, и отвратительный хвостик, который занимается тем же самым. Нет, Старк не спорит, в свои лучшие годы Кэролайн О’Нил наверняка была сказочно хороша, и возможно даже весьма неплоха по сей день в неформальной обстановке, в каком-нибудь красном белье или вызывающем платье (если, конечно, мегеры могут себе такое позволить!), но сейчас она определённо блёклая и пресная, да настолько, что назвать её не то что красивой — симпатичной — у Старка не повернулся бы язык.       Или она просто ему не нравится. Одно из двух.       — Сегодня утром пришёл факс от страховщиков, — как бы между делом вспоминает О’Нил, когда, похоже, ей всё-таки надоедает тишина и въедливый, колючий взгляд.       Тони даже не представляет, каким нужно быть человеком, чтобы использовать факс в двадцать первом веке. Может, эти австралопитеки ещё до сих пор удивляются пейджерам, а технология электронной почты вообще способна сломать им мозг? Но злорадство быстро отступает, стоит понять, насколько он зависим от этих бюрократов в конторе. На страховой службе сейчас не только оплата его пребывания в этой больнице, лекарств и сопутствующих расходов, но и идентификация его личности — Старк знает, что в их бумажках можно найти не то что собственный адрес и номера расчётных счетов, а чуть ли не всю родословную.       — И? — Кэролайн О’Нил приходится поторапливать, ведь она слишком затянула театральную паузу.       Отрицательно качнув подбородком, она сообщает:       — Они ничего не нашли, даже когда вручную перебрали несколько созвучных имён. Ни один из этих людей не оказался вами.       Или это приступ головокружения с мигренью, или мир только что крутанулся на триста шестьдесят градусов и вернулся в исходную точку, устроив знатный погром внутри головы Тони. Слова как ушат ледяной воды проникают в тело через уши и рот, заполняют его под завязку, во сто крат усиливают отчаяние и панику. Он — никто. Не только для самого себя, но и для всего мира вокруг.       — Я должна спросить, точно ли вы уверены…       — Точно ли я уверен, что это моё имя?! — взрывается негодованием Тони. Голосовые связки выдают натужный хрип вместо крика, но и без того ясно, насколько он возмущён. — Абсолютно, слышите? Вот вы, насколько вы уверены, как зовут вас? Вдруг не Кэролайн, а Горгона, в честь той шизанутой Медузы? А? Кто знает, верно?       Он стискивает зубы, когда злость (или это боль?) врезается в затылок и растекается по голове обручем, что сильно сжимает виски и расфокусирует взгляд. Пытаясь поймать хоть что-нибудь в фокус, Старк мечется взглядом по палате и отвлекается от этого болезненного террора только тогда, когда слева слышится мягкое:       — Тони, смотрите на меня, — произнесённое обманчиво нежно, на выдохе. Когда просьба с горем пополам выполняется, Кэролайн О’Нил безуспешно пытается вселить в него немного оптимизма: — Не переживайте об этом. В работе до сих пор запрос в миграционную службу. Даже если случится так, что и он не принесёт результата, мы будем искать дальше. Сделаем ещё много запросов, поставим на уши всех, кого сможем. Вы не останетесь один, хорошо?       Это странно. Он только что предпринял попытку наорать на неё, а она пытается не только успокоить его, чтобы не буянил, а ещё и воодушевить. Это однозначно приёмчик из числа врачебных, хитрая уловка, позволяющая расположить к себе. Старк не верит ей ни на одну секунду, но почему-то после долгого молчания из чистой вежливости соглашается:       — Хорошо.       Тонкие губы О’Нил расходятся в благодарной улыбке, а после… а после эта мегера делает что-то донельзя ужасное, от чего Тони прошибает всего целиком. Руку, которую она осматривает, колит и жжёт, словно её кусают оводы, и пускай это жжение быстро затихает, приятного в нём ни капли. А потом это снова повторяется.       — Ауч, — шипит он, и замечает блеснувшее в голубых перчатках тельце английской булавки. Тут уже можно не додумывать, эта чокнутая точно не в себе! — Я не вшивая кукла вуду, если вы не заметили! Какого чёрта вы себе позволяете?!       