Кислород

      — Я подумал, что мы не закончили утром, — на его лице играет мерзкая лицемерная улыбка. Привыкший к обожанию, он был несколько обескуражен утром, увидев вместо восхищения — злость в глазах своей давней поклонницы. — А потом ты не пожелала прийти на завтрак и занятия. Так что договорим сейчас, садись.       Том прожигает её взглядом.       Чем ты думала утром? Чем ты думаешь сейчас, когда не подчиняешься?       Он с трудом сдерживает себя, чтобы не наслать на неё проклятье.       Ради Салазара, Афелия, отомри и хватит позорить факультет. Шевелись.       И он не находит в её глазах ничего из того, что хотел найти, из того, что был готов найти.       Злость, любовь, восхищение? Куда ты засунула всё это?       Только холод и… отвращение? Он не уверен, что готов признать, что действительно видит его.       Ал выдыхает. Афелия была бы счастлива проснувшемуся вниманию со стороны Тома. Она бы даже не задумалась, что это затишье перед бурей. Афелия никогда не думала о буре, никогда не видела в Томе зла. И никогда не шла против него. Но что сделает Гермиона, Лестрейндж понятия не имеет.       Она морщит нос, незнакомое для брата и Ди движение, которого Афелия никогда не делала. А потом один уголок губ ползёт вверх.       — Я не хочу сидеть тут, выберу другое место. — Гермиона задирает нос, а Ал роняет голову на руки.       — Видишь ли, — Том поднимается со своего места. — Я не считался бы слизеринским принцем, если бы за этим столом для тебя нашлось место не там, где я хочу.       — Принц значит… — она сжимает губы, словно обдумывает следующую фразу, вертит её на языке, пробуя на вкус. Но, выдыхая её, сама себя начинает ненавидеть. — А кто принцесса? — сидящие за столом переглядываются. Уже весь зал наблюдает за этой перепалкой, включая преподавателей. — Похоже никто. Что ж, придётся быть мне.       На губах Тома появляется довольная ухмылка, он складывает руки на груди, понимая, что победил. Она сядет рядом, а он позволит ей быть принцессой пока обед не закончится. Пока ему не надоест.       Гул зала кажется Грейнджер чем-то далеким и неестественным. Словно между ней и Томом прокладывают коридор, оградив от окружающего мира стеклянными стенками.       Она ненавидит его. И с каждой секундой ненависть нарастает, растекается по венам. Как будто тело Афелии готово не только принять этот настрой, но и усилить его. Как будто уже не Гермионе хочется сжать кулаки и ударить его.       Ломай там, где хрупко. Проще построить новое, чем чинить.       Слабоумие и отвага.       И она слишком долго ненавидит его, чтобы сейчас думать головой.       — А принцессы не сидят там, где им не хочется. — она переводит взгляд на однокурсников. — Вам было бы здорово научиться думать своей головой. — хочется самой себя ударить, откатить время назад и никогда этого не произносить вслух. Словно слова не её. Но вместо этого, Гермиона резко разворачивается на каблуках и отправляется к столу Когтеврана, садясь на место рядом с парнем, вовремя подвинувшимся в сторону. — Ты же не против моего соседства? — она поднимает глаза и только и успевает, что зажать рот рукой.       Рядом с ней за столом Когтеврана сидит парень с чёрными волосами. Он сутулится, из-за того, что высок, и выделяется среди остальных. У него длинные руки с тонкими пальцами, в которых он теребит салфетку. И слегка оттопыренные уши. И веснушки на носу.       Но всё это неважно.       Это Рон, Гермиона готова поклясться в этом.       — Привет. — с удивлением бурчит сосед. — Я… Джордан, можно просто Джо.       Он поджимает губы, в глазах пробегает искра надежды. Пальцы превращают салфетку в белую массу, неизвестной формы.       — Надеюсь не Ли? — она так до конца и не понимает, это её неудачная шутка или удачный план выдать себя.       Парень расплывается в улыбке.       — Нет, Ли был позже.       Их столовые приборы размеренно стучат. Не имея права выдать себя беседой, они вынуждены молчать.       Том тоже заканчивает обед в тишине, изредка огрызаясь на своих приближённых. Ему давно никто не дерзит перед всем Большим Залом. И уж точно не Афелия, преданная, верная ему Афелия.       Которая, по его мнению, вообще не должна была сегодня проснуться, если проснулся он.

