37 недель

Сакура отрывается от свитка, обращая рассредоточенный взгляд на небо в окне. Ни облачка. Только ярко-жёлтый, почти белый, раскалённый диск прилип к синеве. В это время даже птицы не летают, прячась от зноя в спасительной тени, людей на улице тоже мало. Не то, чтобы она могла увидеть их, лёжа на больничной койке… Шёл третий день, а ответ, причину её недомогания, всё ещё не нашли. Даром, что шишо и Шизуне штудировали библиотеку обеих деревень, и что она сама по уши закопалась в медицинских талмудах. — Милая, твой чай. — Бутылка, покрытая конденсатом, опускается на тумбочку рядом с небольшим букетом от семьи Казекаге. Там, за стенами госпиталя, нестерпимо жарко, и на висках у мамы всё ещё виднеются капельки пота. Она выходила, чтобы купить нехитрый перекус: онигири и прохладительные напитки. Сакура благодарит и вчитывается в очередную историю болезни, которые ей кипами приносят из архива. Её состояние было стабильным. Чакра продолжала ощущаться чёрт пойми как, ни о каком контроле, помимо держания той в узде, речи идти не могло. Но ей было неплохо, как на курорте, и не больно. Стабильно неважное состояние всё же лучше, чем хорошее, но не стабильное. Сенджу всякий раз угрюмо поджимала губы на осмотре, всё глубже погружаясь в собственные размышления, но успокаивала: с малышом всё в порядке. — Рокудайме-сама, хотите один? — Просто Какаши, пожалуйста, — в который раз поправляет он, и Сакура улыбается уголком губы, — и не откажусь. Шевеление возле ног, где присела Харуно-старшая, прекращается — женщина вся подобралась и замерла в пытливом предвкушении. И не надоело же ей! С самого приезда, когда все разговоры о неприятном были закончены и все слёзы выплаканы, Мебуки поставила перед собой нехитрую задачу: пыталась увидеть его без маски. Понять её можно было, ведь лица отца будущего внука она ни разу не видела. Было же так интересно, на кого тот будет похож! Но Хатаке не был бы собой, если бы сдался без боя. Конечно, попроси та прямо, он бы снял маску, Сакура в этом не сомневалась. Но Мебуки, видимо, было неловко о таком просить, поэтому она упорно пользовалась стратегией предложения еды. Наивная. Это веселило как Какаши, так и Сакуру: оба с теплотой вспоминали проделки седьмой команды в детстве. Вот он аккуратно разворачивает шуршащую обёртку, затем дразняще-медленно поднимает ладонь, цепляя длинными тонкими пальцами краешек ткани… — Мам. — Что? — От неожиданности Мебуки немного дёргается и вопросительно поворачивает к ней голову. Сакура хихикает, заправляя за ухо уже успевшие стать грязными пряди, выбившиеся из низкого хвоста, и качает головой. — Ничего. — Но ты… — она не заканчивает фразы — почти сразу догадывается о коварстве дочери и невербальном заговоре, резко отворачивается, но уже поздно. Об онигири с тунцом напоминает только прозрачная упаковка, которую Какаши метко бросает в урну. Маска на нём. Сакура встречается со смеющимися тёмными глазами и отвечает таким же теплым взглядом. А Мебуки не может выразить своего возмущения вслух, потому что тем самым сознается в своих истинных намерениях, и забавно морщит нос. — Очень вкусно, спасибо. — На здоровье, — разочарованно выдыхает женщина. Они возвращаются к своим делам. Мебуки принимается за кроссворд. Хатаке снова поднимает оранжевую обложку, но не так, как обычно, когда пытается отгородиться от окружающего мира, а на уровень груди, держа Сакуру в поле зрения. Её это немного раздражает. Он целыми днями находился в её палате — приходил после первого осмотра, уходя только с наступлением ночи. Им не привыкать быть по долгу вместе, чаще всего миссии занимали куда больше пары дней. А вот смириться с чувством, что за каждым твоим движением неустанно следят, пусть даже теперь без шарингана, Сакура не могла. Она не возражала, понимая степень его волнения: собственное было не меньше. И отчасти ей было спокойнее в чьей-то компании, была приятна забота, но хотелось побыть одной не только во сне и собраться с мыслями. Бесполезные свитки копятся по левую руку, из которой торчит трубка капельницы. Сакура морщится. Старые истории малоинформативны. Очень