О прелестях недотраха

Оставшиеся двадцать минут от пары я сидела тихо. Почти прижавшись грудью к парте, сгорбилась в безуспешных попытках спрятаться от насмешливого взгляда Чернова за спинами одногруппников и, боясь лишний раз пошевелиться, вперилась в тетрадь, разглядывая её поля, заменяющие черновик: сверху выведены номера вопросов, которые нужно подготовить к следующему занятию, снизу — криво нарисованные цветы с гигантскими лепестками и залезшая на конспект синяя виноградная лоза. Очень быстро мои каракули потеряли чёткость: расфокусированным взглядом я прошлась по макушкам впереди сидящих и уставилась на крайнюю у двери парту, — а голову заняли мысли о будущем: интересно, что сделает мама, если я вдруг отчислюсь к концу второго курса? — и пришла только к одному выводу: за это меня точно не похвалят. Прижав ладонь ко лбу козырьком, чтобы спрятать глаза, нервно усмехнулась. Вот и закончились мои беззаботные университетские будни, я-то думала, что единственной проблемой могут стать прогулы и плохие отношения с преподами, ан нет, вот ещё одна нарисовалась… В виде интимной связи с одним из тех же преподов… После звонка нужно свалить из аудитории так, чтобы Чернов меня не заметил: ещё одного столкновения и тем более разговора с ним не переживём ни я, ни моя бедная совесть: на месте сгорю от стыда. Александр Николаевич задал новый вопрос и, заглянув в журнал, вызвал отвечать Влада, обучение которого ограничивалось извечной зубрёжкой без капли заинтересованности, и вскоре напряжённая тишина сменилась монотонным тихим бубнежем. Настолько это было вяло, что слова сливались в неразборчивое месиво, но Чернов его, похоже, понимал, раз периодически кивал и не перебивал, чтобы попросить говорить чётче. Время тянулось медленно: прошло всего лишь пять минут, осталось пятнадцать. И с каждой секундой я, казалось, всё больше приближалась к сумасшествию, потому как мысли одолевали настолько рьяно, что заныло в висках. Как Чернов поведёт себя в сложившейся ситуации неизвестно, и эта неизвестность меня до чёртиков пугает. Он застукал нас на месте преступления в весьма неоднозначном виде, и я сомневаюсь, что, увидев полуголую студентку и полуодетого преподавателя, можно истолковать произошедшее иначе, сославшись на «недоразумение». Ситуация ни в коем разе не двусмысленная. И как ему только удаётся быть таким спокойным, ума не приложу: чинно расхаживает по аудитории, изредка комментирует, скучным взглядом скользит по студентам и равнодушным тоном задаёт дополнительные и наводящие вопросы, философствует. Если бы мне довелось лицезреть пикантную сцену подобного содержания воочию, то у меня бы от потрясения шок случился. Разве что только это не в первый раз происходит, и Александр Николаевич уже привык к развлечениям Серафима… Взглянув на дисплей телефона, закинула ногу на ногу и нервно закачала носком. До конца занятия всего ничего, хватит накручивать себя, нужно забыть, выкинуть его из головы, а не думать о всякой ерунде. Да только как вообще можно забыть, если от воспоминаний идёт дрожь по телу, колени подкашиваются, а губы горят, ненавязчиво напоминая о том великолепном потрясающем действе, что творилось на кафедре… Вот и говори потом, что отсутствие партнёра никак не влияет на эмоциональное состояние. Щёки снова вспыхнули, и я склонилась над столом, последний раз поймав взгляд Чернова. Да что ж это такое? Как подумаю про Серафима, память безжалостно подкидывает самые пикантные обрывки событий пятнадцатиминутной давности во всех красках, да ещё и со звуковым сопровождением: с его рваными вздохами, тихими, едва слышными стонами, и сбившимся до хрипа голосом, которым он шептал моё имя. В мыслях то и дело мелькали его насыщенно-зелёные, затуманенные страстью глаза, закушенная в попытках сдержать стон губа, бесподобная улыбка. И зацикленным эхом звучало в мыслях: «Ева, ты такая красивая», как будто пластинку заело. Влад, наконец, закончил рассказ и сел на место, а Чернов, поставив плюсик в ведомость, поспешил дополнить его ответ: скрестив руки на груди, прижался бёдрами к столу и начал углубляться в тему, отмечая, как Владик ловко сумел обойти неточности, допущенные в учебниках, по которым мы работаем. Кира у меня ничего не спрашивала, только, подперев ладонью голову, безучастно наблюдала за Александром Николаевичем, слова которого для меня обратились в белый шум, и иногда поворачивалась ко мне, чтобы смерить меня взглядом, проследить за тем, как я отрывисто постукиваю ногтями по столу, и злобно шикнуть. Я кивала, прекращая барабанить и, не в силах совладать с собственным телом, качала ногой, изучая взглядом одногруппников и уже давно знакомую аудиторию, разглядывая испорченную ненадлежащим уходом пошедшую буграми доску и