Когда я там говорила, что сплю и вижу, как бы остаться наедине с самой собой? Беру свои слова обратно. Наедине с собой, может, и весело, но только первые двое суток. Через неделю уже лезешь на стенку, а через месяц… нет, голоса, конечно, не слышатся, но когда передумаешь все имеющиеся мысли не по одному кругу, начинает закрадываться подозрение, что кукушка всё-таки едет. В одно прекрасное утро обнаружилось, что Нагайна куда-то пропала, а дверь комнаты заперта. Вот тебе и настоящее заточение. Видимо, у его темнейшества какие-то сверхважные дела, моего участия, что удивительно, не подразумевающие. Золотая клетка, хоть и золотая, но всё-таки клетка. Отличающаяся от подвала менора разве что уровнем комфорта. В последние дни лета Драко как бы невзначай рассказал, что у них в особняке есть темница, в которой временно заперт мастер волшебных палочек мистер Оливандер. Попытка моя незаметно, насколько это вообще было возможно в сопровождении четырёхметровой змеи, поговорить с пленником провалилась: дверь подвала оказалась заперта каким-то заклинанием, и сколько бы я ни скреблась, ни отпереть, ни поговорить не получилось.
Я рассеянно бодаю лбом сложенные на столе руки.
Ну, а по прошествии сентября я и сама оказалась под замком. Теперь я периодически разговариваю сама с собой, пою от скуки песни Ленинграда, Аквариума, Цоя и Люмена, придумывая мало-мальски вразумительный план по спасению Северуса.
— Се-ве-рус, — еле слышно тяну вслух, смакуя каждую букву. Захват министерства магии и нападение на Нору, смазанное прощание, потому что Реддл в бешенстве, потому что нельзя показывать свои чувства, дабы их не обернули против тебя же самого. Последняя встреча. А дальше — назначение Снейпа на пост директора Хогвартса и всё, тишина.
Поднимаю тоскливый взгляд на заснеженное окно.
За людей болит душа. За пару месяцев осени, что я ещё имела возможность свободно перемещаться по замку, пусть и в сопровождении Нагайны, я успела заметить, что почти все обитатели поместья боятся Реддла до чёртиков, а тот бессовестнейшим образом не чурается применять физические методы воздействия. После провала с поимкой Поттера, когда юная компания волшебников умудрилась не только удрать, но и стереть память двум матёрым Пожирателям, Долохов и Роули ещё несколько недель старались не показываться кому-либо на глаза. В следующий раз гнев Тома обрушился на Яксли, когда весёлая троица умудрилась ворваться в министерство магии, утащить у Амбридж — той розовой барби пенсионного возраста — какой-то кулон и забрать глаз Грюма из двери её кабинета. И, наверное, если бы не вцепившиеся в меня мёртвой хваткой Люциус с Нарциссой, я бы достаточно быстро разделила долю и этого провинившегося Пожирателя. Кстати, при всём налёте аристократической надменности, Малфои оказались на удивление тёплым семейством. Ну, разве что за исключением Беллатрисы, с ней у нас как-то с самого начала не сложилось. Невооружённым взглядом видно, как ведьма с трудом сдерживается, чтобы не убить меня при встрече. Чем я ей так насолила, я уже даже не пытаюсь придумать — всё равно не пойму. Судя по тому, что я вычитала, с определённого момента у убийц начинается помутнение рассудка, поэтому все вызывающие взгляды и колкие реплики усиленно пропускались мимо ушей — грешно на больных людей обижаться.
На плече раздаётся приглушённое шипение.
— Уйди, старуха, я в печали, — грустно улыбаюсь и поглаживаю высунувшуюся из-под моих волос змеиную голову.
