Trust me

— Арес, молю тебя! — вскинула к небесам руки Гера. — Умерь свой пыл и свой гнев! Что могло так разбушевать тебя?! Вместо ответа, прямо подле Геры о стену разбился мраморный столик на точеной золотой ножке. Арес сорвал хламиду со своего плеча, откидывая ее куда-то в сторону, где уже в руинах некогда величественных покоев находились и шлем, и копье, и меч. Не мог объяснить Арес матери своего праведного гнева. Не мог рассказать об уговоре с Артемидой, которая, спустя многие месяцы, вместо своего ответа предоставила Аресу условия, лишь после исполнения которых он, (он — олимпийский бог, привыкший брать все, что ему угодно, добиваться того, чего желал!) он мог только надеяться, что Феба соблаговолит удостоить его своим вниманием. Не мог объяснить, когда многолетняя дружба переросла в чувство, которое Арес не в силах был контролировать, а потому, где-то в глубине себя, по-человечески боялся. Не мог сказать всесильный олимпиец, что проигрыш Афине, теперь насмехавшейся над ним, не более чем вынужденное унижение, которое он сам согласно принял на себя, дабы доказать Фебе, что ее любовь дороже ему собственной гордости. — Арес, твой отец Зевс… — Отец?! — внезапный хохот Ареса сотряс залы. — С каких пор зачатый без присутствия отца одной лишь матерью я возобладал отцом в виде Зевса? — олимпиец криво усмехнулся, глядя на Геру, резко выпрямившуюся на подобии трона. — Да упаси меня Гея от такого милостивого отца, как Зевс, готового меня низвергнуть в пучины Тартара к потомкам Урана. Хотя, отчасти, его ненависть ко мне лишь делает мне честь; и уж коль так глубоко он готов меня заточить, может ни в одной ненависти дело? Быть может в Зевсе томится страх повторить участь его отца?! Гера подскочила на ноги, поднимая руку, и Арес, фыркнув, замолчал. — Оставь свои дерзновения при себе, сын мой, — строго проговорила Гера, однако в глазах ее горел не враждебный к Аресу огонь, но огонь легкой гордости. — Хочешь ты того или нет, но на Олимпе принято считать, что ты единственный сын Зевса. — Меня породила ты, — через зубы протянул олимпиец, отворачиваясь. Он уверенно прошел вперед по развороченному полу и развалинам еще недавно прекрасного зала. Арес остановился у чудом уцелевшего белоснежного фонтана, заплетенного плющом. Зачерпнул золотым, усыпанным рубинами кубком воды; та в тот же миг обратилась в нектар. — Ты ведь проиграл Афине не по своей воле? — внезапно спросила Гера, участливо смотря за сыном, пока тот неспешно опорожнил кубок. Арес глянул на богиню спокойно и внимательно, будто не было ранее терзавшего его гнева. — Ты не обманешь мое сердце. Ни как матери, ни как верховной богини, ни как покровительницы брака. И ярость твоя вызвана ни Зевсом, и даже не Афиной. Арес не ответил ничего. Молча и аккуратно поставил кубок, затем поспешно покинул залу.

***

Крит погрузился в сон, Нюкта вступила в свои владения, и ночная темнота укутала мир. Даже звезд на небо почти не было видно. Арес, спустившийся на самый высокий холм острова, дремал в высокой траве. Мышцы его расслабились, разум очистился, а раны зажили. Тишина. Ему казалось, что он почти спал — тонкая грань между реальностью и дурманом почти стерлась. В какой-то момент олимпийцу показалось, что трава подле него зашуршала. Он не открыл глаз, подумав о том, что пронесся ветер, либо сон его столь ярок и реален. Однако, когда рядом с ним на траву легла Артемида (о, Арес знал, что это именно она; ему не нужно было для этого видеть ее или слышать ее голос), олимпиец понял, что не спит. Даже Морфей не в силах подарить ему подобный сон. Но и вновь Арес не открыл глаз, страшась, что мир разрушиться, рассыплется в пыль. — Я дала тебе условия не потому, что желаю твоего унижения. Я опасаюсь гнева Зевса и прочих олимпийцев. И, мне казалось, что ни за какие дары ты не позволишь победить себя ни смертным, ни Афине. — Ты не дар, Артемида, — гортанно проговорил Арес, распахивая глаза, — ты мое проклятие. Богиня лишь легко усмехнулась, невесомо дотрагиваясь кончиками пальцев до скулы Ареса.