За границами пустоты

            Все вокруг кружилось, поднималось вверх и падало вниз, болталось из стороны в сторону и, кажется, было вовсе ненастоящим. Чернота перед глазами казалась осязаемой и вязкой, как густая вода или зыбучие пески, утягивающие вниз и заполняющие рот, нос, глаза и уши так, что невозможно ни видеть, ни слышать, ни говорить, ни, тем более, дышать. Огонь в ладонях продолжал гореть, поглощая кислород и сжигая напрочь плоть и кости, трещал оглушительно, смешивался с какофонией звуков живого тела и никак не желал затухать. Жар был одновременно и холодом, липким и отвратительным, сковывающим по рукам и ногам неподъемными цепями. Тоф дышала тяжело и рвано, ощущала, как затекает в легкие ядовитая жидкость, и лелеяла огонек в ладонях – словно бы мир мог рухнуть, стоило ему погаснуть. Назойливое жужжание над ухом раздражало не сильнее комариного писка, а сухая тяжесть под ногами колыхалась словно от чужого дыхания.       От засохших на щеках слез тянуло кожу и склеивались напрочь ресницы, однако Тоф вовсе не нужно было их разлеплять. Щекочущее ощущение собственных волос на подбородке вызывало поднимающиеся из низа живота теплые волны, и звуки вокруг с каждой из них становились все громче и отчетливее. Комариный писк разлетался на отдельные звуки, обретал форму и в конце концов складывался в слова, все такие же назойливые, но теперь хотя бы понятные. Тоф сидела на земле под большим деревом в лесу, склонившийся над ней Сокка недовольно бурчал, но нотки беспокойства все равно то и дело проскальзывали в его громком, чуточку визгливом голосе. Где-то дальше, будто за непрозрачным плотным пузырем, было что-то еще, но слушать больше не хотелось. Ладони жгло уже не так сильно, стоило лишь не шевелиться, гул в голове постепенно исчезал, открывая все больше и больше звуков, и вместе с ним копошащимся в волосах ветром налетало эфемерное беспокойство.       Пряные запахи и громкие звуки праздника остались по ту сторону пузыря, так что Тоф не могла даже сориентироваться, где находилась. Впрочем, раз Сокка оказался поблизости, вряд ли она убежала слишком уж далеко, так что и вернуться обратно не должно было составить особого труда. Однако, стоило неловко пошевелиться, ладони снова вспыхнули болью, из глаз брызнули слезы, а голова закружилась, смешивая сухую землю и такое же сухое бесконечно черное небо. Чужие ладони подхватили за плечи, усадили ровно и похлопали по макушке, как маленького ребенка; Тоф, прикусив губу от боли, стыда и смеха, тряхнула головой, и темнота перед глазами как будто стала еще темнее.       – Эй, ты скажешь, наконец, что с тобой случилось? – голос Сокки все еще звучал раздраженно, но теперь как будто не только из-за нее.       Ладони коснулось что-то приятно холодное, в нос ударил запах свежесорванной травы, и вдруг стало легче. Прохлада растеклась от ладони наверх, щекоткой прошлась по запястью и стремительно исчезла в тепле ее собственного тела.       – Ничего со мной не случилось! – фыркнула Тоф, вздергивая подбородок и тут же вешая его на грудь. – Это в любом случае моя вина.       Тишина прокатилась между ними прохладным отвлекающим ветром, и Сокка, отбросив пахучую траву в сторону, поднялся, кряхтя и похлопывая себя по коленям. Тоф хохотнула, собираясь сказать какую-нибудь колкость, и вдруг протяжно выдохнула, вспоминая, что Кана, вручившая ей огонек, убежала куда-то в лес. Попытки разглядеть хоть что-нибудь увенчались лишь резанувшей в висках головной болью и на мгновение смешавшимися в жуткую визгливую какофонию звуками. Тоф дернулась, едва не падая, заскользила спиной по шершавому стволу дерева и стукнулась макушкой, задирая голову так, словно бы хотела взглянуть на небо.       – Ты не видел по дороге маленькую девочку? – спросила Тоф, перебивая бессмысленные причитания Сокки.       