Два дня назад у обитателей менора прибавилось седых волос: Поттер умотал от нашего темнейшества. Причём свалил перед самым носом, чуть ли не ручкой на прощание помахал. И кто в этом виноват? Правильно, я и Люциус. Я — потому что при виде темнейшества вслух высказала всё, что я думаю о трёх с половиной месяцах сидения в одной комнате, а Люц… ну просто потому, что это Люц. На нём теперь отыгрываются по поводу и без. Возмущения на этот счёт я высказать, правда, не успела, потому что Малфой, верно оценив обстановку, закрыл мне рот рукой, но выражение лица у меня всё равно было крайне выразительное. А всё почему? Потому что нельзя женщину оставлять одну, саму с собой, на столь длительное время. Потому что женщина начинает думать, а это чревато катастрофами. Ну и додумалась я, нетрудно догадаться, до того, что буду вести партизанскую деятельность прямо под носом темнейшества. А ещё за всё то недолгое время общения с Реддлом я застукала себя за препакостным занятием: прощупыванием границ дозволенного. Вкупе с русским духом и то и дело притупляющимся в стрессовой ситуации инстинктом самосохранения, результат получился достаточно гадский для всех участников предприятия. Для меня в первую очередь — Том совершенно не проникся уважением к моим самоотверженным поступкам. И тем не менее, благодаря феноменальному везению, я до сих пор жива. Словно мне домовики в чай феликс подмешивают.
— Ладно, пойдём кофе пить, — наконец я всё-таки перестаю по инерции предаваться размышлениям о событиях последних дней и, посильнее завернувшись в мантию, пускаюсь на поиски кухни. Конечно, можно попросить всё сделать домовиков, но в комнате я насиделась на пару лет вперёд. Да и сомневаюсь, что их аристократические эльфы умеют готовить правильный в моём понимании кофе.
На секунду затормаживаю у одного из окон, выходящих на парк. Красота. Зимняя сказка. На мгновение внутри всё сжимается под натиском какой-то глупой щемящей тоски. Во всём есть что-то, напоминающее о Северусе. В медленно кружащих снежинках, в тёмных коридорах, даже в стенах этой злосчастной комнаты. Каждая мало-мальски значимая вещь, словно лезвие, одновременно вызывающее боль до дурноты и при этом почти мазохистское влечение. Даже мантия. Когда-то его мантия, которая, кажется, до сих пор сохранила его запах…
Кажется, я всё-таки сошла с ума и теперь немного одержимая. Это помимо того, что я разговариваю с ядовитой змей и распеваю странные песенки.
Домовики смотрят на меня, как на умалишённую, — где это видано, чтоб маг на кухню врывался! Но мнение домовиков меня интересует мало, поэтому просто прошу дать мне медную турку и набор горе-кофевара. Услышав список ингредиентов и, видимо, убедившись в предположении о моём душевном состоянии, маленький народец поспешил удалиться. Благо напоследок мне включили маленький огонь на странной плите.
— Ну что, приступим. Ты кофе пьёшь?
Я сгружаю свою кожаную подружку на кухонный стол. Змея делает превыразительную морду.
— Ой, не надо мне тут! Ты ешь людей в одежде, может, и кофе тоже пьёшь, — фыркаю я в ответ, подхватывая турку.
Ну что ж, кофе я последний раз готовила… когда была ещё в своём мире, и мы рисовали дипломную работу. Н-да, словно сто лет прошло.
Рассеянно оглядываю выстроившиеся передо мной жестяные банки.
Пожалуй, начнём с коричного сахара.
Судя по звуку, змея на столе вытягивается. Уверенным движением высыпаю через край сахар в турку и отправляю её на огонь.
Дальше соль…
Дверь с тихим скрипом открывается, и я тут же оборачиваюсь.
— Что ты тут делаешь?! — на мгновение кажется, что меня обманывает зрение, но появившийся в проёме Драко как-то измученно улыбается в ответ, делая шаг вперёд.
— Домовики сказали, что одна из ведьм сошла с ума. Чем ты их умудрилась напугать?
Парень подходит ближе, а я бросаю нервный взгляд на турку. Разгоревшийся сахар начинает противно шипеть.
— Да вообще кофе готовлю. Откуда ты тут взялся?
Бросив мельком взгляд на замершего рядом Малфоя, убираю турку с огня.
Мне нужна соль. И имбирь с корицей.