недавно образовавшуюся трещину на оконном стекле. — Прекрати, — вновь потребовала Кира сквозь зубы, когда я в очередной раз случайно задела парту ногой, и её клеёнчатый пенал, съехав, упал на скамью. Я повиновалась, меняя род деятельности. Чтобы занять себя хоть чем-то, перевернула страницу и принялась рисовать на полях тетрадки треугольники, звёздочки, кружочки, и вскоре каракули, одна залезая на другую, слились в большое серое пятно. До конца семь минут, но, вопреки ожиданиям, мучения мои закончились раньше, чем прозвенел звонок. Чернов задумчиво посмотрел на наручные часы и после затяжного молчания провозгласил об окончании занятия, напоследок сказав, что скинет вопросы к следующей паре на корпоративную почту. Силясь скрыть радостную улыбку, я собрала вещи и, смешавшись с толпой, поспешила ретироваться, но попытка бегства была замечена, не ускользнув от острого зрения Александра Николаевича, и пресечена равнодушным: — Кострова, останьтесь. Прижав сумку к груди, я спряталась за коренастым Вовой, который тоже остановился, дожидаясь, когда можно будет подступиться к двери: на потоковых лекциях народу всегда много, — и замерла. Не хочу с ним говорить! Вова тут же сдвинулся с места, так и не поняв, почему я пристроилась с ним рядом, а Чернов терпеливо ждал, постукивая пальцами по столу, неотрывно на меня глядя, и я не смогла проигнорировать приказ. Не дожидаясь, когда кабинет опустеет, подошла к преподавателю. — Вы плохо себя чувствуете? — вкрадчиво спросил Александр Николаевич, перебиваясь, как мне показалось, на насмешливый лад. Показалось же? Когда за последним студентом захлопнулась дверь, он поднялся, обошёл стол и, прислонившись к нему бедром, сложил руки на груди, — выглядите неважно, — я осмотрелась: может, ещё кто остался в аудитории, раз он таким обеспокоенным тоном со мной беседует, но нет: никого здесь, кроме нас, не было, — и пошла на опережение, надеясь признанием своей вины свести ещё не начавшийся конфликт на «нет»: — Плохо. Мне морально плохо. И стыдно. Очень-очень стыдно. Извините за то, что вам не посчастливилось увидеть, — теребя в пальцах край рубашки, глубоко вдохнула, чувствуя, как стыд красит щёки и уши, и завела руки за спину, чтобы сцепить ладони. Ожидался грандиозный разнос, но Чернов молчал, тишина, прерываемая хлопками дверей за пределами аудитории, затянулась. Мне хотелось спрятаться от пытливого взгляда и наконец перестать ощущать себя дурочкой, вызванной на ковёр, но, пока я не знала, куда себя деть, стояла смирно, рассматривая носки кроссовок. Знала бы, чем обернётся мой поход на кафедру, лучше бы осталась на паре и ответила на злосчастный вопрос. — Ева, — наконец, позвал Александр Николаевич. Я, затаив дыхание, осторожно взглянула на него исподлобья, но он, на удивление, слабо улыбался, хитро щурясь. Неужели меня не осудят? Больно дружелюбно выглядит. Чернов прерывисто выдохнул, поджал губы и, прислонив ладонь к подбородку, усмехнулся: — Я даже слов подобрать не могу, чтобы описать свой шок… — Говорите, как есть… Я уже ко всему готова… — и, махнув рукой, кивнула. Тогда Александр Николаевич, взглянув на дверь, понизил голос до шёпота: — Я не имею права лезть в вашу личную жизнь, но… — подбирал слова он тщательно — ещё бы! — прерывался на полуслове и, уперевшись рукой в стол, барабанил по его крышке пальцами, — сегодня она могла перестать быть таковой. Понимаете? Вам двоим следует быть осторожнее, тем более в стенах университета, — он вновь замолк, принявшись за сбор разметавшихся по столу ведомостей и конспектов лекций, и я, не услышав продолжения, спросила: — И? — И, если вы меня услышали, и у вас нет вопросов, можете идти. — Это… Всё? — неверяще переспросила я. Ожидала большего, от него тем более, он же входит в пятёрку строжайших преподавателей на факультете по мнению студентов. Где нотации и гневные тирады о том, как это непристойно и аморально? Где нравоучения о приличии и благоразумии? Где… Хоть что-нибудь? — Что ещё вы ожидаете услышать? — ехидно спросил Чернов, аккуратно засовывая листы в файлик. — Ну, а как же… Ну… — Вы сами всё понимаете. Что подобного рода отношения не доведут до добра… — пробормотал он, отведя взгляд, но тут же усмехнулся и добавил то, чего от него я могла ожидать в последнюю очередь: — но только в том случае, если вас на этом поймают… Впрочем, в уставе же ничего не прописано, а значит, и упрекнуть вас будет не в чем. В любом случае, хотя вы вольны выбирать сами, но умоляю вас, больше… — он потёр переносицу, — чтобы подобного не было… Уж точно не на кафедре, — я удивлённо приподняла брови. Только лишь «не попадайтесь» и «будьте осторожнее»?! — Конечно-конечно, больше такого не повторится. Ни на кафедре, ни в универе. А… Александр Николаевич, почему