Вряд ли, конечно, он видел хоть что-нибудь дальше собственного носа, но попробовать все-таки стоило. Тоф не думала о том, что Кана всю жизнь жила неподалеку и прекрасно ориентировалась в этом лесу, потому что сама, испугавшись, напрочь теряла любую ориентацию в пространстве. Впрочем, говоря откровенно, Тоф сейчас вовсе не думала, потому как в ушах у нее все еще звенело, а мыльный пузырь вокруг рябил и делался то шире, то резко сужался до самого кончика ее носа.       Стоило пошевелиться, и засохшая грязь отваливалась от нее комками, сыпалась, попадая в глаза и нос, так что Тоф постоянно фыркала, пытаясь отряхнуться без помощи рук. Сейчас земля под ногами была жесткой и молчаливой, и оттого тревожные мурашки расползались по коже, заползая под прилипший к шее воротник. Тоф понятия не имела, что делать дальше, но Кану нужно было непременно найти, потому что как она вообще могла заставить маленькую девочку плакать?       – Примерно такого роста? – Сокка махнул рукой в воздухе и отвернулся куда-то в сторону. – Я видел тень в кустах и как раз хотел проверить, когда ты вылезла у меня из-под ног.       Тоф крутанулась на пятках, оборачиваясь в сторону его взгляда, и зажмурилась крепче, пытаясь сосредоточиться. Тьма перед глазами пульсировала, расширяясь и сужаясь до бесконечности и обратно, отдавалась стрекотом сердца в ушах и кричала так, словно сходила с ума. Непроницаемый мыльный пузырь делался чуточку шире и снова сужался до крохотной точки перед глазами, а все за его пределами горело черным на ослепляющем солнце пламенем. В конце концов Тоф, нахмурившаяся и поджавшая пальцы ног, со свистом выдохнула и задрала голову к небу. Где-то там, представляла она, светило яркое желтое солнце на голубом-голубом полотне, а белые облака укрывали его, словно пуховая перина.       – Ну? – неприятно гнусавым голосом протянул Сокка, указывая теперь совершенно в другую сторону. – Идем уже обратно, я обещал Катаре скоро вернуться, а сам шатаюсь с тобой уже черт знает сколько.       Все вокруг было совершенно одинаково черным, пульсировало жаром ютившегося в ладонях пламени и шептало неразборчиво на ухо те слова, которые Тоф ни за что не хотела бы слышать. Было жарко и холодно одновременно, нормально, если ни о чем не задумываться, волосы щекотали подбородок и шею и свербело в носу так, что нестерпимо хотелось чихнуть. Тоф понятия не имела, где искать Кану, и потерялась ли она на самом деле, но странное чувство подталкивало в спину, веля непременно идти. Они обе, наверное, были потерявшимися в темном лесу детьми, и оттого Тоф хотела протянуть ей руку, и чтобы кто-нибудь в ответ протянул руку ей.       – Да, вперед, – пожала плечами Тоф, и с плеча ее под ноги отвалился здоровенный комок застывшей грязи.       Оба они остались стоять там же, где и встретились, указывая в противоположные стороны, пока Сокка не вспылил, хлопая кулаком о ладонь. Ее собственные ладони болели, но уже не так ярко и оглушающе, будто оцепенели и превратились в угловатые конечности выстроганной из деревяшки куклы. Тоф все еще не двигалась с места, пытаясь угадать правильное направление, и буквально чувствовала сверлящий ее затылок неодобрительный взгляд.       – Эй, ты чего собираешься делать? – чужая ладонь неподъемной тяжестью придавила к земле, и Тоф дернулась, инстинктивно пытаясь сбросить ее прочь. – Тоф? Мы остановились в другой стороне. Если не можешь сориентироваться, я…       – Она убежала из-за меня, – вздохнула Тоф, все-таки сбрасывая с себя назойливую руку Сокки, – дала мне подарок, а я даже спасибо не сказала.       От низа живота вверх поднималась тугая жгучая волна, ядовитой краской расползалась по щекам и падала в самые пятки, будто пряталась от смазывающего жар ветра. Тоф прижимала локти к бокам, не могла даже сжать кулаки и вместо этого крепко сжимала зубы.       – Ты о той девочке из деревни людей огня? – не унимался Сокка, пытаясь ухватить Тоф за предплечье, – Она же местная, погуляет и вернется…       – Она ребенок! – рявкнула Тоф, вдавливая пятку в землю и создавая вокруг болтуна ставшую уже почти привычной каменную коробку. – И не выбирала, где и когда ей родиться. А ты либо идешь со мной искать ее, либо сидишь здесь до тех пор, пока Аанг тебя не найдет!       