37 недель

Надень он хоть сотню масок, его лицо сейчас для неё — открытая книга. В то же мгновение, когда в его глазах проступает ответ на её вопрос, ещё до того как он отрывает рот, Сакура судорожно выдыхает. Мысли скачут как блохи на бездомной собаке — проклятые собаки! — и в груди больно сжимает. — Сакура, — как-то почти жалобно зовёт он. Она предупреждающе вскидывает руку, останавливая его, потому что точно знает, что сорвётся. А срываться не хочется. Всю свою осознанную жизнь она прикладывает титанические усилия, чтобы удержать в узде свой характер (или скорее темперамент). И с каждым годом ей вроде удаётся всё лучше, но радоваться не приходится: теперь у каждой её новой ошибки ужасные последствия. Всякая несдержанность влечёт за собой десятки бессонных ночей. Очередные неосторожные слова в пылу злости ударяют намного сильнее по ней, чем по оппоненту: в итоге именно Сакура будет ворочаться в постели в приступе самоуничижения, переполненная чувствами вины, собственной несостоятельности и потери контроля, и глохнуть от своего же крика в голове «почему снова не сдержалась?!» После ссоры с Натсуми отдача была сшибающей с ног, она чувствовала себя отвратительно слишком изматывающе долго. В Суне тревожность немного отпустила её, но только потому, что её мозги были поглощены проблемой посерьёзнее — несовместимостью чакры, и на самобичевание просто не осталось ни сил, ни времени. — Сакура, я… — он повторяет попытку. — Не надо, помолчи немного, мне необходимо подумать, — перебивает она. Руки дрожат, и она не знает, куда их деть. Сакура обнимает себя, отворачивается, шагает по энгава в обратную от него сторону. Замирает так, не в состоянии больше смотреть на него. Отказываясь пока даже просто иметь его в поле зрения. Ей хочется заорать. Или вырвать. Или и то и другое сразу, и, возможно, где-то между первым и вторым врезать бывшему сенсею от души. Какими бы благими его намерения ни были, Сакура чувствует себя преданной. И глупой. Просто идиоткой. А она до закипания крови ненавидела чувствовать себя дурой: это явно шло в одном наборе с её паническим страхом быть бесполезной, но корнями уходило много глубже. Задолго до того, как её определили в команду номер семь, она осознала банальнейшую истину: чтобы выжить в этом мире, она должна использовать свои мозги по максимуму. Ведь ничего другого выдающегося в ней больше не было. Она была лучшей в Академии, после — лучшей ученицей у шишо, а ещё погодя стала и лучшим ирьенином Страны Огня. Острый ум был её незыблемым фундаментом. Осью, вокруг которой она выстроила себя саму и своё настоящее. Однако слежки за собой она не заметила. Горе-куноичи. — Как давно? — она слышит свой голос будто издалека, точно между их телами и её душой целая пропасть. Среди сотни вопросов этот вышел первым, потому что открытие начало сперва кромсать её самолюбие, оставив их отношения на потом. Потому что в первую очередь она — шиноби, как он не постеснялся ей напомнить минут десять назад, а потом уже подруга, товарищ и всё остальное. — После первого узи, — слишком тихо говорит он долгие секунды спустя, но она всё прекрасно слышит. Слышит, сжимает зубы до скрипа и жмурится. А в пространстве между роговицей и веком, как назло, как в чёртовом кино, крутятся все события, которые были после того, безусловно, счастливейшего дня. — М-м… — невесело хмыкает она, всё ещё держа глаза закрытыми. Кажется, что узи было уже целую вечность назад. Он утаивал это от неё так давно, и она была слепой и беспечной всё это время… Столько всего случилось в этот период: псих Коун и бессовестное предложение Натсуми, и Суна… Теперь понятно, как он оказался там так быстро, — а она всё ломала голову над этим. Очень жаль, что не закончила начатое, потому что обязательно докопалась бы до истины значительно раньше. — Послушай… мне жаль, что ты узнала об этом… так, — очень неуверенно извиняется Какаши, явно сделав вывод из прошлых неудач. Сакура пропускает это мимо ушей, лихорадочно вспоминая, что ещё происходило в это время. Были встречи и разговоры с друзьями и мамой с папой. Были бесчисленные дежурства, очень много работы и уже не так много времени, которое она сумела провести наедине с собой. Почти. Она-то думала, что делит его только со своим