вы говорите это мне? — не поняла я. У нас с Серафимом-то и отношений нет, а он уже даёт напутствия и предлагает варианты обхода устава, но вопрос мой Чернов истолковал по-своему: — Потому что Серафима Евгеньевича я знаю давно. Надеюсь, у вас мозгов в голове больше, чем у него, — невольно усмехнувшись — ну точно две подружки, — и, перехватив лямку рюкзака, обернулась к двери. — Я поняла вас, спасибо за консультацию. Можно идти? — Идите. Всего доброго. — До свидания. В коридоре я, наконец, смогла вдохнуть полной грудью, будто с плеч камень упал: несмотря на то, что беседа прошла гладко, в присутствии Чернова даже думать было тяжело, слишком уж душит авторитетом. Хотя он на удивление оказался намного адекватнее, чем я могла представить в самых смелых своих фантазиях, и даже… Добрее, что ли? Скажи кому-нибудь я так из одногруппников, у виска пальцем покрутят… Слишком уж противоречивая Чернов личность, хотя вон, сегодня даже отпустил раньше и никого не завалил. Может, настроение улучшилось, когда порнушку в прямом эфире увидел? А может, просто растерялся. Я бы тоже охренела на его месте. Но раз выговора не было, то и чудненько. Когда я спустилась на первый этаж, прозвенел звонок с пары. Гадать, ушёл ли Серафим, не стала, поэтому из корпуса неслась сломя голову, не желая больше задерживаться в университетских стенах: потрясений и так было достаточно, к тому же мысль об очередной незапланированной встрече с ним вынуждала сердце биться чаще, а щёки пылать. Кажется, если буду так реагировать, то, как и говорил Чернов, ни к чему хорошему это не приведёт. Сбавила шаг я, только когда прошла половину аллеи, расположившейся вдоль корпуса, в боку закололо от быстрой ходьбы, а универ скрылся из вида, теряясь за макушками раскидистых сосен. Силясь восстановить сбитое дыхание, рассматривала встречных людей, чтобы остудить разгорячённую непотребными мыслями голову, отделаться от дурных и в то же время пленительных воспоминаний, от которых щёки краснели безбожно. Если бы только Чернов зашёл на несколько минут позже, то я бы и не мучилась так сильно. Наверное. Впрочем, если бы он не зашёл, то я бы, возможно, согласилась на второй раунд… Сумасшедшая. Когда я прошла мимо соседнего корпуса и миновала пешеходный переход, выходя на финишную-прямую: вдалеке уже виднелись крыши общежитий, — мои надежды не оправдались в очередной раз за день: остаться в одиночестве не получилось — позади послышался знакомый голос: — И снова мы встретились, Ева, — я резко обернулась: неужели уже на нервной почве слуховые галлюцинации появились? — и застыла, рассматривая сложившего руки на груди Серафима — он остановился в полуметре от меня, перехватив сумку, застегнул разъехавшуюся молнию и поправил лямку на плече. Что-то мне сегодня не везёт… — Что это, если не судьба? — я-то надеялась, что мы с ним не увидимся ещё хотя бы несколько дней, я отойду, подумаю, займусь самобичеванием и отпущу ситуацию, ан нет: тут как тут, да ещё и улыбается так… Лучезарно, довольно, радостно. И невинно. Но в этой улыбке едва ли есть место святости. Змей-искуситель. — Ой, Серафим Евгеньевич… И снова здравствуйте, — растерявшись окончательно, я невольно отшатнулась, запинаясь об попавшийся под ногу камешек, и посмотрела ему в глаза. Вспомнила, как он их закатывал и стонал в унисон, смутилась и отвела взгляд. Сейчас, казалось, он выглядел ещё более привлекательнее, чем на кафедре… — Что такое, Ева? — саркастично спросил Серафим, лукаво щурясь, — не ожидали, что попытка бегства окажется провальной? — он махнул рукой в сторону общаг и сделал несколько шагов, возобновляя путь, а мне ничего не оставалось, кроме как пристроиться рядом, неуверенно озираясь по сторонам: конечно, Серафим у нас личность выдающаяся и запоминающаяся, каждый студент из нашего корпуса его знает — и не только из нашего: философию он ведёт и у психологов, и у физиков, и у юристов, — но я ведь ничего противоестественного не делаю. Вдруг он со мной идёт, чтобы о учебной работе или курсовой поговорить? Хотя какая кому разница? — Я даже и не пыталась… — уверенно солгала я. Неужели это так очевидно? — что толку от вас бегать, если мы на одном факультете существуем? — Я видел, с какой вы скоростью вылетели из корпуса, да ещё и так по сторонам озирались. Нетрудно догадаться, — интересно, а как я споткнулась и чуть не упала, тоже видел? — Вы за мной следили? — подозрительно прищурившись, я понизила голос до шёпота. — Не следил, — покачал головой Серафим, — случайно выглянул в окно и увидел. У нас как раз окна кафедры выходят на внешний двор. Я лишь хотел убедиться, что с вами всё в порядке. Мне казалось, что после случившегося вы и на ногах твёрдо стоять не можете. — Вы явно себя переоцениваете, — сострила я, но