Жар копился в горле, жег насквозь, до кровавых пятен на коже и вывернутых насквозь внутренностей, и Тоф дышала прямо сквозь него, загоняя все глубже и глубже. Теплый ветерок облизывал щеки и путался под ногами, а земля шептала и пела, почти кричала, указывая путь, но Тоф все равно едва ли слышала. Земля никогда не разговаривала с ней на самом деле, потому что попросту не умела говорить, и оттого палящая злость скапливалась на обожженных ладонях и впитывалась под ноги черным, словно тьма перед глазами, пеплом. Захотелось вдруг все бросить и вернуться домой, и Тоф, фыркнув на саму себя, зашагала вперед.       Освобожденный Сокка вывалился на землю измятым мешком, проводил ее колючим взглядом в спину и, тоже презрительно фыркнув, двинулся следом, отряхиваясь на ходу. Его дыхание казалось оглушающе громким, собственное сердце билось праздничными барабанами ровно, но часто, и трепетали на ветру кроны, и перекрикивались между собой птицы, и копошились в траве букашки. И много чего еще, живого и потрясающего, слишком громкого для стоящей перед глазами темноты и слишком ненастоящего для маленькой слепой девочки, по собственной глупости научившейся разговаривать с безразличной холодной землей под ногами.       Иногда Тоф казалось, что в последнее время она злилась постоянно, но никак не могла понять, на что именно. Со смерти Фана столько всего случилось, будто прошла целая вечность, но в то же время не произошло совершенно ничего. Тоф стала сильной, обучилась магии, но так и осталась глупым ребенком, зависящим от взрослых. Сама она не умела делать почти ничего, кроме как драться, да и то, признаться честно, выходило у нее не слишком уж хорошо. Тоф не умела общаться с людьми, не умела заводить друзей, и оттого лишь пряталась под землей, словно замурованная в глиняном коконе гусеница, никак не способная избавиться от прилипших к усикам крыльев. Все это время Тоф лишь следовала за кем-то, кто тянул ее за руку, упираясь пятками в землю, и все время оглядывалась назад, бессмысленно ожидая, что слепые от рождения глаза когда-нибудь станут зрячими. Наверное, теперь было самое время наконец принять себя, отпустить тянущую ее руку и самой зашагать вперед, но от страха все еще судорогой сводило живот, а конечности коченели прямо посередине первого неловкого шага.       Шагающий за ее спиной Сокка недовольно сопел, постоянно отряхиваясь, хотя грязи на нем не осталось вовсе, а сама она шла вперед, прислушиваясь к хрустящей под босыми ногами траве и разбегающимся в разные стороны муравьишкам. Вряд ли, конечно, это были настоящие муравьи, а Тоф все не могла вспомнить, откуда перед глазами у нее вставали яркие картинки. Трава была зеленой, а небо – голубым, но Тоф родилась слепой, так что должна понятия не иметь, что такое зеленый и голубой. Даже темнота перед глазами не должна казаться ей чем-то чуждым и странным, потому что вокруг никогда ничего больше не было, но разноцветные образы врывались в воображение так, будто существовали на самом деле. Будто было что-то еще, когда-то давно, так, что она уже и забыла, и эта странная вбившаяся в висок мысль подтолкнула Тоф в спину сильнее, чем шепот под ногами и недовольное сопение за спиной. Тоф будто бы забыла нечто очень, просто катастрофически важное, и теперь могла разве что хлопать слепыми глазами, одновременно чужими и принадлежащими ей одной.       Тихий, сливающийся с ветром всхлип разом выбил почву из-под ног, и Тоф замерла с занесенной для следующего шага ногой. Сокка, едва не врезавшись ей в спину, тоже остановился, прислушался и замотал головой. Он едва ли слышал, потому что плачь раздавался на самой границе сознания, Тоф не могла даже определить, слышала ли она его или чувствовала передающееся по земле эхо. Сейчас трудно было определить, принадлежал тоненький голос убежавшей с праздника Кане или плакал неведомый скрывающийся в ветвях зверь, но Тоф все равно ускорила шаг, стоило только определить направление. Зашуршали следом неотступные шаги, и весь мир вдруг смазался в липкую чернильную кляксу.       