Пламя жизни

Пшеничные локоны слегка прикрывают открывшиеся перед моим взором нежно-голубые озёра, такие ясные, словно безоблачное небо в солнечный весенний день. Эти глаза хранят в себе несоизмеримые и немного противоречивые чувства. Они отражают любовь и боль. Но что-то идёт не так: постепенно небесно-голубая радужка глаз начинает меркнуть, становясь почти бледно-серой. Они словно затухают. Потихоньку тлеют, умирают, превращаясь в серый пепел. Густые светлые ресницы опускаются вниз, навсегда закрывая уже безжизненные глаза. Из горла вырывается еле слышный протяжный стон. Это был всего лишь сон. Всего лишь… Этот кошмар, ничуть не лучше остальных, наоборот – он убивает меня и в реальности, ведь эти глаза принадлежат ему. Ещё пару часов назад я думала, что больше никогда не увижу их, но теперь, когда с ним всё хорошо, я боюсь однажды не заметить их необычайно прекрасный оттенок ясного весеннего неба. Переворачиваюсь на другой бок и застаю неожиданную картину: свесив голову набок, на самом ближнем ко мне стуле сидит мой давний знакомый. Его тёмные, почти чёрные ресницы плотно прикрыты и не колеблются. Он спит. Пока он находится в объятиях Морфея, я могу без зазрения совести его рассмотреть. Тёмные волосы стали чуть длиннее и теперь плотной «стеной» прикрывали лоб; от природы смуглая кожа, кажется, стала ещё более загорелой; меленькие царапинки очерчивают его внушительные мешки под глазами, а небольшая продолговатая подпечённая красная корочка на его скуле заставляет меня волноваться. Как бы я к нему ни относилась, он мне дорог. Хоть и в свете последних событий это чувство стало таким неоднозначным, но это так. Как можно тише поднимаюсь с постели, чтобы не разбудить мирно спящего друга. Чёрт! Не заметив выступ кровати, я с гулким ударом стукнулась коленом о препятствие. Больно. Пытаюсь заглушить рвущийся наружу лёгкий вскрик, но уже поздно - его ресницы затрепетали, и мой взор встретился с пронзительными серыми глазами. -Китнисс… - его голос слегка хриплый ото сна звучит немного тише, чем обычно. -Привет, Гейл, - немного выделив его имя, произношу я. - Давно ты здесь? Посмотрев на свой навороченный различными современными функциями наручный прибор, он произносит: - Пару часов. Надеюсь, ты не против? -Нет, - получилось слишком холодно, поэтому нужно попробовать перевести тему: - Как тебе во Втором? – Наверное, со стороны этот вопрос покажется милым: подруга интересуется у своего давнего лучшего друга о его новой жизни, но в нашей ситуации эти слова звучат как-то неуместно, неестественно, ведь у каждого из нас есть свои особые вопросы, которые мы хотим задать друг другу, но боимся это сделать, поэтому пытаемся всеми силами не дать «затонуть» нашему разговору. - Вообще, здесь хорошо. Но в последнее время я редко бываю во Втором. Две недели у меня проходил, можно сказать, рейд по Третьему и Первому дистриктам. Но пару дней назад я вновь вернулся сюда, - в его голосе слышится усталость, но она сопровождается некой гордостью. Кажется, ему действительно нравится эта работа. Я не знаю, что ещё можно у него спросить, все мои мысли предательски покинули меня. Его немного усталый, но задумчивый взгляд слегка напрягает и настораживает. Спустя минуту он всё же пытается вернуть разговор в своё русло: -Китнисс… Я тут хотел тебе сказать, - тонкий писклявый звук довольно громко разлетается по комнате, прервав Гейла. Ах да, это его навороченная наручная штучка решила подать «голосок». Он слегка поднимает руку, немного повернув её в мою сторону, и пытается разобрать только что полученный сигнал. При таком положении прибора я могу его получше разглядеть. Блестящий серый металлический корпус обрамлён чёрной каемкой. В самом центе находится довольно большой, если сопоставить размеры всего прибора, дисплей, на котором сейчас в зеркальном отображении построчно смещаются несколько предложений. Тугой ремешок из какого-то тёмно-серого материала плотно прилегает к руке Гейла, так что почти не видно мельчайших зазоров между его кожей и толстой материей. - Извини, мне срочно нужно в штаб. Я зайду к тебе позже, Кискис. От моего слегка переделанного когда-то Гейлом имени, на душе становится как-то теплее. Сразу вспоминается лес. Как давно я там не была! Как же сейчас хочется хоть на минуту погрузиться в эту чудесную атмосферу: услышать прелестные переливы птичьих песен, ступить на ещё совсем молодую весеннюю травку, которая будет приятно щекотать кожу, достать спрятанный в дереве лук и пустить стрелу в небеса, пытаясь сбить очередную птицу. Скрип закрывшейся двери отрывает меня от мечтаний. Сейчас я даже не дома. Не в Двенадцатом. А здесь, во Втором. Приятные мысли