доля правды в его словах есть. Он лишь снисходительно хмыкнул и свёл брови к переносице. — Вы хотели мне что-то сказать? — догадалась я. — Хотел, да. Ева, могу я рассчитывать на то, что о сегодняшнем происшествии никто не узнает? Никто. Ни друзья, ни тем более одногруппники, — он склонил голову к плечу, испытующе глядя на меня, и я мгновенно кивнула. Неужели я похожа на дурочку, которая побежит рассказывать о сексе с ним всем подружкам и знакомым? Никогда я так не поступлю, по крайней мере, пока это может обернуться плачевными последствиями для его репутации. — О каком происшествии? Сегодня что-то случилось? — картинно изумилась, Серафим удовлетворённо улыбнулся, и я невольно улыбнулась в ответ и чуть тише добавила: — само собой, я понимаю, что о таком не распространяются. Можете даже не волноваться, — он тряхнул головой, отводя взгляд, рваным жестом взъерошил волосы и кашлянул в кулак. Неужели застеснялся? — ой, не смущайтесь вы так. Бывает. — Бывает? — скептически спросил Серафим, вскинув бровь. — Ну, у кого-то, может, и бывает. У нас с вами же было, — я замедлилась, стоило общежитию показаться из-за жилых домов, остановилась у края тротуара и повернулась к Серафиму, он остановился напротив, только сейчас я заметила алеющую отметку у него на шее, которую поставила самолично же, оглянулась в поисках лишних глаз и поправила воротник, намеренно задевая засос фалангой, — вы бы прикрыли, у вас здесь… Кхм… — он, кажется, понял сразу, накрыл ладонью и вздёрнул воротник, но пользы от этого было мало, всё равно видно. Кажется, ближайшую неделю он будет ходить только в водолазках. — И по чьей же милости? — пробормотал он. Я стыдливо кашлянула в кулак и кивнула в сторону общаг: — Я сворачиваю здесь. — Проводить мне вас не разрешите? — До общаги? — удивилась я и тут же замотала головой, — не утруждайтесь. Сама дойду. Но за предложение спасибо, я оценила, — и всё же Серафим романтик, хотя, это было понятно по обращению со мной на кафедре. А мне нравится… — Так вы в общежитии живёте, — задумчиво протянул он, взглядом обводя потертое, потрепанное жизнью здание. — К сожалению, — невесело откликнулась я. После дождливых осени, весны и снежной зимы общагу я начала ненавидеть в тысячи раз больше: залитые потолки и вздувшиеся местами обои никак не сочетались с комфортной жизнью, а после декабрьских холодов и затяжной ангины — мысли о переезде, даже если придётся за квартиру отвалить целое состояние, не казались такими уж бредовыми. Но съехать пока не представляется возможным, — кстати, Серафим Евгеньевич… — Можно просто Серафим… — молниеносно поправил он. — Серафим… — повторила за ним и всё равно машинально добавила: — Евгеньевич… Вы извинитесь перед Александром Николаевичем за меня ещё раз? Он больше всех сегодня пострадал. У него может быть психологическая травма, после увиденного… — Это вряд ли, — широко усмехнулся Серафим, сводя брови на переносице, — скорее, после сегодняшнего это у меня будет травма, — он вдруг изменился в лице, мгновенно погрустнел, и тихо добавил: — слушать его лекции — та ещё каторга. — Ой, он и вам лекции читает? — Периодически, — вздохнул Серафим, скривив губы в безрадостной улыбке. Догадываюсь, какие там лекции… Он вздохнул, пряча руки в карманы, а я ещё раз обернулась к общежитию. — Ну… Я пойду. До свидания, Серафим Евгеньевич, — попрощалась я тихо, чтобы скрыть довольство в весёлом голосе, но получилось крайне плохо. После разговора с ним дурные мысли резко исчезли, больше не осталось ни стыда, ни сожалений, только томительное ожидание следующей встречи, потому как мы ещё не разошлись, а я уже хочу его увидеть вновь. Хорошо, что Серафим меня догнал. — До встречи, — кивнул он, и я зашагала к крайнему зданию, чтобы завернуть за его угол и скрыться из вида, напоследок бросив на застывшего посреди дороги довольно улыбающегося Серафима взгляд… Кажется, из этого и правда ничего хорошего не получится. Быстро взбежав по ступеням, я зашла в общежитие. Хорошее настроение не испортили ни сварливая комендантша, которая сегодня сменяла добрейшей души Людмилу Васильевну, ни холодное приветствие, ни мрачный, полный осуждения взгляд, в котором сквозило трудноскрываемое презрение. Я спешно поздоровалась, показала пропуск, дождалась, когда Тамара Сергеевна его проверит, попытается прожечь взглядом во мне дырку, словно видела в первый раз, и, получив разрешение войти, направилась к лифту: несколько секунд ожидания, кнопка восьмого этажа, подсвеченная красным, и порядком надоевшая музыка, играющая каждый раз, как лифт начинает движение. В коридоре было пустынно и тихо, только несколько парней сидели в фойе в креслах и залипали в телефоны. На часах половина пятого, похоже, все ещё на парах: обычно здесь