***

      — Да я сама понятия не имею, что это было. Импровизация. — огрызается Гермиона и хочет выдернуть свой локоть из цепких пальцев Дианы.       — Значит я тебе объясню. Это был позор! Ты не имеешь права садиться за чужой стол! Это против правил!       — Нет в Хогвартсе таких правил!       — В Хогвартсе — может быть, но на Слизерине есть. — она так резко дергает Гермиону за руку, что той приходится остановиться, развернувшись к подруге. — Мы никогда, никогда не падаем в грязь лицом при других, не позволяем упасть своим. И не выносим грязь за пределы подземелий. Афелия бы никогда…       — Я не Афелия! — Гермиона готова задохнуться.       Ди быстро осматривает коридор и заталкивает ее в ближайший кабинет, накладывая чары тишины.       — Я помню, но ты в её теле. И если ты не хочешь, чтобы об этом узнала вся школа, не веди себя как антиАфелия. — она тяжело вздыхает, одной рукой продолжая держаться за Гермиону, другой опираясь на парту. — Мы с Алом хотим тебе помочь. А это не просто, когда ты пытаешься закончить жизнь самоубийством, ругаясь с Томом.       — Если вы все понимаете, насколько опасен Том, то почему слушаетесь его? Вас ведь больше! Почему за столом никто не уступил мне место? Даже Ал!       — Потому что не все это понимают, а ещё потому, что Том хочет сражаться с Грин-де-Вальдом и учит своих друзей, как это делать. А это дорогого стоит. Он сильный маг. Его друзья — сильные маги. Мы не нападаем в открытую, почти всё можно решить без драк и громких ссор, Ал это понимает, надеялся, что и ты тоже понимаешь. — она переводит дыхание. — Слизерин признает силу, и если меня поставят перед выбором к кому присоединиться, клянусь, я не буду долго думать, я выберу человека с нашего факультета, человека, который думает так же, как и я. Потому что так правильно…       Грейнджер оседает на ближайший стул. Точно, помимо всех прочих бед, впереди ещё и знаменитая дуэль.       — Какие ещё правила мне следует знать? — спокойно выдыхает Гермиона, безразлично смотря куда-то в пол.       Диана выдавливает из себя милую улыбку. И Грейнджер ведётся на неё.       Она лучшая ученица Хогвартса, магглорожденная, подружка Поттера, гриффиндорка. Она так старалась всему этому соответствовать. А теперь ей предлагают отказаться от идеалов. Стать человеком, которого, при других обстоятельствах, она могла бы смело ненавидеть. Да даже сейчас ненавидит.       — Первое: старший в семье - всегда прав. Если нет старшего, прав тот, кто сильнее. Его слово — закон. — отчеканивает Ди почти так же, как Гермиона в детстве повторяла молитву в церкви по воскресеньям. — Второе: семья и её честь превыше всего. Третье: твои эмоции, только твои эмоции. Четвёртое: сломаться может то, что не гнётся, а мы, словно вода, принимаем любую форму и просачиваемся сквозь пальцы. Пятое: что бы не происходило, выбирай тот вариант, который приведёт к наименьшим потерям с твоей стороны. Этого с тебя пока достаточно. Это правила твоей новой семьи. — ни одна мышца её лица не дрогнула во время монолога. — И, само собой, мы не должны перечить женихам, а потом мужьям, но у этого правила мало последователей.       — Но вы все обручены, почему у Афелии не было жениха?       — Я слышала, что родители хотели свести ее с кем-то вне Англии. Но с ростом силы Грин-де-Вальда это стало невозможным. Правда, я боюсь, что жениха у тебя не долго не будет.       — А если я откажусь от свадьбы?       — Не сможешь. — Ди ударяет по спине подруги. — Не сутулься. У Афелии идеальная осанка. Это абсолютно недопустимо, ты станешь изгоем, твою семью поднимут насмех, возможно, тебя проклянут свои же, хорошо, если оставят в живых, я столько историй об этом слышала от бабушки... Лучше моли Салазара, чтобы они выбрали кого-то хорошего, ну или хотя бы не старого.       — Кажется, мне нужно просто сделать то, что я умею лучше всего. Выучить новую информацию, разобраться в новой теме. И подстроиться под обстоятельства, чтобы стать лучшей.       — Ты уже рассуждаешь, как настоящая слизеринка. — подбадривающе улыбается подруга. Гермиона очень хочет поверить этой улыбке. В очередной раз.       — Почему ты не плакала, когда узнала, что Афелия умерла? — вопрос висит на языке у Грейнджер слишком долго, и она просто не может его сдержать. Он срывается с губ сам собой.       В комнате повисает тишина. Недолгая, но рвущая барабанные перепонки.       Давай же, Ди. Она не слизеринка, с ней пока ещё можно разговаривать честно.       — Если ты чего-то не видишь, это не значит, что чего-то нет. — тихо произносит девушка. — И слезы не мерило боли.       Грейнджер разглядывает ее лицо, будто видит впервые, в ней просыпается интерес, которого раньше не было.       Она участник войны, она видела смерть и знает, что впереди смертей ещё больше. Она пришла сюда из ада, который устроил Том. Из ада, который устроили все они — её новые сокурсники. И она не может понять, откуда у Розье такая выдержка.       В сорок четвёртом тихо, и подростки из этого года куда сильнее, чем Гермиона.       И это пугает. Рон       Завтрак кажется ему безвкусным. Хотя стол ломится от разнообразия угощений, парень вяло водит вилкой по тарелке, превращая омлет в массу ещё более несуразного вида, чем он был до этого.       — Джо, что приключилось? Ты слишком хмур даже для себя сегодня. — толкает в бок однокурсник.       — Поссорился с подружкой? — подмигивает девочка напротив. Кажется, Сара.       — Не грусти, приятель, мы ей быстро подберем замену. — подхватывает сосед девчонки.       — Не смеши, Кевин, ты можешь подобрать только книжку в библиотеке. — сосед поворачивается к Рону, ища одобрения.       Как пошутить, если понятия не имеешь, о какой девушке идёт речь? И даже не знаешь, в каких ты отношениях с этими людьми?       Уизли с тоской смотрит на стол Гриффиндора, без труда отыскивает на нем рыжую голову и улыбается. По крайней мере один родной человек, пусть он об этом пока и не знает.       А потом занятия и большая часть его факультета воодушевленно обнимает учебники, а не придумывает план, как прогулять уроки.       — Джо, ты просто обязан это прочесть. — Уизли вычислил имя парня в конце завтрака. Лавгуд. Тиндарей Лавгуд.       И Рон поначалу посмеивается и из-за его имени, и из-за того, что его сын и внучка будут верить в морщерогих кизляков, когда этот отрицает даже часть реально существующих волшебных животных. Но потом понимает, что Джо, каким бы он не был при жизни, все же не зря выбрал Тина себе в друзья.       — Просто посмотри! Это разве неудивительно? Самолет-истребитель, эти магглы просто звери! Невероятно! А ты знаешь, как работает его двигатель? — Лавгуд захлебывается в эмоциях, активно жестикулируя, во время перехода из кабинета в кабинет между занятиями. — Я всю ночь потратил на изучение этого вопроса, по секрету, папа прислал мне кое-какие документы, и с уверенностью могу тебе сказать…       — Что именно из-за этого ты не подготовился к зельям и потерял баллы. — перебивает его Сара, догоняя. — Сегодня турнир в гостиной по шахматам, Джо, придешь поболеть? Мы с Тином и Кевином играем.       — А я могу тоже принять участие? — глаза Рона первый раз за день загораются.       — Ты же их ненавидишь, друг?       — Сменил приоритеты. — Рон ухмыляется. Когтевранцы открываются ему с совершенно новой стороны. Подумать только, турнир по шахматам!       И всё начинает казаться не таким уж плохим. Если, конечно, не считать того, что за пределами Хогвартса идет война, до рождения его друзей около сорока лет, и он понятия не имеет, что с этим со всем делать. И, да, он только что сходил на пары с Темным Лордом.       Чертовым Темным Лордом, который сидел с лицом ангела, который начинал перепалки с гриффиндорцами, который получил баллы от Слизнорта.       Который ни разу не убрал с лица мерзкую улыбочку, и который, страшно поверить в это, еще выглядит, как человек, но уже создал два крестража. Рон готов в этом поклясться, потому что помнит все рассказы Гарри до единого.       И Уизли весь день не выпускает палочку из рук, прокручивая в голове одну и ту же мысль.       Убить.       Беспощадно.       Хладнокровно.       Не задумываясь.       Но ничего не предпринимает.       Боится предпринять, сломать ход времени. Потерять возможность вернуться домой.       