Нужна ли Кане ее помощь, думала Тоф. Может ли она помочь хоть кому-то, если даже не способна разобраться в собственных рвущихся из груди чувствах? Что она вообще может сделать, маленькая слепая девочка, не умеющая даже дружить? Как скоро мир под ее ногами расколется и рассыплется на осколки, врезаясь острыми краями в босые ступни? Она ведь не умеет учить, ничего на свете не умеет, так что какая от нее может быть польза?       – Эй, ты в порядке?       Сокка обращался не к ней, но голос его, ровный и чуть высоковатый для подростка, обрушился на голову ушатом холодной воды. Тоф дернулась, подаваясь вперед, и неловко замерла, когда Кана наконец-то перестала надрывно плакать. Она сидела под раскидистым деревом, укрытая низкими ветвями от солнца и ветра, подтянув колени к груди и сжавшись в комочек. Тоф сглотнула застрявший в горле комок, протянула руку и невольно пискнула, потревожив ожог. Кана, услышав ее голос, дернулась и попробовала снова сбежать, но споткнулась о ветвистый выпирающий из земли корень и рухнула, ударяясь коленями и локтями. Фыркнувший Сокка поспешно зажал себе рот ладонью, но Тоф все равно вздыбила землю у него под ногами, заставляя тоже свалиться и замолчать.       – Ну вот, теперь мы все ранены, – Тоф фыркнула, сдерживая смешок, и постаралась спрятать ладони так, чтобы как можно меньше приходилось ими шевелить.       Налетевший откуда-то сверху ветер встрепал волосы и на мгновение заглушил звуки, но Тоф все равно отчетливо слышала вырывающиеся изо рта Сокки перемешанные со смешками ругательства. Он так и остался валяться на земле, подтянув к себе ноги и накрыв голову руками, и бурчал себе под нос что-то о том, что никто на свете его не любит. Прислушивающаяся к происходящему Кана всхлипнула, втягивая сопли, уселась, снова прячась под ветками, и подула на разодранные коленки. Тоф чувствовала витающий в воздухе металлический запах, а еще едва уловимый остаточный запах горелой плоти, и оттого немного мутило. Запах нагретой солнцем травы и исходящий от Каны аромат специй помогали, но недостаточно, потому что Тоф все еще чувствовала, как подступает к горлу тугой горький комок.       Присев на корточки, Тоф потянулась вперед и только потом вспомнила, что потрепать по волосам девочку совершенно не может. Дыхание ее отражалось у Тоф на щеке теплыми искорками, а горячие слезы больше не текли по щекам. Кана перестала плакать, как только Тоф почти засмеялась, уставилась на нее снизу вверх ощутимым на кончике носа взглядом и оперлась ладонями о нагретую полуденным солнцем землю.       – Ты правда не злишься? – она склонила голову набок, так что звук ее голоса смазался и словно уплыл из-под носа. – Папа злится, когда я даю кому-то огонек без спроса.       Голос ее все еще подрагивал, не скрывая пролитые слезы, из разодранных коленок сочилась кровь, но все равно где-то в глубине, спрятанная за искрящимся любопытством выглядывала из-за спины застенчивости улыбка. Ветер трепал волосы, оставлял на щеках поцелуи, а земля под ногами протяжно пела, вытягивая высокие ноты, будто старалась изо всех сил впечатлить неблагодарных слушателей.       – Это ведь был подарок. Спасибо, – Тоф качнула головой, прикусила губу в раздумьях, – и я даже могу дать тебе кое-что в ответ.       