оживлённее. Подойдя к двери своей комнаты, я потянулась к сумке, чтобы выудить из кармана ключи, а другой рукой по привычке нажала на ручку, и она, на удивление, поддалась. Неужели Полина вернулась раньше меня? Да, действительно. Когда я заглянула в комнату, она лежала на кровати и, подняв телефон над головой, что-то разглядывала на дисплее. Заметив меня, она вытащила из уха наушник и приподнялась на локтях. — О, привет. — Привет. Ты уже вернулась, а говорила, что пары до вечера. — А. У нас препод на конференцию уехал, — задумчиво пробормотала она и, запоздало спохватившись, поднялась и потянулась ко мне, чтобы быстро приобнять за плечи и улечься, снова утыкаясь в телефон. — У тебя новые духи? — спросила она, растягивая слова, — классные, но на мужские похожи. — В ответ на вопрос я протяжно угукнула. — Ага, что-то типа, — схватив воротник, потянула ткань к носу и принюхалась. Пахнет Серафимом… И сексом. И до чего же приятно, что хочется дышать его запахом и… Рубашку я сняла молниеносно, пока мысли не ушли не в то русло, переоделась и, убрав вещи в шкаф, легла на кровать. Полинка повернулась на бок, выискивая удобную позу, а я прошлась взглядом по комнате и тоже развернулась к стенке. Мне никогда не нравилась теснота, а в школе при мысли о том, что мне придётся делить жилплощадь с посторонним человеком, приводила в ужас, с тех пор ничего так и не поменялось: жизнь в крохотной комнатушке зачастую раздражала. Исключением были те тихие вечера за посиделками с шампанским и роллами, но в большинстве своём… Тот ещё кошмар: вечный беспорядок, с которым ничего не сделаешь, учебники и тетради, сваленные, где придётся — на столе или на тумбочке, грозящиеся рухнуть и рассыпаться по полу от малейшего к ним прикосновения, шкаф, забитый под завязку, и творческий беспорядок на подоконнике. Борьба за полки, благо, нас миновала. Если бы София, которую подселили к нам третьей, не съехала к родственникам, то сосуществовать было бы ещё тяжелее. Но ещё труднее жить с человеком, который постоянно болтает по телефону, особенно, если у тебя чуткий сон и чувствительный слух, и тем более, если вы не сходитесь характерами. А с Полиной мы характерами как раз не сошлись, но попроситься переехать в другую комнату я не могла: привыкла к ней, да и страх того, что может оказаться ещё хуже, никуда не делся. Повернувшись на другой бок, я приподнялась на локтях и, взглянув на неё, спросила: — Кстати, почему ты меня не разбудила сегодня? Я ведь просила… — Я забыла, — лениво протянула Полина, — я сама проспала и почти опоздала. Я вообще думала, что ты не пойдёшь на пары. Будильник прозвенел, ты его отключила и дальше спать легла, — почесав затылок, я легла обратно. Ну да, было такое. Я смахнула пришедшие уведомления и, подложив руки под голову, уставилась в потолок. Надо бы сделать ремонт… И плитку потолочную подклеить, а ещё лучше поменять, пока она сама не отклеилась, не свалилась на головы и не засыпала всё штукатуркой. — Вот поэтому я и просила меня толкнуть. — Если бы ты не пила на ночь снотворное, то тебе бы не было так тяжело просыпаться самостоятельно, — укорила Полина, закидывая ногу на ногу, чтобы затрясти ей в воздухе. Ага, как же мне их не пить, если я без них из-за тебя уснуть не могу?! — Мне без них не спится, — напомнила я раздражённо, — в следующий раз на дверь повешу гигантский стикер кислотного цвета. Чтобы перед выходом ты точно обратила на него внимание и вспомнила обо мне. — Хорошо-хорошо, делай, как хочешь, — ну хоть бы вид сделала, что слушает, честное слово, для кого я здесь распинаюсь? Я засунула наушники в уши и прикрыла глаза, переключив телефон в беззвучный режим. Но покой мой долгожданный и самобичевание прервалось Полиниными разговорами. Да что ж ты будешь делать? Говорит она так, что и с музыкой в наушниках на комфортной для ушей громкости слышно, и даже мысли мои перекрикивает. Словно назойливый комар над ухом жужжит, а сделать ты с ним ничего не можешь, и от этого на душе невыносимо гадко. Она ведь терпит мои ночные посиделки за конспектами с включённым светом, ничего не говорит, хотя её это так же, как и меня, раздражает, и я ничего сказать не могу. Приходится существовать совместно. Чтобы избавиться от общества не перестающей беседовать по телефону Полины, я решила заняться полезным делом: стиркой. Собрала светлые вещи в охапку и уже хотела направиться в прачечную, как она, поднявшись, окликнула меня. — О, ты стираться идёшь? — она вытащила наушник, — мои вещи захватишь? Там кофточка лежит, синтетика на сорок, — я молча взяла ту самую кофточку, развернулась, и мне в спину прилетел ещё один вопрос: — о, и повесишь? — И повешу, — покорно отозвалась я. Мне не сложно. — Спаси-и-ибочки, — протянула она довольно, расплывшись