А потом настаёт обед. И когда в двери большого зала входит в слизеринской форме Гермиона, Рон нервно сглатывает, понимая, что попал он сюда не один. И она рядом, он может с ней посоветоваться, ему есть с кем поговорить.       А потом его хрупкая вера в то, что не всё не так плохо, рушится, потому что она вступает в конфликт с однокурсником, привлекая внимание всего зала. И Рон ещё раз нервно сглатывает, потому что этим однокурсником оказывается никто иной, как Том Риддл.       Гребанный Том Риддл со своей мерзкой улыбочкой.       — Что это с Афелией? — удивляется Сара.       — Я бы сказал, что она просто не в духе, но она хамит Тому, так что вероятнее всего она ударилась головой, не меньше. — подхватывает Кевин. — Есть теория, что у человека могут измениться поведенческие привычки после травмы. Но для этого нужно было бы заниматься спортом или вступить в открытый конфликт с кем-то. Мы бы слышали.       Но Рон точно знает, что с ней.       Давай, врежь ему, Гермиона. Разбей его самодовольное лицо.       Уизли сжимает палочку, он бросится ей на помощь. Он закроет её собой, и он выпустит непростительное, это будет средством защиты.       Давай, только спровоцируй его.       Но она поворачивается на каблуках и идёт к столу Когтеврана. И Рон только и успевает, что подвинуться, чтобы уступить ей место. А потом она поднимает глаза. И он видит, что Гермиона узнала.       — Привет, я Джордан, можно просто Джо…       Дай только знак, что узнаешь.       — Надеюсь, не Ли?       И тепло разливается по его телу. Вместе они выберутся. Вдвоём они все смогут.

***

      Он бы смог найти её абсолютно в любом году, даже если бы она не написала заранее записку и не назначила встречу.       Если речь заходит о Гермионе, Рон знает наверняка — библиотека. И знает, где её любимый стол, и смог бы, пожалуй, даже перечислить её любимые книги.       И знает, что она придёт заранее, и займет своё место, не привлекая лишнего внимания, и будет накручивать локон на палец, а потом начнёт грызть кончик пера, зачитавшись.       Он многое о ней знает. Это будто отпечаталось на подкорке его мозга. И ему вряд ли удастся от этого избавиться.       Но Гермиона опаздывает. И садится в противоположном крыле библиотеки, ближе к окну. И держит спину ровно, и не стаскивает сама книги с полки, а просит одного из стоящих рядом парней. И забывает взять в руки перо, и не накручивает локон.       И её тонкие пальцы скользят по строчкам, показывая дорогу взгляду, чуть медленнее обычного. И двигаются иначе.       — Привет. — Рон приземляется на стул напротив.       — Привет. — она улыбается и заправляет волосы за ухо. — Нам нельзя, чтобы нас долго видели вместе, разговаривающими. Вот, возьми учебник и сделай вид, что читаешь.       Он накладывает заклинание искажения звука, чтобы их никто не смог подслушать.       — Что, во имя Мерлина, с нами случилось? — шепчет Рон.       — Я была у Дамблдора утром. — начинает Гермиона. — Афелия, я сейчас в её теле, явно занималась не тем, чем надо. Она умерла этой ночью. А я… я должна была умереть в нашем времени.       — Звучит отвратительно. — морщится Уизли, не отрывая взгляда от книги. — Ты же рассказала ему про Тома? Вы решили, как его остановить?       — Он просил не рассказывать о будущем, чтобы не сломать ход времени.       — Мордред! Да это же просто невероятно! Эта сволочь уже сделала два крестража! Герм, две жизни! А мы не можем его остановить.       Он повышает голос и краснеет от злости.       — Тебе стоит сходить к директору самому и поговорить об этом. — морщит нос Грейнджер, огрызаясь. На самом деле, ей хочется броситься ему на шею и обнимать до потери пульса. Но как будто что-то надламывается между ними. И вместо этого, она злится на него. — Я постараюсь найти как можно больше информации о перемещениях во времени. Возможно, что мы сможем его уничтожить, пока он окончательно не превратился в монстра. Но… есть вероятность, что вместе с ним мы уничтожим и себя.       Повисает пауза. Несмотря ни на что, никто из них не готов умирать. Хотя идея пожертвовать собой ради мира звучит довольно помпезно и героически. Но они оба, в конце концов, не Гарри. И о их жертве никто и никогда не узнает. Этот подвиг останется неизвестным.       — Сочувствую, что ты попала к змеям. — меняет тему Рон.       — Мой брат и лучшая подруга — родители мужа Беллатрикс.       — Мой лучший друг дед Полумны. А мой дед такая задница, что даже страшно подумать, но всё равно уступает деду Гарри. — усмехается Уизли.       — Рон, мне так страшно. У меня чужие эмоции. Чужое всё. — шепчет Гермиона.       — Мне тоже страшно. Но мы со всем справимся. По крайней мере, мы знаем о них всех куда больше, чем они думают.       Она улыбается. Она счастлива, что Рон рядом. Даже если ей приходится бороться с собственным телом, которое ни в какую не хочет воспринимать его, как лучшего друга.       — Нам надо разойтись в разные стороны. На нас уже поглядывают, видимо раньше мы не часто общались. — смущенно произносит Гермиона.       — Тебя потом проводить до подземелий?       — Нет, точно нет. Я сама. Я здесь в безопасности. Чистокровная, помнишь ведь… — и после недолгой паузы, — Рон, тебе стоит разобраться…       — Почему я умер одновременно с Афелией. Да. И я разберусь. — он поджимает губы и перемещается за другой стол. Гермиона выдыхает.       Чтобы судьба не задумала, всё будет хорошо. Их здесь двое. Алектус       Холод подземелий кажется ему родным. И пустота внутри тоже родная. Расползающаяся, ноющая пустота.       Треск свечей со стен. Давящий зелёный цвет повсюду. Серебряный герб семьи у изголовья кровати.       И ненависть к самому себе.       Он рад, что этот день подходит к концу. И рад, что снова может дышать, потому что ещё пару часов назад это казалось ему невозможным. Лёгкие сдавливало от невыносимой боли. Теперь же только пустота.       Он любит пустоту, он дышит благодаря ей.       Но не уверен, что вздохи всё ещё имеют смысл.       Пока он отрешенно смотрит на чёрную, холодную воду, в его комнату входит Ди, как-то по-свойски, будто делает это каждый день. И растягивается на его кровати.       Естественно. Правильно.       Он прижимается спиной к стене, у которой стоял, заглядывая в небольшое окошко, выходящее в озеро, и невольно ловит себя на мысли, что с интересом изучает девушку.       Лежит, словно так и надо, словно просто упала и у неё нет сил подняться, поправить позу.       Не сексуально. Но так красиво.       Ал морщится. Хочет сказать что-то едкое, но вместо этого продолжает молча смотреть. Какой смысл? Поругаются они или нет, она всё равно придёт к нему к алтарю. А не придёт, её приведут. Хоть обговорись гадостей. Нет смысла ругаться. Пустое проявление эмоций.       — Скажи, что тебе тоже больно. — слетает с губ Ди.       Больно.       Ал ощущает, как это слово прокатывается под его кожей, словно и правда может это сделать, будто это не просто звук.       Больно.       Конечно нет. Это ведь не его сестра покончила с собой по неизвестной ему причине, пытаясь попасть в прошлое. Это ведь не его сестра не общалась с ним последние три года, и он только сегодня узнал, что ей на него не было плевать. Сегодня, когда уже поздно.       — Я знаю, что больно. — Ди садится. — Поэтому и пришла. Кроме как друг другу, мы никому не сможем об этом сказать.       Она теребит пальцами мантию. И внимательно наблюдает за этим, будто нет сейчас ничего важнее.       — Ты не должна была сюда приходить. — холодно замечает Ал. — Репутация превыше всего.       В его голосе так много холода, что Ди невольно вздрагивает.       — Я твоя невеста, она твоя сестра и моя лучшая подруга. Семья превыше всего, Ал. Прекрати строить из себя айсберг.       — Смешно говорить об этом сейчас. Когда её нет, когда мы чужие друг другу люди. — он рычит.       Потому что рычание скрывает волнение. Скрывает горечь, которая душит изнутри.       Чужие друг другу.       Ал чужой даже для себя. Давно чужой.       — Гермиона рассказала, что в её времени ребята спокойно заходят в спальни друг к другу на нашем факультете. Представляешь, и многих не связывают браками по договоренности. Позволяют выбрать.       — Вы не должны говорить о будущем! — Ал садится рядом. Ему интересно, ему хочется услышать про их с Дианой детей и внуков. Ему хочется услышать, что они счастливы там, в будущем. Но он не признается в этом даже под пытками.       