окончательно отходят на второй план, когда я вспоминаю о Хеймитче. Он уже давно ушёл и от него нет совсем никаких новостей. Неужели опять добрался до одного из служебных помещений и решил опробовать местные спиртовые запасы?! Нет, он же обещал. Я уверена, сегодня он сделает всё, чтобы помочь мне, и сдержится от соблазна накачаться чистейшим медицинским спиртом. Но вот так сидеть сложа руки и ждать его появления у меня уже просто нет сил, поэтому я направляюсь к выходу из этой мрачной палаты. Тихонько захлопываю за собой дверь; мне приходить слегка щуриться: в длинном коридоре слишком интенсивное освещение. Тёмно-коричневые стены кажутся светлее под натиском ярких лучей, исходящих от множества тонких продолговатых лап, прикреплённых вплотную к потолочным плинтусам по всему периметру стен. Грязный оттенок смеси жёлтых и зелёных красок покрывает холодный пол. Какой же противный цвет. Усугубляет ситуацию глянцевая поверхность пола, которая неплохо отражает предметы, «открывая» всё пространство помещения. Но это не самое худшее в дизайне комнаты: по всей длине коридора развешаны картины. На коричневых полотнах, обрамлённых грязно-бежевой каёмкой, красуются какие-то странные завитки и ни на что не похожие, если приглядеться, пятна. Странные произведения. Непонятно, кому пришла в голову идея нарисовать подобное. Да, все эти необычные рисунки сошли бы за работы какого-нибудь капитолийского художника, но тогда весьма странно, что они такие неяркие, совершенно блёклые, и нарисованы не «благородными» цветами, а словно грязью. - Мисс Эвердин? – Слегка отдавшийся эхом голос достигает меня. Обернувшись, вижу, что ко мне быстрым шагом подходит мужчина лет тридцати. Тёмные волосы средней длины отлично оттеняют его светлую кожу, слегка завиваясь на самых концах. Немного глубоко посаженные светло-серые глаза отражают непонятные мне чувства. Слегка тонковатые губы смотрятся ещё меньше в сочетании с почти прямым носом. Небольшая щетина обрамляет его лицо, делая более молодым. -Да, - отвечаю я, когда он уже оказывается в метре от меня. У него какой-то таинственный и слегка нерешительный взгляд. Пока для меня этот человек загадка. Что-то в этом мужчине есть такое, что заставляет меня сфокусировать всё внимание на нём. - Я - Джон Ларкс, лечащий врач Пита Мелларка, - от последних слов по мне проходит волна мурашек. От его действий может зависеть жизнь Пита. От одного неверного движения, неверно назначенного лекарства его состояние может ухудшиться. Почему-то только сейчас понимаю, что врач – одна из самых главных профессий. В какой-то мере они – творцы чужих жизней. -Как он? – Сейчас ответ на этот вопрос является одним из самых важных. - Уже лучше. Но он ещё не приходил в себя. Ещё пару минут, и мы бы не спасли его. Хорошо, что майор Хоторн быстро сориентировался и вовремя успел, - если бы я сейчас пила чай, то точно бы поперхнулась. Гейл. Он спас Пита. Неужели наша жизнь настолько изменилась? Неужели они переросли эту почти нескрываемую вражду? Неужели Гейл и правда меня отпустил? Он всё ещё любит меня, я знаю. Но он смог переступить через свои чувства, чтобы не вставать между мной и Питом. Гейл смог остаться другом. Он смог. Смогу и я. Теперь и я должна поддерживать его, ведь война задела не только мои чувства. Она оставила свою кровавую метку на всех. - Хеймитч не говорил с вами? Нужно отблагодарить Гейла, но позже; сейчас главное – Пит. - Мистер Эбернети? Да, мы успели пообщаться. Он рассказал мне о Вашей просьбе, - Ларкс немного медлит, словно что-то обдумывает, - состояние Пита улучшилось, но он до сих пор не приходил в себя. Я не могу надолго никого пускать к нему, - он наклоняет голову, чтобы посмотреть на циферблат наручных часов, а затем обращается вновь ко мне. - У Вас есть ровно час. Палата номер семьсот пять. - Спасибо, - слегка восторженный голос сейчас не может отразить даже сотую долю моих чувств. Я увижу его. - Чуть не забыл: если он придёт в себя, сообщите мне или медсестре при первой же возможности, - вместо ответа я лишь слегка киваю, и он, развернувшись на сто восемьдесят градусов, уходит в одну из соседних палат. Семьсот три. Вдох. Семьсот четыре. Выход. Семьсот пять. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Я так ждала того момента, когда смогу вновь увидеть его, но сейчас на меня нахлынуло какое-то волнение и нерешительность. Сердце колотится, как в последний раз, разгоняя кровь по жилам с безумной скоростью. Такое чувство, что после момента нашей последней встречи прошла целая вечность. Вечность, которая заставляла меня переживать, огорчаться, мучиться, скучать по нему. «Ну же, распахни эту дверь, а вместе с ней и своё сердце. Исправь то, что чуть не потеряла,» - проносится в голове. Медленным движением перемещаю руку к металлической дверной ручке и едва заметно поворачиваю её вправо. Деревянное препятствие быстро поддаётся моему натиску, раскрыв проход в палату. Невольно охаю. Это помещение не похоже ни на одно из всех, что есть в больнице. Просторная комната окрашена в приятные оттенки бежевого с небольшими цветовыми вставками коричневых красок, которые отнюдь не портят вид палаты, а наоборот - придают ей своеобразный уют. Большое окно завешано серыми шторами, которые при свете слегка переливаются, отдавая серебренным оттенком; рядом с ним стоит милый небольшой диванчик со светлой обивкой и такого же цвета парой кресел; около них поставлена тумбочка из белой мелкодисперсной фракции* со стоящим на ней ажурным светильником; а дальше всего от меня, прямо к середине стены, прислонена кровать, на которой лежит так знакомый мне парень. Подойдя к нему, я могу в полной мере разглядеть эти до боли родные черты. Пшеничные локоны аккуратно спадают на его лицо; почти незаметные из-за столь светлого оттенка ресницы плотно прикрыты; губы чуть-чуть приоткрыты, что позволяет ему дышать через рот. Какой же он милый, когда спит. Словно ангел. Кажется, так говорил когда-то Пит. Непроизвольно на моём лице появляется улыбка. Кажется, время просто остановилось для меня, потому что я просто стою и смотрю на этого милого мальчика с хлебом, совсем не считая количество минут. Аккуратно, словно боясь ранить, дотрагиваюсь до его нежной кожи. Она такая тёплая. Пальцы скользят по его лицу, остановившись лишь для того, чтобы убрать его выбившуюся светлую прядь. Его дыхание становится более прерывистым, тем самым начиная слегка щекотать мою ладонь. Что-то не так. Ему стало хуже? Я сделала что-то не так? Ему опять снится кошмар? Одёрнув руку, замечаю, что его ресницы слегка затрепетали, вот-вот готовясь показать столько прекрасные глаза. Веки медленно отрываются друг от друга, «оголяя» небесно-голубую радужку. Эти глаза такие красивые, необычные, милые. Такие родные и любимые. Сейчас в этих чистых озёрах читается удивление и непонимание. Его глаза то и дело бегают, пытаясь составить некую картинку в своей голове. - Китнисс… - его слегка усталый голос, звучит для меня словно музыка. Его взгляд пропитан такой нежностью, любовью, что невольно хочется отвернуться, свернуться клубком, чтобы не показывать свои ответные чувства. Нет, нельзя. Нельзя вновь закрыться. -Тихо,- прикладываю палец к его губам, как бы прося тишины, и негромко шепчу, - не нужно слов. Не сейчас. Наклоняюсь к нему, слегка соприкасаясь своими губами с его, от чего по телу проходит приятная волна. Этот совсем лёгкий поцелуй сейчас словно некая черта – отделяет прошлое, давая надежду на лучшее будущее. Внезапно дверь палаты с гулким скрипом распахивается, обдавая свежим, более прохладным воздухом из коридора, и заставляя меня почти отскочить от Пита. - Солнышко, ты решила поиграть в принца и Белоснежку?! Разбудила-таки своим поцелуем нашего «соню», - похоже, он успел добраться до спирта. - Ничего я… - пытаюсь придумать что-то правдоподобное, но в голове словно пустота. Чувствую, как на щеках выступает предательский румянец. Спасает положение вошедший доктор Ларкс: - Мисс Эвердин, к сожалению, Ваше время закончилось. Мне нужно осмотреть пациента. Простите, Вам придётся покинуть палату. Аккуратно кладу свою руку на руку Пита, сплетая наши пальцы. - Я ещё зайду, - улавливаю его печальный взгляд, но ничего поделать не могу – в больнице я бессильна. Здесь главенствуют врачи, а для них нет разницы кем ты являешься: бедным или богатым, знаменитым или неизвестным. Прежде чем выйти за дверь, оборачиваюсь, чтобы встретиться ещё раз взглядом с этими небесными глазами. Дверь, тихонько скрипнув, закрывает проход в его палату, оставляя нас с Хеймитчем в коридоре наедине. Обращаю свое внимание на ментора. Что-то в его взгляде и выражении лица меня напрягает. Но нет некой лёгкости и небольшой беззаботности, что была при нашей предыдущей встрече. На его лице отчётливо виднеется печаль. Только сейчас до меня доходит: Хеймитч напился не просто так – что-то случилось. И это что-то не сулит ничего хорошего. - Скажи мне правду, - знаю, он понял меня. Лишние слова нам вновь не нужны. Они лишние в этом безмолвном, но понятном нам диалоге. С наигранной улыбкой, но голосом, в котором нескрываемо читается сожаление, он произносит: - Солнышко, послезавтра ты едешь в Капитолий. Вместе с Питом. Во что бы то ни стало, я должна беречь Пита, словно ценность, данную мне Богом. Я не позволю Капитолию заставить боли отразиться в этих небесных глазах.