Закидываю ингредиенты в турку и заливаю водой до сужения горлышка.
— Ты уверена, что это кофе? Мне казалось, что в нем должна быть хотя бы пара кофейных зёрен.
Снова перевожу тупой взгляд с турки на Драко и обратно.
— Да ну вас! Посиди три месяца в комнате под замком, посмотрю, как ты будешь кофе варить! — с возмущённым смешком буркаю я, всё-таки закидывая в воду молотые кофейные зёрна, и размешиваю свою бурду. Стоящий рядом Драко только весело фыркает.
— Я вернулся ещё до Рождества. Нас всё-таки отпустили на каникулы…
Повисает неловкая пауза. Я задумчиво разглядываю медленно поднимающиеся на поверхность крохотные пузырьки, следя за тем, чтобы пенная корочка не разорвалась от бульканья вскипевшей воды, и при этом думая только о Северусе. Опять.
— И как там теперь? — наконец прерываю я тишину, не сразу вспомнив о присутствии Нагайны.
— По-другому, — вкрадчиво отзывается Драко, тоже отрешённо разглядывая голубоватый огонь.
Тонкую бежевую пенку разрывают круглые пузыри закипевшей воды.
***
Жадно глотнув воздуха, подрываюсь на кровати. Раздаётся тихий звук удара, и мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что я нечаянно скинула с кровати Нагайну. Снизу слышится раздражённое шипение, но я не обращаю внимания. В конце концов, сама виновата, могла забраться в ноги и не на одеяло.
Закрываю лицо руками и сгибаюсь пополам, захлёбываясь слезами. Сон, но такой реальный. Или не сон? Или воспоминания, пропущенные через призму собственного восприятия? Северус Снейп и Лили Эванс. Я совершенно не помню, о чём был сон, но там были эти двое, и душу раздирает в клочья от необузданного чувства боли и ревности. Ревности… И горечи, обиды, разочарования, детского эгоизма. Хочется кричать, топать ногами, требовать и плакать: я никогда не буду значить для него столько же, сколько и Лили Эванс. Да что уж столько же, я и близко с ней не стояла. Да, я не видела почти никаких воспоминаний Северуса о себе, но то немногое, что видела, было разве что беспокойством за то, что я смогу оказаться его фамильяром и что об этом узнает Дамблдор.
Снова падаю на кровать, утыкаясь мокрым лицом в подушку. Так противно от самой себя — ревновать к погибшей девушке, но, чёрт возьми, ведь это действительно больно — знать, что тебя никогда не будут так любить. Что дорогой тебе человек видит в тебе максимум тень своей прошлой любви, ну и может, немножко какого-то мифического помощника. И всё.
И я тихо реву в подушку, не обращая внимания на взгромоздившуюся рядом змею, бессильно поддавшись ненависти к давно погибшей, но до сих пор ощущающейся Лили.
***
— Мисс, назад! — мужчина вскидывает палочку.
— Прочь с дороги, ты мне ничего не сделаешь, а мне туда нужно срочно попасть, — рычу я, продолжая наступать на пятящегося Антонина. Воздух разрезает истошный вопль, от которого мы оба вздрагиваем.
— Я не могу вас пропустить, нас обоих прибьют! — Долохов вскидывает руки к небу и бросает нервный взгляд себе за спину, словно в страхе быть услышанным.
— Ну, скажи, что я тебе угрожала, прорвалась силой, не знаю, придумывай что хочешь. — Я делаю очередной шаг вперёд. Змея на моём плече издаёт низкое шипение.
— Мисс Рунцис, да как вы не понимаете?! — Маг снова делает шаг назад, глядя на меня с нескрываемым отчаянием. Новый вопль, от которого по коже проходит мороз.
— Наг, быстрее! — жалобно вскрикиваю я, обращаясь к змее. Рептилия плавно соскальзывает с меня на пол, устремляясь к Пожирателю.
— Нет! — взвывает Долохов, шарахаясь к стене.
— Пойдём, скорее! — я наконец обхожу мага, со всех ног бросаясь дальше по коридору.