Не ей.       — Брось, это никак не повлияет на историю. — отмахивается Розье, подаваясь вперёд. Её рука слегка касается кожи Ала, и она тут же её отдергивает.       — Значит, по нашим меркам, в теле моей сестры слизеринская шлюха?       — Она… — Ди подбирает слова, — она гриффиндорка. Но очень порядочная гриффиндорка. Староста и…       — Ох… — выдыхает Ал. — Даже не знаю, что из этого хуже.       Девушка ёжится от холода, и парень на автомате накидывает на её плечи свою мантию, лежащую рядом. И случайно касается пальцами её кожи на шее.       Розье вздрагивает. Он уже убрал руки, и теперь смотрит в одну точку перед собой, не замечая, как она касается этого места, словно пытаясь сохранить его прикосновение.       — Тебе стоит приказать эльфам топить комнату лучше. Не удивительно, что, живя здесь, ты сам стал ледышкой. — Ди выдавливает из себя улыбку.       Ал в очередной раз приказывает себе не обращать на неё внимания.       — Зато теперь в твоей комнате будет тепло, гриффиндорка прикажет топить с удвоенной силой. — он хочет пошутить. Не получается. — А где она, кстати?       — В библиотеке. Говорит, что в наше время было доступно куда больше литературы, запрещённой в её время.       Внутри что-то переворачивается, словно ударяя Ала под дых. Лёгкие снова сжимает.       — В библиотеке? После того, как дважды нахамила Тому, она одна в библиотеке? — это похоже на шипение.       — Великий Салазар…       Они выходят из комнаты, совершенно не заботясь о том, что их не должны видеть вместе около двери из крыла мальчиков.       Манеры не позволяют сорваться на бег, однако, Ал готов и на них наплевать сейчас, боясь потерять сестру второй раз за день. Но внимание привлекать не хочется.       Том сидит в общей гостиной, положив ногу на ногу и сжимая в руках потрепанную библиотечную книгу. Он поднимает голову, реагируя на открывшуюся дверь, на лице тут же появляется ухмылка.       Шёл бы ты к дементору со своей улыбкой.       Ал сжимает кулаки. Глазами пробегает по людям в комнате. Не хватает Нотта и Гойла.       Мерлин!       Бежать, быстрее бежать к библиотеке. И молиться, что она пойдёт по тому же пути, что и они с Ди. Молиться, что ей хватит ума вообще не выходить из библиотеки, заметив двоих из свиты.       Они, само собой, не убьют её. Нет, только не по приказу Тома. Но только Салазар знает, что ещё они могут с ней сделать.       Чему ещё ты научил их, Риддл? Как далеко готовы зайти твои псы?       И тихий крик в коридоре пробирающий до костей. Женский крик. Ал меняет направление и ускоряется так, что теперь Ди не представляется возможным его догнать.       Грохот где-то вдали, гулом несущийся по коридору. И слышны звуки бега.       — Вальбурга?       Ал застывает на месте. Рядом, тяжело дыша, финиширует Ди.       — Давно хотела использовать этот сглаз на людях. Повезло, что они не заметили моего появления, и видимо не сильно хотели светиться. — она прячет палочку в карман мантии. — Лестрейндж, ты в порядке?       Афелия стоит рядом с ней бледная, как мел. Она обнимает себя руками, вероятнее всего оставляя синяки от пальцев на плечах.       Когда ты успела стать такой хрупкой?       Когда в твоих глазах появилось столько одиночества?       — Спасибо… — выдыхает девушка.       — Неожиданно услышать от тебя «спасибо». — усмехается Блэк. — Но, пожалуйста.       — Кто это был?       — Неважно. — голос Афелии звучит несвойственно.       — Вальбурга, прояви здравомыслие, и скажи ты, что это были Нотт и Гойл. — Ал переводит взгляд на сокурсницу. — Я их прикончу.       — Если она не хочет выдавать, то я и подавно не выдам. Лучше сделай так, чтобы она больше не оставалась одна. — девушка поджимает губы. — Понятия не имею, чего Том с цепи сорвался. Но ты сам знаешь, что лучше с этим не шутить.       Не шутить. Внутри Алектуса всё переворачивается в очередной раз. Любимчик Хогвартса, пай мальчик. Почему никто из преподавателей не видит? Почему только несколько слизеринцев понимают насколько он опасен?       — Хорошо, что ты оказалась рядом. — Ди находит силы улыбнуться. — А как ты, кстати, тут оказалась?       — Э… я? — щеки Вальбурги трогает румянец. — Это не имеет значения. — быстрый ответ, бегающий взгляд. — Идём в подземелья.       Она берет Афелию под локоть, от чего глаза последней округляются. И тянет вперёд.       — Похоже ты за ум взялась, раз Том решил тебя поставить на место, да? — усмехается Блэк. — Эй, Ди, вы вдвоём можете присоединиться к нам в библиотеке в пятницу. Если не вернётесь к прежнему состоянию, конечно. Гермиона       Шаги за спиной слишком громкие, чтобы продолжать делать вид, что она их не слышит. Надо бы бежать. Бросать сумку с книгами и нестись вперёд, в подземелья, в Большой зал, неважно. К людям.       Но внутри все будто замирает. Волнение сковывает.       Это тело Афелии, это не твой страх.       Гермиона старается взять ситуацию под контроль.       Думай о хорошем, они могут просто идти в одну сторону с тобой.       Она часто моргает. Великий Годрик, почему рядом нет Рона, почему она отказалась от того, чтобы он её проводил? Почему не позвала Ди или Ала с собой в библиотеку?       Тяжелая рука ложится на плечо, разворачивая, впечатывает спиной в каменную стену.       Лопатки больно ударяются о камни.       Хочется разорвать в ответ. Дать сдачи. Ты ведь можешь дать сдачи.       Рука тянется к палочке. Поколение сменилось, но она и тут сможет показать, на что способна.       — Экспеллиармус.       Дементор.       Без палочки в оцепенение впадает не только тело Афелии, но и разум Гермионы.       Глаза остаются безучастными, на лице словно глиняная маска. Никакой паники, хоть внутри всё и разрывается на кусочки.       И две мужские фигуры в темном коридоре, преграждающие путь к побегу.       Ты могла выбрать любую дорогу, но пошла по самому непопулярному маршруту.       Хотела побыть одна? На, получай.       — Ты, кажется, забыла, Лестрейндж, аксиому: либо ломаешься и прогибаешься сама, либо тебя нагибают и ломают. — рычит один.       Вскрик. Не из-за страха, нет, попытка привлечь внимание.       Первый удар приходится чуть ниже рёбер, выбивая воздух, заставляя согнуться. Лучше бы они колдовали, было бы не так унизительно.       Не смей плакать. Не смей показывать боль.       Она сгибается, хрип вырывается наружу.       — Куда делся твой оскал, сука? Давай, покажи его! — второй удар по лицу.       Звонкий, отзывающийся в голове. И вкус крови на губах.       Молчи. Не показывай, что тебе плохо.       — В больничном крыле быстро всё вылечат, вот только воспоминания о боли останутся с тобой на всю жизнь. — она узнает Нотта. Вот же кретин.       И внутри просыпается уважение к его сыну. Потому что он другой. Потому что он смог стать лучше.       — Помни своё место, сука.       И новый замах.       Гермиона закрывает глаза, чтобы не видеть. Внутри зарождается ненависть к Тому. В этот раз не из-за родителей Гарри и Невилла, и других, кто пережил или не пережил первую войну с Темным Лордом.       И это не чувства Афелии.       Это личная ненависть, за то, что он позволяет своим псам так себя вести. За то, что держит в страхе людей. За то, что за две небольшие словесные стычки ей приходится пережить подлое нападение в пустом коридоре.       И она ждёт удара.       Это не моё тело. Это не я. Боли нет.       И боли действительно нет. Мужские фигуры отбрасывает в сторону заклинанием девушки, появившейся буквально из стены.       — Ты в порядке? Великий Салазар! Афелия… — незнакомка неразборчиво что-то шепчет, и челюсть перестаёт болеть.       А потом тёплые пальцы осматривают её лицо и чужие руки помогают встать.       Однокурсница заботливо поддерживает под локоть. Пока двое нападающих скрываются, а с другой стороны поспевают Ал и Ди.       И у Гермионы внутри разливается тепло. Необъяснимое.       И благодарность к незнакомой девушке.       Она готова поклясться, что видит беспокойство в её глазах. Искреннее. Не требующее ответа. Будто никакая она не слизеринка.       Может полукровка? Или магглорожденная? Откуда столько сопереживания?       — Вальбурга? — выдыхает Ал.       И внутри снова всё сжимается.       Вальбурга? Как, во имя Салазара, это возможно?