Скованные одной смертью

Мира — ошибка. Неудавшийся эксперимент, результат неправильного проведенного ритуала, как не назови, а суть не изменится: она была, но словно и не было. Мираж, обман зрения, насмешка; именно так её воспринимали новоиспечённые родители, когда видели мельком, чувствовали боль в груди и вину, прожигающую, беспощадную, раз за разом напоминающую о том, что не сумели уберечь. Или, правильнее сказать, не захотели? Мира — их напоминание о собственных ошибках, их плата за доверие и жертва свету. Дамблдор говорил, что это лишь игра подсознания, Лили кусала губы, недоверчиво щурилась, но молчала, пытаясь найти информацию и не находя её. Ей очень хотелось верить, что Мира живая, но рука проходила сквозь, а девочка, казалось бы, сидящая рядом с сыном, вполне материальным, улыбающаяся ей беззубой улыбкой, пропадала, словно её и не было. «Близнецы. Мальчик и девочка», — звучит в голове голос колдомедика, и Лили, скатываясь на пол, утыкается лбом в детскую кроватку, даже не пытаясь вытереть текущие по щекам слёзы. Ей кажется, что у неё едет крыша, что в груди вырвали кусок сердца, не заботясь, что оно продолжило кровоточить; ей больно и хочется кричать. Детский смех заставляет вздрогнуть. Лили смеётся в ответ сама, хрипло, до боли впиваясь пальцами себе в волосы; ветер влетает в комнату, дёргает шторы и в их шорохе слышится голос, словно шепчет кто-то, тихо, отчаянно, вторя её собственным мыслям: «Твоя вина, твоя-твоя-твоя», и миссис Поттер воет от бессилия. — Мама. Лили поднимает голову, смотрит в глаза мальчишки, отражение её собственных, зелёных и таких родных, и невольно замолкает. Гарри улыбается, и его магия, явно повинуясь желанию, вытирает слёзы с её щёк, этим самым действом успокаивая уставшую от этого всего девушку; и рана, что только что кровоточила, немного покрывается корочкой, давая долгожданную передышку. Война с Волдемортом в самом разгаре, у неё есть сын, о котором нужно заботиться, которому нужна мама, так имеет ли Лили право на слабость? Она поднимается на ноги, достает из кроватки сидящего Гарри, прижимает к себе, стараясь не смотреть на второго ребёнка, вновь появившегося. Мира обиженно надувает губки, тянет к ней свои ручки, делая больно, вновь вызывая ком в горле… — Я дома! — доносится голос Джеймса с первого этажа, и Лили ему невольно завидует: ей тоже хочется чаще выходить на улицу, по делам, на собрании — да куда угодно! Лишь бы, как он, почти не появляться тут, в месте, ставшем для четы Поттер настоящим кошмаром. Лили молчит, напевает колыбельную, пытаясь успокоиться, прижимает к себе крепче сына. Очень хочется спуститься вниз, сорваться на Джеймсе, но что толку? Сколько бы ни было ссор, они ничего не давали. Сохатый видел проблему, но ссылался на Дамблдора, ведь если тот говорит, что пройдёт, значит обязательно… Лили, впрочем, в это не верит. Слишком сильно душит вина, терзает бессилие, чересчур велика надежда, безрассудная, нелогичная, говорящая, что когда-нибудь она сможет прикоснуться к Мире, обнять её. Это сумасшествие на грани с верой, граничащее с любовью матери; несмотря на всё, миссис Поттер не боится девочку, являющуюся, словно призрак, ведь ощущается та как дочь… Дочь, перед которой Лили виновата. Джеймс, впрочем, Миру боится. Не показывает этого, храбрится, как истинный гриффиндорец, но обходит стороной, лишний раз на неё не смотря. Или это всё же вина не позволяет кинуть на неё лишнего взгляда? Лили не знает. А время идёт. И, вопреки всем иллюзиям, девочка тоже растёт, как и её брат… Вот только если Гарри видят все, то его сестру только родные по крови. Мира встаёт тогда же, когда он, и шаги они делают вместе; Лили отдаётся сумасшествию, разговаривает с миражом как и с сыном, хвалит их наравне; Джеймс лишь хмурится, но молчит — от ссор он устал не меньше своей жены. Дамблдор говорил, что Мира — ошибка, игра подсознания. Что это пройдёт, что они перестанут её видеть… Лили усмехается, думая, что он оказался прав; зелёный луч врезается ей в грудь, и уже мёртвое тело оседает на пол. Мертвецы не видят ничего.