малышом, отдыхает от бесконечных сплетен и любопытных глаз, а как оказалось, зрители (или надзиратели, не суть важно) у неё были всегда. Ками, это же её право — побыть одной, насладиться последними месяцами своей старой жизни перед тем, как всё изменится навсегда! Как он мог отбирать это у неё без спросу?! А ещё… Ещё на ум ей приходят все разговоры, которые его не касались, откровения Ино, Наруто, Темари, Гая… Это были её и чужие секреты, доверенные ей! Да даже если бы она говорила исключительно о нём и об их ребёнке! Нет, ей нечего скрывать, но она имеет право на то, чтобы сказать что-то за его спиной. Чтобы посоветоваться, выговориться, выплакаться, и он никогда об этом не узнал! Как много он выследил? О чём именно отчитывались его псы? Какие границы её личного пространства он уничтожил до основания из-за собственного эгоизма? Щека изжёвана изнутри, Сакура чувствует вкус крови во рту, а Какаши, очевидно, воспринимает отсутствие ответа как зелёный свет своим оправданиям: — Я… Я не находил себе места от переживаний. Это почти маниакальная тревожность… «Мягко сказано» — хочется подметить ей и пинком отправить куда подальше, желательно к одному из своих психологов. Потому что это ненормально: тогда ещё не случилось ничего, что могло его реально насторожить. Помешательство какое-то. — Когда я увидел тогда нашего ребёнка впервые… — продолжает он, и теперь с каждым словом в его баритоне появляется всё больше уверенности. — Всё вдруг оказалось очень реальным, и мне стало жутко. Ужасно страшно. Не быть способным прийти к тебе — к вам — на помощь, если вам она понадобится. Я не мог допустить, чтобы вы пострадали просто потому, что я опоздал или вообще был не в курсе, или… Сакура резко разворачивается и шагает к нему. — Я не понимаю, почему ты мне об этом не сказал! — восклицает она. Внутри словно разжалась пружина, и в то же время что-то дрогнуло от его слов. Ей стало одновременно и жалко его и… даже приятно, что он так сильно волнуется, но злость всё равно перевесила. Чёртов параноик. — Почему было не предложить помощь своего нинкена по-нормальному? Зачем нужно было скрывать и обманывать? Почему, Какаши?! Он выглядит виноватым, но, по мнению Сакуры, сразу подметившей упрямую морщинку, залёгшую между бровями, совсем не достаточно. — А твоя реакция была бы другой? — Он смотрит на неё сверху вниз, чем бесит её ещё больше. Серьёзно? Вопросом на вопрос? Он её что, вообще не слушает? Вряд ли, ведь делать из неё идиотку и истеричку, в конце концов, куда проще! — Конечно была бы! — она всплёскивает руками, и Какаши устало качает головой. — Ты ведь знаешь, что не приняла бы от меня такую помощь. Сакура пыхтит и закатывает глаза: какая разница, какой была бы её реакция? Главное то, что они бы здесь не стояли и ей не было бы так обидно и мерзко от самой себя. В последнем она ему, конечно, не признаётся. Ей необходимо вернуть контроль над своей жизнью. Кое-какие мысли она всегда будет оставлять исключительно при себе. — Может, не приняла бы, а может быть и да, но в любом случае это было бы моё решение! Хотя нет — наше, потому что мы бы поговорили и решили вместе, подобрали бы что-то альтернативное, что достаточно тебя бы успокоило… — Да не существовало никакой альтернативы! И дело не в успокоении! — повышает голос он, тоже начиная раздражаться. — Это же паранойя, Какаши! — Не передёргивай. — И что это тогда?! — Мера безопасности, — отрезает он и рвано выдыхает: — Если бы рядом с тобой не оказалось бы нинкена, чёрт знает, когда я бы попал в Суну! — Тогда же, когда и все остальные! Ничего бы реально не изменилось, — отвечает Сакура, однако внезапно понимает, что лукавит. На самом деле он был ей нужен там как можно раньше. Именно его поддержка была для неё глотком свежего воздуха. Она бы не успокоилась так быстро. Пусть её спокойствие и не продлилось долго из-за ссоры, но она смогла работать над поиском информации наравне со всеми. Как бы там ни было, сейчас речь шла не о Суне: — Ты будто не понимаешь, что сделал. Чем я заслужила такое недоверие к себе? Все твои оправдания сейчас — пустой звук. Какими бы ни были причины, то, как ты поступил, — отвратительно. — И я извинился за это! — Вообще-то нет, Какаши, не извинился, — ядовито замечает Сакура, — и мало