Выдёргивает свою руку из рук лечащего врача Старк в первую очередь за счёт рывка всем корпусом, и допускает, что чёрта с два он когда-нибудь ещё доверится этой женщине. «Смотрите на меня», — просит она. «Всё будет хорошо, вы не останетесь один», — говорит она, усыпляя бдительность. А после тычет в него двухдюймовой булавкой, причём делает это в самые пострадавшие участки, живого места на которых и без того нет. Если это не зверство и не карательная медицина, то Тони не знает, что это.       Кэролайн О’Нил вздыхает, неторопливо снимает с рук перчатки, которые сидят в облипку, как вторая кожа, прячет их в карман халата вместе со злополучной булавкой и только после всех этих манипуляций пожимает плечами.       — То, что полностью сгорело, не может болеть, помните? — беззаботность лезет у неё из ушей. — Чувствительность некоторых участков потеряна, вы не отреагировали на несколько уколов. Но тех, на которые отреагировали, оказалось достаточно, чтобы мы могли бороться за сохранение руки. Это был максимально быстрый и эффективный тест. Увлёкшись разглядыванием меня, вы помогли стать ему ещё более эффективным.       Это уже совсем слишком — и это хладнокровие, и эти варварские методы прямиком из прошлого столетия, и даже абсурдное сочетание слов в выражении «бороться за сохранение руки». Уж не хочет ли эта дамочка с садистскими наклонностями сказать, что ему грозила и до сих пор в какой-то мере грозит ампутация? Да, рука выглядит просто ужасно, пугающе, но это ведь не повод её отрезать! Врачи обязаны лечить, а не просто удалять проблемные участки и делать вид, что всё стало хорошо. И — к слову — почему Тони узнаёт о риске потерять руку, который, судя по всему, до этого момента вообще был запредельно высок, только сейчас? Почему в первый же день после того, как он вышел из комы, лечащий врач, в чьи обязанности это бесспорно входит, не оповестил его? Что за дрянь эта Кэролайн О’Нил!       — Да вы поехавшая кукухой психопатка! — агрессивно цедит Старк, уже не видя смысла скрывать свою позицию. — Думаете, раз я потерял память, то и не знаю, за что могу вас засудить? Я знаю. Я не давал никаких разрешений на медицинское вмешательство, вы и пальцем не смели меня тронуть, не то, что своими иголками.       — В таком случае, вас вообще нельзя было госпитализировать, — откликается Кэролайн. Она как бронебойный поезд спокойна и стоит на своём, чем злит Тони ещё больше. — Полагаете, вместо безобидной проверки чувствительности булавкой, было бы лучше умереть от ожогового шока в парке, откуда вас и забрала скорая?       — Как вы смеете?! — совсем низко басит он, допуская, что это выходит слишком по-киношному, в духе сопливых мелодрам. — Всё, хорош. Я сейчас же накатаю вашему руководству такую смачную жалобу, что вас с позором турнут отсюда под зад коленом. А мне предоставят нормального врача. Куда здесь нажать, чтобы набрать заведующего?       Тыкаясь в кнопку для вызова персонала, Старк осведомлён, что на этот «зов» может откликнуться лишь кудряшка Сью или какой-нибудь свободный санитар, но больно уж удачно она попадается под здоровую руку. Кэролайн же, всё ещё сидящая на его кровати, морщит лоб и с досадой поджимает губы — оказывается, она всё-таки умеет проявлять эмоции, что можно смело назвать открытием всех открытий.       — Тони, — вздыхает она, накрывая своей чуть влажной после перчаток ладонью его тыкающие на кнопку пальцы. Смелое целенаправленное прикосновение. Старк ловит себя на мысли, что ему буквально за десять минут осточертело, что она зовёт его по имени, но в тоже время вынужден признать, что злобу это гасит где-то на четверть. — Вы оказались в тяжёлой ситуации, я это понимаю. Плохое физическое состояние, потеря памяти, стресс, лекарства, которые делают вас слишком эмоциональным… Вам нужен козёл отпущения. Я понимаю и это. Всегда проще, когда есть кого винить. Вы вправе жаловаться руководству больницы, мне нечего бояться, ведь я поступаю так, как предписано; если потребуете заменить лечащего врача, заведующий удовлетворит эту просьбу. Я всего лишь прошу пораскинуть мозгами и подумать о том, почему невыгодно в вашем положении отказываться от того, кто хочет помочь.       — К чему вы клоните?       — Видите ли, в чём загвоздка, — с готовностью поясняет О’Нил, чем режет по живому, — без выплат страховой вас выставят вон ровно через неделю. Не будет никакого обезболивающего, будет по-минимуму плазмы для переливания, бинты с антисептиком и что-нибудь лёгкое для поддержания сердца. Вам же нужно… думаю, где-то три пересадки кожи с обязательным наркотическим обезболиванием после. Нужна реабилитация, учитывая инсульт в анамнезе. Обязательно антибиотики, чтобы вашу руку не начала поражать гангрена и ещё много, в самом деле много всего.       Ком встаёт у Тони в горле, ведь его никудышный лечащий врач говорит хлёсткие, но во многом правдивые вещи, которых он сам опасался где-то на задворках сознания — всё в этом мире продаётся и покупается, и так вышло, что сейчас на его счёту ни доллара. Обгоревший нищеброд с инсультом и без памяти не представляет интереса, его судьба безразлична абсолютно всем, и максимум, который сделает больница — не даст ему отбросить коньки в своих стенах.       — Устроить это всё сложно, но выполнимо. Заполнив кучу бумаг и дождавшись одобрения от комиссии, можно попробовать подвести ваш случай под одну федеральную программу и закрыть вопрос о финансировании лечения.       Кэролайн О’Нил в этот момент становится ещё чуть более сумасшедшей в его глазах — Старк банально не успевает уследить, как её мегеристость сменяется кроткой вежливостью, может быть даже дружественностью, которая, правда, выглядит слегка натянутой.       — Я ни в коем случае не наговариваю на своих коллег и не пытаюсь выставить себя матерью Терезой, — тёплая ладонь соскальзывает с руки Тони и поднимается в воздух, подчёркивая искренность сказанного, — но я в самом деле не уверена, что они будут заниматься этой бумажной волокитой. Нам всем хватает её без этого.       Ага, так Тони в это и поверил. Он, может, беспомощный кусок обгорелого мяса, но мозг его по-прежнему соображает прытко и понимает, что она просто боится лишиться рабочего места или схлопотать выговор с урезанием оклада, а не вся из себя такая белая и пушистая просто потому что. Любой врач будет заниматься этим. Любой. Ни один захудалый докторишка не станет лечить судя по всему глубокие ожоги бинтами, вымоченными в антисептике, это просто абсурд. Тем более, есть какая-то особая социальная программа для таких неудачников, как он, а значит всё в ажуре, и все остальные врачи обязаны этим заниматься тоже.       Попытки обмануть его и навязать своё меценатство оказываются не у дел, и Старк спешит саркастично поблагодарить докторшу за старания и объявить, что по-прежнему хочет другого врача, но красноречивый поток слов приходится придержать, ведь О’Нил отвлекают:       — Кэр, — небрежно окликает её моложавый выскочка-дежурный, показавшийся в дверях. На нём уже нет униформы, только потёртые синие джинсы и рубашка в бело-синюю клетку, — там в приёмнике мужик, который вылил на себя какое-то ядрёное средство для прочистки труб. Я только что сдал смену, так что он на тебе. Просили побыстрее.       — Опять небось на спор, как тот, что был прошлый раз, — с осуждением ворчит Кэролайн, показывая своё истинное лицо. По мнению Тони нетерпимость у врачей просто недопустима, так что женщина смело лишается ещё одного пункта его уважения. — Иду.       Она встаёт, бросая на Старка нечитаемый взгляд, и на одном дыхании, как мантру, тараторит:       — Маргарет сейчас придёт и забинтует вас обратно. Или это будет Сьюзан, или Роман, если Маргарет уже сменилась. По возможности, — выразительной, но быстрой паузой О’Нил подчёркивает именно это, — не препятствуйте. После двух вам уколют нейрофазол с диазепамом, не беспокойтесь, если после этого начнёт клонить в сон. Надумаете отказываться от меня, сделайте это через санитара до конца сегодняшнего дня. Завтра я начну готовить документы на комиссию и искать для вас местечко на пересадку кожи, будет уже поздно расставаться с друг другом.       Уходит она быстро развернувшись, и уже через мгновение даёт такие же сумбурные наставления кому-то в коридоре. Любопытно: голос, когда отдаляется и сливается с остальными больничными шумами, становится менее сухим, мегеристым, в нём даже проскальзывают задорные звонкие ноты. Правда Тони, предоставленный сам себе на пару минут, пока Кудряшка не приходит бинтовать его, думает совсем не об этом. Он, вперившись взглядом в ровную белую стену, гадает, как найти свои потерянные воспоминания и управу на эту нагло-безразличную женщину, которая пытается взять его в оборот.