Она упала назад, усаживаясь и подтягивая под себя ноги, широко улыбнулась, предвкушающе хихикая себе под нос, и постучала по покрытой тонким слоем колючей травы земле тыльными сторонами ладоней. Боль прокатилась вверх по рукам, на мгновение затуманила разум и отступила, перемешиваясь со стучащим заполошно сердцем и поднимающимся снизу вверх колючим азартом. Тоф никогда не делала ничего настолько филигранного, выверенного до мельчайших деталей, но получилось все равно до одури похоже на деревянную куклу, которую когда-то бесконечно давно купил ей на рынке Фан. Кукла таращилась вперед огромными глазами, болтала руками и ногами, точно не могла выбраться из засасывающего болота, и была совершенно лысой и голой. Остановившись и постояв немного, она подхватила прошлогодний мягкий листок, обернула вокруг пояса на манер юбки и покачала головой, всплеснув руками. На секунду переставшая дышать Кана разразилась искренним хохотом, захлопала в ладоши, но быстро замолкла, захлопнув рот и пытаясь сдержать рвущиеся оттуда смешки. Тоф очень хотелось потрепать ее по волосам, но ладони все еще болели так, что не пошевелить и пальцем, и потому она лишь улыбалась и управляла каменной куклой.       – Как здорово! – воскликнула Кана, когда кукла сделала реверанс и становилась. – Спасибо, сестричка!       – Сестри-и-ичка, – пробурчал откуда-то из-за спины Тоф Сокка, – что дальше, метеорит Хозяину Огня на голову упадет?       – Сокка! – шикнула Тоф, заставляя куклу крутануться вокруг своей оси и упасть прямо Кане в руки. – Молчи!       Сокка и правда послушно замолчал, вскинул руки и обиженно засопел. Впрочем, полминуты спустя прекратилось и сопение, и он остался просто застывшей глыбой, слишком мягкой на жесткой земле.       – Ну все, идем уже обратно, тебя уже наверняка потеряли, – решила Тоф, поднимаясь, но тут же нерешительно застыла, – Кана, ты ведь знаешь, в какой стороне деревня?       Это был провал, Тоф понятия не имела, куда им теперь идти. Она не знала, как и когда оказалась под землей, а потом и вовсе шла туда, куда указывал Сокка, так что, признаться честно, впервые в жизни потерялась. Тот раз, когда она каким-то чудом оказалась рядом с Ба Синг Се, не считался, потому что обратно-то Тоф дошла без каких-либо проблем. Мыльный пузырь, сузивший ее восприятие до размеров чуть дальше собственного носа, расширяться, очевидно, не собирался, так что в вопросе навигации оставалось лишь положиться на кого-нибудь другого.       Однако Кана в ответ на ее вопрос шумно помотала головой и принялась играть с куклой. Сидящий тише воды, ниже травы Сокка помогать, конечно, не собирался, потому что продолжал так и сидеть, совершенно не шевелясь. Хотя Тоф буквально чувствовала прущую от него насмешку и была уверена, что он строит какие-нибудь свои странные рожи, которые отчего-то тоже невероятно красочно всплывали в воображении.       – Ладно, Сокка, – хмыкнула Тоф после минуты раздумий, – можешь открыть рот. Ничего не произошло. Точнее, никаких новых звуков не появилось, только обернувшаяся Кана хрюкнула и зажала себе рот ладонью. Тоф протяжно вздохнула, склонилась к ней и заговорщицки зашептала:       – Он сейчас просто открыл рот? Молча, как рыба об лед?       Кана шумно выпустила воздух, закивала и все-таки засмеялась.       – Как рыба об лед! – радостно повторила она, потрясая каменной куклой.       Смеяться Тоф совершенно не хотелось, и потому она, протяжно вздохнув, зашагала наугад примерно в ту сторону, откуда они с Соккой пришли. Кана, то и дело оборачиваясь, потянулась следом, но быстро переключилась на куклу, принимаясь трясти ее и дергать за руки и ноги. Порыв прохладного ветра заглушил их шаги, и Тоф задрала голову к небу, думая, что уже, наверное, вечереет. Макушку грело уже не так отчаянно, холодная тень выдавливала свет и наползала на кожу, а на траве выступали капельки вечерней росы. Прошел уже целый день, а Тоф все еще казалось, будто они вот только что приземлились после ужасающего ночного перелета. Хотелось есть, помыться и лечь в кроватку, а не в спальный мешок, и чтобы Фан почитал сказку на ночь, а мама поцеловала в лоб.       – Сестричка, я голодная, – частично озвучила ее мысли Кана, дернув Тоф за штанину, – приготовь поесть.       В животе предательски заурчало, и Тоф со вздохом подумала, что ела в последний раз примерно утром, когда они с Зуко только пришли в деревню. Вспомнив о Зуко, она едва не хлопнула себя по лбу, прикусила губу и проглотила смешок.       – Я не умею, – Тоф качнула головой и едва заметно ускорила шаг, чувствуя, как неловко падает голос.       Сокка тащился следом и все еще молчал, и это по крайней мере говорило о том, что шли они в правильном направлении. На какое-то время повисла тишина, а потом Кана снова дернула ее за штаны:       – Почему?       – Почему? – эхом повторил Сокка на грани слышимости.       – Моя семья богата, – Тоф пожала плечами, пнула попавший под ноги камешек, – я никогда ничего не делала самостоятельно.       – Почему? – снова спросила Кана.       Налетевший порыв ветра растрепал волосы, и Тоф тряхнула головой, отбрасывая их с лица. Веки тянуло вниз, ресницы напрочь слиплись от грязи, а темнота перед глазами была тягучей и оглушающе молчаливой.       – Они считали меня слабой, – вздохнула Тоф, но и это разыгравшуюся малышку не устроило:       – Почему?       Каменные руки и ноги куклы стукались о тело, издавали гулкий скрежещущий звук и путались между собой. Сокка шагал позади, почти на границе ее восприятия, что-то бурчал себе под нос, но Тоф даже не пыталась прислушиваться. Что-то горькое скапливалось на кончике языка и утекало в горло, вызывая рвотный позыв; боль от опаленных ладоней поднималась волнами и иглами впивалась в грудину. Тоф шла вперед, понятия не имея, что здесь и сейчас делает, и отчаянно пыталась услышать звонкую, натужную песню земли.       – Я же слепая, – хохотнула она, ускоряя шаг и ловко обходя тонкое высокое дерево.       – Что значит слепая? – эхом отозвалась Кана, выворачивая каменной кукле голову.       Сердце громко ударилось о ребра и упало в пятки, придавливая к земле. Тоф на мгновение замерла, едва не оступилась, отбросила пинком толстую узловатую ветку и поморщилась.       – Это примерно вот так.       Голос Сокки раздался откуда-то совсем рядом и снова исчез, смешиваясь с шелестом земли и дыханием ветра. Тоф прикусила губу, заставляя себя дышать, тихо фыркнула себе под нос и тряхнула волосами, отбрасывая с лица тяжелые от грязи пряди.       – А, – понимающе протянула Кана, – убери.       Должно быть, Сокка закрыл глаза Каны руками, не позволяя видеть ничего, кроме темноты. Шелестение одежды сливалось со звуками витающего вокруг ветра, перешептывающейся листвы и гомонящих под ногами кочек, следовало за движениями тела и исчезало в разномастных шагах, но Тоф все равно отчего-то старательно прислушивалась. Пустота перед глазами была горячей и вязкой, липла к коже, стекая по щекам, и капала за шиворот раскаленным железом. Между ними тремя биением сердца и шумом крови в ушах повисла тишина, солнце постепенно скрывалось по ту сторону земли, подменяя тепло зябкой прохладой, а деревья высокими столбами вырастали прямо из-под земли, разбрасывали в стороны колючие пушистые ветки и хватали за волосы и одежду. Словно бы пытаясь остановить их, деревья преграждали путь, сыпали на головы листья и следили сверху сверлящими птичьими взглядами.       Тишина, которая вовсе не была тишиной, шепталась, подмигивала и тихонько напевала свою сочиненную на ходу песенку, где слова сменялись невнятными покалывающими на кончике языка эмоциями, а мелодия взлетала ввысь с каждым коротким порывом забирающегося за шиворот ветра. В голове Тоф крутились мысли о доме и еще кое-что, невысказанное и непонятое, сверкающее на кончике носа тлеющей искоркой. Тоф думала о маме и папе, которые, должно быть, волновались о ней, а еще о Ли, таком же искалеченном, как и она сама, Айро, Зуко и Фане, лицо и могилу которого ей так никогда и не придется увидеть. Тоф шла в Ба Синг Се, чтобы встретиться со ждущим ее там братом, победителем и героем войны, и ей вовсе не нужен был тот, кто больше никогда не вернется. Она помнила рыдающую маму и слишком спокойного на первый взгляд отца, и в голове у нее все чаще крутился вопрос – почему не она? Почему должен был умереть здоровый сын, оставив место единственной покалеченной при рождении, увечной дочери, которая только и способна быть безмолвным украшением, куклой или чьей-то ступенькой? Родители не знали о ее силе, просто не смогли бы это принять, и Тоф никогда не рассказывала, эгоистично поддерживая выстроенный ими образ несчастного слабого ребенка. Тоф на самом деле не была слабой, но иногда ей казалось, что не существует на свете более бесполезного человека.       – К слову, я сын вождя, – каркнул вдруг Сокка скрежещущим от долгого молчания голосом, – и я умею готовить.       Нотки неприкрытой, перемешанной с сарказмом гордости так и сверкали в его голосе, так что Тоф даже невольно фыркнула, тут же предложив накормить голодного ребенка, на что Сокка только насупился и замолчал, принимаясь пинать растущую под ногами траву. Играющая на ходу Кана тряхнула куклу, так что руки и ноги ее застучали о тело, шлепнула о ладонь и громко заливисто рассмеялась. Тоф, признаться честно, понятия не имела, сколько им еще идти, и оттого чувствовала себя запертой в крошечной клетке, плывущем вместе с ней мыльном пузыре, сквозь непроницаемые стенки которого не проникало ни ветерка.       – И вообще, как так получилось, что ты знаешь, где Ба Синг Се, но не знаешь, в какой стороне деревня… – снова начал Сокка после совсем недолгого молчания.       – Понятия не имею, в какой стороне Ба Синг Се, – пожала плечами Тоф, начиная говорить еще до того, как Сокка закончил.       Любопытный, ощутимый на коже взгляд просверлил в ней дыру и исчез, снова стукнули о тело каменные руки и ноги куклы, и Кана что-то невнятно забормотала себе под нос. Тоф непроизвольно потянулась, чтобы потрепать ее по волосам, и Сокка вдруг кашлянул, заставляя ее одернуть руку.       – Зачем тебе в Ба Синг Се? – спросила Кана, мгновение спустя переключая все внимание на куклу.       Из раскрытого рта не вырвалось ни единого звука, Тоф так и застыла, даже запнувшись, а после тряхнула волосами и клацнула зубами. В Ба Синг Се ее ждали, ждали уже очень давно, но сказать это язык отчего-то упрямо не поворачивался, напрочь прилипая к пересохшему небу.       – О, мы почти пришли! – воскликнул, прерывая затянувшуюся на мгновение тишину, Сокка, ускоряя шаг и почти срываясь на бег.       Прислушавшись Тоф поняла, что он прав. Первые остовы домов виднелись уже за деревьями, топот ног казался далеким боем колокола, а праздник, кажется, вовсе не прекращался. Едва ли кто-нибудь заметил отсутствие двух маленьких девочек в суматохе, танцах и пересудах, за прошедшее время ставших лишь громче. Пряный запах специй, смешавшийся с запахом дыма и прогоревших бревен, заполнил ноздри одним резким порывом, почти заставил закашляться, и Тоф рвано выдохнула, осторожно вдыхая наполненный человеческой жизнью воздух.       Окружающий ее мыльный пузырь задрожал, словно испугавшись, и сжался еще сильнее, так что теперь она едва видела побежавшую вперед Кану. Сокка замялся, остановился, рвано вздохнул, и Тоф махнула ему рукой, направляясь следом за девочкой. Странное вязкое чувство забилось в груди, мешая дышать, а с каждым шагом она точно проваливалась сквозь землю все глубже и глубже. Ладони пульсировали болью, пряные запахи напрочь забивали нос, а окружающие звуки вбивались в уши с оглушительным током крови, смешивались в удушающую какофонию, и ничего больше нельзя было разобрать. Тоф не знала точно, куда идет, слепо шарила ногами по земле и как никогда отчетливо ощущала себя совершенно маленькой слабой глупышкой, покинувшей родной дом ради собственного упрямства.       Она вздрогнула, когда на плечо легла теплая рука, едва не оступилась и замерла, высчитывая чужой пульс. Каша из звуков и запахов вбивалась в виски звоном погребального колокола, с каждым шагом гроб опускался все ниже, а пустота перед глазами ликовала, раззявливая беззубую пасть и обнимая ее холодными руками.       – Ты в порядке, Тоф? – чей-то тихий голос прозвучал в голове переливами колокольчиков, мазнул по щеке ветром и исчез, словно выдуманный ее собственным воображением призрак.       