в улыбке, и тут же вернулась к телефону. Перевалилась на живот, подминая под себя подушку, и снова затараторила, поднося микрофон ко рту. Из трёх машинок была занята всего одна, так что я быстренько закинула сначала Полинину одежду, выбрав режим для синтетики, потом — свою и, чтобы не возвращаться в комнату, со всем комфортом устроилась в кресле в холле, воткнула наушники в уши и, включив игру на телефоне, забылась в раскатах рока. Когда время перевалило за восемь, а по таймеру до конца стирки осталось около десяти минут, пришло сообщение… От Серафима. Музыку я сразу же выключила, подождала несколько секунд, чтобы мгновенный ответ не показался подозрительным, скинула ему свой ник в мессенджере и написала: «По всем вопросам сюда» Он тут же прочитал и вышел, а через несколько секунд мне пришло ещё одно сообщение, только теперь в мессенджере. Вот теперь можно и пообщаться. Серафим: Шифруетесь? «Конспирация ещё никому не помешала» Для большей концентрации я даже наушники вытащила и повернулась в кресле, закидывая ноги на жёсткую боковину, чтобы устроиться удобнее: к вечеру заболела поясница, хотя виновник тоже не остался безнаказанным. Серафим: Конспирация — громко сказано. Как будто переписка — что-то противозаконное. «Отчасти так и есть: нам ведь нельзя…» Но только отчасти, потому как на устав и осуждение, которому, по-моему, неоткуда взяться — кто будет осуждать двух взрослых людей за отношения, которые не сильно-то и противоречат убеждениям общества? — меня резко перестали волновать. В тот самый миг, когда Серафим поразил искренней улыбкой, заботой и… Серафим: Разве от того, что нам нельзя, не хочется ещё больше нарушить запрет? Знает, какие вопросы нужно задавать. Провокационные и не предполагающие другого ответа. Я была уверена, что на этом наши пути разойдутся, а сегодняшний разговор по пути из универа был лишь для того, чтобы попросить держать язык за зубами, но Серафим, кажется, планирует продолжить «общение», а может, хочет повторения? Хотя я бы не отказалась. И от того, и от другого. И от чего-нибудь большего… «Хочется, в этом и проблема» Серафим: Иногда стоит дать волю желаниям. «Как это было сегодня на кафедре?» Серафим: Почти… Я имел в виду общение. Змей-искуситель… Хотя каждый думает в меру своей испорченности, и я, похоже, окончательно испортилась. «Я подумаю о своих желаниях и обязательно к ним прислушаюсь» Зазвенел таймер, из прачечной запиликала машинка. Я обмотала наушники вокруг шеи и, засунув телефон в карман штанов, поплелась вытаскивать вещи. Пока я развешивала одежду, пришло очередное уведомление. Серафим: И сколько времени уйдёт на раздумья? Ответ я напечатала сразу же. «Как надумаю, дам вам знать» И следом отправила сердечко. Довольная, я окинула взглядом сушилку, поправила футболку, чтобы на ней не осталось складок, и пошла обратно в комнату. Завтра придётся идти в универ ко второй паре, поэтому, чтобы не клевать носом, я решила лечь раньше. Подготовилась ко сну, умывшись и почистив зубы, поставила будильник, выключила уведомления на телефоне и, пожелав спокойной ночи Полине и попросив разбудить меня, выпила снотворное. Повернулась к стенке, слушая искажённую музыку, которая играла у Полины в наушниках, и закрыла глаза, надеясь снова уснуть быстро и прекратить вслушиваться в посторонние звуки. Даже соседи уже стихли, не шибко мешая сну едва слышным бормотанием со стенкой.

***

Утром Полина, как и обещала, разбудила меня, потому что я снова выключила будильник и, перевернувшись на другой бок, уснула. Пока она пропадала в ванной, я, нежась под одеялом, пыталась проснуться, растягивая те несколько блаженных последних минут, и взяла телефон, чтобы посмотреть новости, но насладиться теплотой одеял мне не дали. Вернувшаяся Полинка тихо хлопнула дверью и, остановившись посреди комнаты, зло зыркнула на меня. — Что такое? Снова волосы плойкой спалила? Я давно говорю, что её выкинуть надо, — потерев глаза, я свесила ноги с кровати и, внимательнее осмотрев Полину, заметила у неё в руке скомканную тряпку. — Ева, что это? — спросила она, вскинув руку. — Это одежда, кажется, даже твоя. У меня ничего зелёного нет, — сонно ответила я, и тогда Полина перестала ходить вокруг да около и напомнила мне о вчерашней просьбе: — Я просила повесить её сушиться. Полинины слова эхом пронеслись в голове и исчезли, оставляя после себя крохотное чувство вины разъедать ещё не оправившийся после сна мозг. — О-о-ой, я совсем забыла, — протянула я неуверенно и попыталась оправдаться: — вчера был тяжёлый день, напряжённый, у меня совсем из головы вылетело, — взглянув ещё раз на скомканную растянутую тряпку, потупила взгляд. Должно быть, её кофту вытащили из машинки и швырнули на сушилку. — Ладно, плевать, — махнула