Поворот, высокие дубовые двери. Замираю, ощущая бешено колотящееся в висках сердце.
Боги, что я вообще делаю?
Но не делать ничего не получается. Невозможно знать и бездействовать.
Нерешительно касаюсь ручки и, с усилием толкнув дверь, проваливаюсь в темноту большого зала. Тошнотворный запах крови, пота, рвоты и мочи бьет в нос, заставляя болезненно сжаться желудок.
— Я сказал: круцио! — раздаётся звонкий голос, полный нескрываемого бешенства.
— Мой лорд, умоляю… — тут же вторит ему срывающийся шёпот, но почти сразу тонет в истошном вопле.
Нагайна проползает мимо моих ног, чуть задевая юбку. Реддл, обезумевший от ярости, даже не замечает нашего появления, полностью сфокусировавшись на рыдающем и корчащемся от боли Драко.
— Нет… Нет! Прекрати! — взвизгиваю я, перекрикивая младшего Малфоя. Страх и злость вскипают, заставляя бездумно ломануться вперёд.
Реддл оборачивается медленно, словно не веря тому, что видит.
— Опять ты? — его голос пробирает до костей. Секунда — и я оказываюсь припечатана к стене, удерживаемая одной рукой за горло. В висок упирается волшебная палочка.
— Так нравится играть в великомученицу, Рунцис? — голос Тома вдруг опускается до шёпота. — А если я решу подыграть? Скажем, запытаю у тебя на глазах твоего бесценного мага? Ты же должна чувствовать его боль, а?
Пальцы на горле сжимаются, от чего начинает плыть перед глазами.
— Они не виноваты в том, что Гарри сбежал, мальчик и от тебя сбегал, притом не раз, — задавленным фальцетом сиплю я, стараясь не смотреть Тому в глаза.
И вскрикиваю, дёрнувшись от боли. Конец палочки вдруг становится точно раскалённым добела, и Том, с остервенением надавив, медленно ведёт по коже. От боли закладывает уши и темнеет перед глазами. В нос бьет запах собственной палёной кожи. Не до конца осознаю, когда мучение прекращается, и я падаю на пол, плача от боли и жалости к себе, при этом старательно стараясь не касаться обожжённой щеки и губы.
Я ненавижу тебя, Том Марволо Реддл.
***
— Они сделали что? — чашка чуть не выскальзывает из моих рук, а я продолжаю тупо смотреть на замершую в дверях Нарциссу.
— Банк! Сейф Беллатрисы! — Кажется, что на последних словах женщина становится ещё бледнее.
Я перевожу тупой взгляд с Малфой на Нагайну и обратно.
— Но зачем?
— Мерлин, я не знаю! Он их призвал, Белс и Люца, в большом зале сейчас собрание!
Нарциссу начинает заметно потряхивать, я же суплюсь, пытаясь понять, что может случиться в ближайшем будущем.
Надо было читать книжки. Единственное, что я помню — так это только битва за Хогвартс, ну и смерть Северуса.
— Наг, пошли. — Поднимаюсь я на ноги. В любом случае, что-то мне совсем не нравится, к чему всё идёт.
— Ты собираешься пойти к нему?! — Женщина хватает меня за руку.
— Не знаю. Но хочу понять, что произошло. — Морщусь, вспомнив о полученном при последней встрече уроке хороших манер. И как хорошо, что Нарцисса умеет лечить раны, иначе бы этот уродливый шрам так и остался бы со мной на всю оставшуюся жизнь, а шрамы девочек не красят.
Цисс ничего не говорит, только одаривает тоскливым взглядом, а мы с Нагайной выскальзываем в коридор. На корне языка начинает противно горчить какое-то необъяснимое предчувствие беды. Бегом слетаю вниз по мраморной лестнице, взметая полы чёрной мантии. Змея скользит рядом, непрерывно что-то шипя. Мы влетаем в галерею. Ещё два коридора, и будет большой зал, как вдруг я так и замираю. По рукам пробегают мурашки. На другой стороне галереи, в метре от пола, перекатываясь клубами, зависает густой чёрный дым.