Тем не менее Тоф мотнула головой, сглатывая вставший в горле горький комок, кое-как вдохнула свежий словно после дождя воздух и закашлялась, желая прямо сейчас провалиться сквозь землю. Ставшая уже полузабытой привычкой боль поднималась от ладоней и выше по рукам, расползалась от плеч на шею, давила скулы и сжимала виски, выдавливая наружу бесполезные глазные яблоки. Тоф рвано дышала, тянулась к исходящему неведомо откуда теплу и все крепче сжимала веки, не желая больше видеть ничего, кроме тьмы.       Тепло, совсем не такое, как от спелой травы, невесомо коснулось рук и потекло выше, забралось под жесткую от грязи одежду и упало к самым ногам. Ветерок встрепал волосы, мазнул по щекам и по лбу, и чей-то тихий вкрадчивый голос снова ворвался в сознание. Он звучал едва уловимо и совсем неразборчиво, но Тоф все равно жадно слушала, впитывая каждый бьющий по вискам звук. И в какой-то момент, стоило ей только отвлечься, боль стала тише, мыльный пузырь снова испуганно дрогнул, и ощущения, звуки и запахи ворвались в сознание с такой силой, что заслезились глаза. Тоф показалось, будто она видела яркую белую вспышку, но темнота оставалась чернильно-черной, насмешливо колыхалась перед глазами и тянулась с отвратительными липкими объятиями. Окружающие ее голоса взорвались, смешались и разделились, и она наконец услышала, как просит ее прекратить Зуко, и как вырываются из ее собственного горла натянутые смешки.       Праздник в деревне продолжался, будто вовсе ничего не случилось, резко пахло огнем и пряностями, стучали барабаны и лились, перемешиваясь и сливаясь, громкие песни. Вспышки костра стрекотали на ветру, разбрасывая искры, а Кана, словно позабыв о том, что только что случилось, тянула ее за штанину. Зуко недовольно бурчал себе под нос и пытался отряхнуть Тоф от грязи, и от всего этого ей вдруг стало ужасно смешно. Натянутые смешки сменились искренними, и Тоф рассмеялась, запрокидывая голову к черному небу. Где-то там наверняка светили, перемигиваясь, первые звезды, тянулась мутная дымка млечного пути и покачивалась в облаках полная, испещренная рытвинами луна. Каменная кукла в руках Каны стучала руками и ногами, будто тоже танцевала и хлопала в ладоши, но и она лишь повиновалась движениям чужой легкой руки, совершенно не беспокоящейся о сохранности подаренной игрушки.       Теплая, почти горячая ладонь легла на макушку, встрепала и без того напрочь спутанные волосы и не исчезла, осталась там приятной тяжестью, приводящей в порядок взбалмошные мысли. Тоф медленно вдыхала прохладный вечерний воздух, где-то совсем рядом взрывалось искрами пламя, а земля под ногами наконец-то пела, протяжно вытягивая ноты. Тоф вторила ей тихоньким свистящим дыханием, перекатывалась с пятки на носок и слушала, телом вбирала исходящее от молча стоящего рядом Зуко тепло. Кана убежала на праздник, слилась с танцующими и смеющимися людьми, но Тоф все равно отчетливо слышала ее громкий заливистый смех и стук рук и ног каменной куклы.       Когда они прощались, пламя все еще жарко горело, опаляя щеки и заглушая стук сердца, выплевывало в небо оседающие в волосах искры и ласкало землю теплыми стрекочущими языками. Зуко долго разговаривал со старостой деревни наедине, и Тоф даже почти не подслушивала, лишь бесцельно бродила по улочкам, пиная попадающиеся под ноги камешки. Ладони ее обработали специальной мазью от ожогов, так что теперь почти не было больно, только легкое покалывание время от времени поднималось по предплечьям до самых ключиц. Прижимающая к груди каменную куклу Кана торжественно вручила ей сверток, наказав открыть его только у стен Ба Синг Се, и Тоф все-таки потрепала ее по волосам тыльной стороной ладони. Этой ночью, несмотря на выворачивающий внутренности наизнанку полет и бьющий в лоб ветер, она на удивление хорошо спала, привалившись плечом к теплому плечу Зуко и кончиками пальцев ощущая дыхание огромного парящего в небесах зверя.