рукой Полина. Она кинула кофту на стул и вернулась к сборам, передвигаясь по комнате до ужасного громко и неуклюже: захлопала дверцами шкафов, затопала, шлёпая подошвой резиновых тапок по полу, задышала так, будто только что пробежала марафон — шумно и надрывно, захлопала футлярами от теней и пудры, и я снова приподнялась, разглядывая её перекошенное раздражением лицо. А взгляд её, наполненный непоколебимой решимостью и злобой, будто меня тут могут и придушить. Она, конечно, по натуре вспыльчивая, и её может вывести из себя любая мелочь, но отходчивая, так что я надеялась, что скоро она отойдёт и я смогу миновать её гнев. В голове защебетал мерзкий дружелюбный голосок — совесть, которая у меня почему-то до сих пор не атрофировалась: « — Извинись, ты не должна была так делать! — возмущённо зашептал внутренний голос, — пусть ты и правда забыла, но всё равно вина на тебе!» Внутренний эгоист, сверкая белоснежными клычками, ехидно зашипел в противовес: « — А она, кстати, вчера тебя подставила, поделом ей! С людьми нужно обращаться так, как они обращаются тобой, согласна?» Согласна. Глас благоразумия стих, безмолвно соглашаясь. Да, поделом, заслужила. К тому же я и действительно забыла про её вещи. Скинув одеяло, я всё же пробормотала сдавленное: — Извини. Я правда забыла, — но извинение очевидно неискреннее она пропустила мимо ушей, и я, вскинув брови, поджала губы, строя умоляюще-извиняющуюся выражение лица, — ну, Полин. Если у тебя нет одежды, я могу дать тебе что-нибудь из своего, — она, хмурая и раздосадованная, смягчилась, складывая руки на груди. — Спасибо за предложение, но «что-нибудь» я и у себя найду, — Полина, тяжело вздохнув, кажется, успокоилась, потому как передвижение по комнате больше не ознаменовывалось грохотом и топотом. Я, раз конфликт исчерпан, поднялась и поплелась в ванную, зевая, отстояла образовавшуюся очередь, а, когда вернулась, Полина уже ушла. Вид пустующей комнаты умиротворял, когда ещё я смогу насладиться одиночеством? Она, казалось, прогуливала всё больше, а у меня всё меньше оставалось возможностей остаться наедине с собой, потому сегодняшнее утро я провела в тишине и компании телефона с новостными лентами дольше обычного, и поэтому на лекцию опоздала. Тихонько отворила дверь и, кивнув преподавателю, прошла к ближайшему к двери ряду, где базировались все опоздавшие. Устроившись за одной партой с Вероникой, достала тетрадь и принялась записывать лекцию. Занимались мы без перерывов, и к середине пары я была уже «никакая»: мозг отказывался воспринимать информацию, в руках было недостаточно силы, чтобы держать ручку, а желудок, изнывая от голода, пел песни, Кира на меня посматривала с соседнего ряда — неужели даже оттуда слышно? — а Вероника глядела на меня сочувствующе, понимающе и сунула шоколадный батончик. — Твоя щедрость не знает границ, — улыбнулась я мечтательно, медленно, чтобы не шуметь, разорвав обёртку. — Ешь быстрее, эти ужасные звуки сосредоточиться мешают, — шутливо цыкнула она, продолжая записывать за преподавателем. К концу занятия я обессиленно лежала на парте и пыталась не заснуть. Экономика, конечно, классная наука, но до чего же скучная. Когда до звонка осталось несколько минут, все одичавшие от недостатка никотина уже были на низком старте, чтобы сорваться в импровизированную курилку перед корпусом, а Екатерина Алексеевна уже диктовала домашнее задание, в дверь постучали: пришла Евгения Сергеевна — наш куратор. Заглянула в аудиторию, поздоровалась с преподавателем и, дождавшись, когда она закончит говорить, объявила: — Ребята, после звонка не разбредаемся, в этой аудитории остаёмся. К нам с презентацией пришли наши с вами коллеги. Для вас — будущие, для меня — настоящие. Посидите, послушаете, может, что нового узнаете. И чтобы все себя вели хорошо! — А как же перерыв? — не удержалась от вопроса я, подходя к Евгении Сергеевне с уже собранной сумкой, — мы хоть поесть успеем? — Как обычно, нет, — хохотнула сбоку Вероника, закидывая рюкзак на плечо, — не задавай глупых вопросов. — Куратор хмыкнула, окидывая нас жалостливым взглядом, и, поправив очки, смиловалась: — Бедные голодные студенты, — картинно вздохнула она, покачала головой и, наклонившись ко мне, прошептала: — ладно, пока все соберутся и аппаратуру настроят, успеете заглянуть в столовую. Только быстро. Одна нога здесь — другая там, — Евгения Сергеевна замахала ладонью, подгоняя нас, а я, быстро поблагодарив её за доброту, схватила Веронику за локоть и потащила в коридор. Алиса, стоящая рядом, увязалась вместе с нами, решив в последний момент, что тоже хочет подкрепиться. Когда мы спустились на первый этаж, Вероника, которая, как выяснилось, ушла под предлогом «в буфет» лишь потому, что у неё желания