простых извинений!.. — В таком случае, — перебивает он возмущённо, — что ты хочешь, чтобы я сделал? Что за разговор слепого с глухим? Их разделяет всего метр пространства, а такое ощущение, что километр армированного бетона. — Шаннаро!.. — почти стонет она в сердцах: как же он её иногда бесит. — Ничего! Мне не нужно, чтобы ты ещё что-либо делал. Мне нужно, чтобы ты понял, что нарушил мои границы и не имел права устанавливать за мной слежку. Проблема в том, что ты жалеешь, что я узнала об этом. А так тебе насрать, что ты влез в мою личную жизнь! Под маской видно, как напрягаются его желваки; он запускает пятерню в волосы и прикрывает глаза. На мгновение всё вокруг словно застывает. Сакура тоже старается восстановить дыхание: как бы она ни старалась, спокойным их общение вряд ли назовёшь. Она уже предчувствует, что ничего хорошего за этой короткой передышкой не последует, и не ошибается: — Да, я не жалею о том, что сделал, — нарочито спокойно говорит Какаши, — учитывая всё, что произошло за последние месяцы: твоё плохое самочувствие, то, что мы чуть не потеряли ребёнка, что вокруг тебя постоянно увиваются какие-то мудаки, которые в лучшем случае хотят забрать вас у меня, а по факту вообще навредить! — Никто не заберёт нас у тебя, — Сакура фыркает и укоризненно поджимает губы. Встречается с его серьёзным взглядом и невольно смягчается: — Твой сын всегда будет твоим сыном, а я всегда буду твоей… — Кем?! — почти рявкает он, и она от неожиданности немного пятится. Кем? Сакура хмурится, а затем морщится, склоняя голову и разрывая зрительный контакт. Кем?.. — Я… — не находится она, захлёбываясь волной странных мыслей. — Другом? Она слышит его судорожный вдох, и ей вдруг становится не по себе. Так, словно она ждёт от него каких-то определённых слов, но сама не понимает, каких именно. — Семьёй, Сакура, — холодно тянет он. Его тон настолько контрастирует со смыслом, что хочется заплакать. — Правильный ответ — семьёй. Сакура щурится от предательского жжения и упрямо поднимает лицо, расправляя плечи. — Разве в семье не доверяют друг другу? Судя по очертаниям рта, Какаши на это только вымученно усмехается, но глаз усмешка не касается, вопреки его привычке. — Я доверяю тебе. — Очевидно, что нет. На этот раз морщится он, и, сунув руки в карманы, снова мерит её взглядом. Изучающе и немного снисходительно, почти как если бы он снова был её сенсеем, и менторский тон только усиливает иллюзию: — Сакура, я приставил к тебе нинкена, потому что я не доверяю людям, которые тебя окружают. Не всем, естественно, но тебе, — он делает акцент, — я доверяю безоговорочно. И эта его попытка вернуть в их отношения подобие иерархии — или чем бы это ещё ни было — вновь раскаляет Сакуру добела в долю секунды. Она зло сужает глаза и быстро подходит к нему почти впритык. — Твои действия говорят громче твоих заверений. И говорят они об обратном, — цедит она. — То, как ты поступил, — так не делается. Мне обидно, Какаши, до боли, но тебе на это наплевать. Однако он реагирует на её порыв не так, как она ожидает. Не отшатывается и не возражает, напротив — Сакуре мерещится, что он немного расслабляется. Словно такая её близость успокаивает его. — Прости меня, — шепчет он. — Последнее, что я хотел, — это причинить тебе боль. Я хочу тебя защитить. И я сделаю это, чего бы мне это ни стоило. — Даже если это будет стоить наших хороших отношений? — озвучивает она резонный вопрос. Он молчит, и она не может не интерпретировать это как подтверждение. Мгновенно ей становится хуже. Больнее. Горше. И она очень чётко осознаёт, что не хочет больше здесь находиться. — Я пойду домой. — Я проведу, — конечно же вызывается он, чем почти добивает её. Как он смеет вдруг притворяться, что ничего не произошло? — Не надо, пожалуйста, мне нужно побыть одной. — Сакура сама удивляется твёрдости своего голоса. И похоже, что не только она, потому что Какаши хмурится и спрашивает вместо того, чтобы настоять: — Ты пойдёшь в свою квартиру? — Да, — подтверждает она, догадываясь, что он имеет в виду. — По правде говоря, я очень на тебя зла, и сейчас я не уверена, что хочу принять твоё предложение. Мне нужно время. Она проходит мимо, и уже в конце коридора до неё доносится: — Постой… Но она не останавливается.