Феникс против смерти

Нагрудник перечеркивала длинная, ветвистая трещина. Феникс не спешил восстанавливаться, для этого Материю надо было разломать полностью, а искать в этой бойне Святого Овна, чтобы починить… Икки вспомнил Понтифика Шиона, мрачного, с тяжелым взглядом, в черном Стихаре — и решил, что обойдется без благотворительности. В конце концов, одной маленькой трещинке Феникса не убить. И чудо еще, что во всем длинном, изматывающем, бессмысленном бою с Радамантисом треснул только его нагрудник. По крайней мере, теперь Икки знал, что не хуже Святого Близнецов. Подумаешь, умер разок. Близость Аида помогла ему вернуться почти сразу же, а то, что он смог нейтрализовать одного из Судей, стоило этой смерти. Кровь стучала в висках, голова болела. Икки потянулся ладонью к затылку, нащупал слипшиеся, влажные пряди. Да, точно, он же башкой плиты пола в замке разбил, когда Радамантис швырнул его со всей силы. Икки вытащил из раны застрявший осколок камня, с отвращением отбросил. Кажется, после этого удара он и умер… К мыслям и воспоминаниям постепенно возвращалась четкость. Он дрался с Радамантисом, получил трещину на нагруднике и умер, потом воскрес, потом его захлестнула горячая ярость, и Радамантис узнал на себе всю силу Феникса и тоже умер… «Где Пандора? — подумал Икки, когда снова обрел возможность мыслить связно. — Сначала, я помню, она смотрела, но когда мы начали разбивать друг другом стены, ее уже рядом не было. Побежала к Аиду? Или к богам-близнецам?» При мысли о последних начинало тошнить. Хотя тошнота могла оказаться и последствием смерти. Икки с трудом встал, ощупал треснувший нагрудник. Задумался о том, как будет убивать богов-близнецов. Ладно, он воскреснет еще раз пять, это без вопросов, но потом Космо истощится, и придется ждать воскрешения неделями. А у него всего два с лишним дня. Кстати, а сможет ли он вообще воскреснуть, если на момент окончания отведенного Хроносом времени будет мертв? Эксперименты ставить времени не было. Надо было действовать, а не рассиживаться и размышлять, так что Икки отбросил бесплодные сомнения. Гнев Феникса снова вскипел в нем, огненная птица развернула крылья и яростно крикнула, готовясь превратить в пепел все, что стояло между ей и ее стремлениями. Он старался не думать о Пандоре, но не мог. Не сейчас, когда он увидел ее снова — на двести пятьдесят лет раньше, но точно такую же. С той же судьбой. То, о чем он размышлял, выбрасывая браслет в серые волны — что не хочет привязывать себя к женщине, оказавшейся слабой — оказалось тенью, иллюзией, сотканной из языков пламени, но осознал он это, только оказавшись перед ней. Так же, как он не выбирал любить Эсмеральду, он не выбирал любить и Пандору. Но для Эсмеральды надежды не было, вся ее судьба была завязана на Гилти, а у Гилти не было корней здесь, в восемнадцатом веке. А вот спасти Пандору… Он смог освободить ее душу там, в своем прошлом и ее будущем. Почему не повторить этого здесь, не разорвать ее связь с Гипносом, Танатосом и Аидом, чтобы через двести пятьдесят лет она была свободна и могла строить свою судьбу, как захочет? И пусть она не поверила ему, ладно, не страшно. Кулаками убеждать у Икки всегда получалось лучше, чем словами. Они встретились в храме Афины, причем сама Афина-младенец надрывалась криком у Хёги на руках. — Не спрашивай, — устало попросил Шун, заметив, видно, реакцию Икки. Его Материя была в крови, трико драное, а на носу краснела свежая царапина, но в целом братик выглядел бодро — как и Хёга с Ширю, не считая того, что последний опять потерял где-то половину Материи и теперь сверкал голым торсом. Незнакомый парнишка-Пегасик, немного похожий на Сейю, пялился на них во все глаза. Десять минут обменивались информацией. Все четверо встречались с разными противниками и получили разные картины происходящего; самым полезным оказался опыт Шуна. Икки помалкивал: не уверен был, что стоит упоминать о попытке поговорить с Пандорой. — Резюмируя: мы ввязались в самый центр Священной Войны, встретили толпу Спектров и предателей, били морды, получали по морде и убедили кучу Святых в том, что мы действительно из будущего, но так и не нашли исцеления для Сейи, к тому же никто не знает, что делать с госпожой Саори, ставшей грудничком, а времени тем временем осталось около двух суток, — сказал наконец Хёга. — Мне одному кажется, что ситуация лучше всего описывается словом..? Самого слова, произнесенного на русском, Икки не понял, но по интонации догадался, что хотел сказать Хёга. — Зато ситуация в этом веке не такая безнадежная, как в двадцатом, — Ширю пожал голыми плечами. — У нас к этому моменту половина Святилища была мертва; с Аидом драться было просто некому. А тут, конечно, не все благонадежны, но Святилище защищают исправно. — А толку? — мрачно спросил Шун. — К нашей цели это нас ни на шаг не приближает. Все замолчали. Икки посмотрел на всех, включая Пегасика, по очереди, и вздохнул. — Слушайте, у меня есть идея. На самом деле я думал об этом с самого начала, как только оказался здесь. Если мы уничтожим Аида в этом веке, нам не придется воевать с ним в двадцатом, и Сейя не будет ранен. — Мы не должны сильно изменять прошлое, — напомнил Ширю. — Мы за этим и явились, — ответил Икки. — Да и натворили мы дел, какая теперь уже разница, изменением больше или меньше? Остальные переглянулись. — Аида не победить без Сейи, — сказал Хёга. — Без Пегаса, — поправил его Шун и посмотрел на мальчишку. Только сейчас Икки вспомнил его имя — Тенма. Тот отступил на шаг. — Он использует тело моего лучшего друга, я не смогу с ним сражаться. Икки нашел взгляд Шуна, и они целых десять секунд смотрели друг другу в глаза. Икки сдался первым, посмотрел на Тенму, но ничего не сказал. Тот был прав: не сможет. Даже Икки не смог убить своего брата, а ведь не зря считался самым безжалостным из Святых. — Я смогу сражаться с ним на равных, — Шун усмехнулся. Тенма открыл рот, но, похоже, так и не нашелся, что сказать.