ни идти на беседу с «коллегами», ни на следующую лекцию не было. Она плавно отделилась от нас на полпути к столовой. — Прощайте девочки, удачно отсидеть лекции, — послав воздушный поцелуй, Вероника отвесила нам низкий поклон, почти касаясь лбом коленей, и чуть ли не в припрыжку пошагала на выход. — А проблем у неё не будет? — неуверенно спросила Алиса, — что, если нас будут отмечать? — я только махнула рукой. — Да кто нас будет отмечать? Туда согнали всех со специальности, если не с факультета, никому эта нервотрёпка не нужна, — когда мы дошли до буфета, заняли место в очереди, но она продвигалась крайне медленно, и Алиса — отличница, которая ненавидит опаздывать, притопывала и нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. — Мы же опоздаем, — вздохнула она, и я, взяв её за плечи, мягко подтолкнула ближе к раздаточному столу, пропустив вперёд. Я опаздывать тоже не люблю, ровно так же, как и ходить на подобного рода мероприятия: уже всё наизусть знаю, у сотрудников тех центров даже речь не меняется, и всё то же, что и всегда. — Пропускаешь меня? — недоверчиво спросила Алиса. — Конечно, покупай, и беги, а я сама дойду до аудитории, не заблужусь по пути. Алиса хлопнула в ладоши, тихо поблагодарила меня и, подойдя к кассе, попросила продать булочку и баночку чая. Женщина быстро пробила провизию, отдала сдачу, а Алиса, погладив меня по плечу «на прощание» ускорила шаг, скрываясь в двустворчатых дверях. Подошла моя очередь. Я выбрала бутерброд, попросив разогреть в микроволновке, бутылочку негазированной воды и, оплатив, потопала на третий этаж — медленно, неспеша, надеясь пропустить вступление и прийти уже к основной части презентации. В коридорах было пусто, похоже, студенты уже стеклись в лекционную аудиторию, поэтому никто мне не мешал: я развернула бутерброд, откусила кусок. Пока жевала, открутила пробку, запила, куснула ещё несколько раз, останавливаясь ненадолго, чтобы проглотить. Когда миновала второй этаж, пришлось завернуть обратно в пищевую плёнку провизию и спрятать в сумку. Лекционная аудитория оказалась забита под завязку: абсолютно все парты были заняты. Мои однокурсники рассредоточились по всему кабинету, знакомые лица мелькали то на первых партах, то на самых дальних, небезызвестные третьекурсники заняли места в центре, прямо перед доской, а перваки перед ними. Я остановилась, не понимая, куда бросить кости, и, не желая мешать мельтешением, прижала сумку к груди и, пригнувшись, прошла вдоль ряда, рыская взглядом по крайним местам в безуспешных надеждах, что кто-то додумается подвинуться, и прошмыгнула к тем, кому не хватило места. Поднявшись на несколько ступеней, пристроилась на подоконнике. Закинула на него вещи и, скрестив руки на груди, воззрилась на экран, на котором уже включили презентацию. Нужно отдать должное — хорошо сделанную, без странных переходов и однотипных шаблонов. Вау, постарались, конечно, не то, что в прошлом году. Пока я пыталась побороть тягу к мобильным играм, чтобы не показаться совсем уж наглой, ко мне подошёл опоздавший Серафим — сегодня, как и ожидала, вместо привычной рубашки — черная водолазка с высоким горлом. Он прошёл мимо Чернова, кивнув ему, и пристроился рядом со мной. Кивнул и мне, а я отвела взгляд, дожидаясь момента, когда женщина переключится на нужный слайд и продолжила вещать, заглушая мои слова: — Здравствуйте, Серафим Евгеньевич, — пробормотала я, прикрыв рот ладонью. Приветствие моё потерялось в её властном звонком голосе, но он услышал, повёл плечом, на миг прикасаясь им к моему. — Здравствуй, — ещё тише прошептал Серафим, заискивающе улыбаясь. — Думал, даже не поздороваешься. — Так мы всё-таки на «ты»? — уточнила я, переключив внимание на экран, и скрестила руки на груди, вскидывая подбородок. — Если ты не планируешь меня отшить, то почему бы и нет? — Правда? А мне казалось… — начала я, склонив голову к его плечу, но сострить мне не дали. — Тс-с-с, — он приложил палец ко рту, побуждая замолчать, и подался вперёд, беспристрастно рассматривая презентацию. — Если хочешь поговорить, можем встретиться после пар, — многозначительно добавил он и невозмутимо взглянул на зашедшую в аудиторию Марию Геннадьевну — декан нашего факультета, приосанилась и я, пытаясь показать заинтересованность, но получалось откровенно плохо. Она остановилась у двери, поправила очки, кивнув всем, кто с ней поздоровался, и пристроилась в уголке. — Боюсь, сегодня не получится, — прошептала я, больше не оборачиваясь к нему. — Почему? — У вас ещё три пары, а у меня — две. Кажется, не судьба, — пожала я плечами. — А, вот как… — разочарованно протянул Серафим. — Но мы можем списаться. Вечером. Я приняла решение. Думаю, тебе оно понравится. — Буду с нетерпением ждать… Вечера.