многое можно сказать о мире, где найти информацию о биджуу проще, чем о вынашивании здорового ребёнка. Ей противен этот факт, и на языке горчит. У половины её поколения оборваны жизни или переломаны судьбы. И неизвестно, кому в итоге повезло больше. А про старшие поколения и сказать нечего. Бесконечные войны, между которыми проскальзывали мирные годы, существующие будто только ради того, чтобы дать родиться хоть кому-то. Чтобы было, кого убивать в следующем сражении. Говорят, история циклична, и Харуно больше всего не хотелось верить в это. Своему сыну она желала только мирных времён. Невесёлые картинки грузят голову, Сакура хмурится, и желание побыть в одиночестве только растёт. Хоть с полчасика! Она решается: — Ма, иди отдохни в отель, скоро должна прийти шишо, тебе не обязательно всё время сидеть со мной. — Сакура через силу усмехается, сворачивая пергамент.  — Какаши, ты тоже. Я в порядке, правда. Может, подремлю перед осмотром, — не моргнув, врёт она: сонливости не было ни в одном глазу. От Хатаке мгновенно веет холодным упрямством, но она не обращает на это внимания. — Ты уверена, милая? Я знаю, что не обязательно, но с нами же веселее. — Мебуки неуверенным жестом расправляет складки платья на коленях. Её ладонь чуть подрагивает — сказывается никуда не отступающая тревога. Несмотря на непринужденную болтовню и всеобщее внешнее спокойствие, неизвестность давит на плечи неподъёмным грузом. — Конечно, веселее. Я просто немного отдохну, а то уже слов не разбираю, когда читаю. Возвращайтесь вечером, — она делает акцент на множественном числе. Но тон скорее примирительный, чем просящий. Какаши заметно колеблется, опуская книгу. Сакура продолжает улыбаться и настойчиво приподнимает брови. — Хорошо, — в конечном итоге уступает он. — Мебуки-сан, я провожу вас. — О, вы так любезны, Рокудайме-сама. Сакура видит, с каким трудом ему удаётся промолчать. Она безгранично благодарна ему за поддержку, за то как мило он общается с её мамой, которая иногда перегибает палку, как успокаивает их обеих словами и своим присутствием. Всё-таки, в по-настоящему опасные и страшные моменты рядом с Какаши чувствуешь себя, как за каменной стеной. Иногда он может казаться несерьёзным или напротив — чересчур придирающимся к мелочам, но факт остаётся фактом: он ежесекундно готов принять удар на себя. — Сакура, если… — Я знаю, Какаши, если что, я позову, — не дослушав, сразу соглашается она. Он кивает и подхватывает пару сумок. Сакура провожает их спины взглядом и с закрытием двери откидывает голову на подушку. От чтения действительно стоило передохнуть. Будучи беременной, намного сложнее усваивать большой объем информации; благо, её мозги были натасканы на обработку и анализ и всё ещё справлялись. Тем не менее, случалось и сравнивать себя с золотой рыбкой, которая, проплыв круг в аквариуме, забывает собственное имя. Иногда она не могла вспомнить, о чём прочла в начале свитка, подбираясь к его концу. Это, мягко говоря, не радовало, ведь теоретически она могла упустить что-то важное. Что-то, что могло бы помочь ей. Им. Она накрывает рукой живот и нежно поглаживает. На задворках сознания ей жутко до одури. Но она хотя бы чувствует, что происходит внутри её тела, и от этой иллюзии контроля немного легче. А Какаши? Он ведь может лишь наблюдать со стороны, пока она прикована к кровати. За ней, за манипуляциями, что с ней проводят. Конечно, Сакура считала, что он в основном волнуется за своего ребёнка, а не за неё. Потому что иначе и быть не могло. Ведь ни одно заверение, что с малышом всё более-менее в порядке, не может развеять его явного беспокойства. Должно быть, он сходит с ума. Ей искренне его жаль. Себя ей тоже жалко — разве они оба заслужили переживать такое? Но эту жалость вытесняет злость. За то, что допустила всё это. Кто бы и сколько бы ни уверял её в невиновности, всё напрасно. Она не могла не думать об этом. Только поиск причины и решения проблемы вместе со всеми позволяет немного отвлечься от самобичевания. А ещё медитация. Ей Сакура и посвящает первые минут двадцать, а после вновь берётся за свитки и читает до тех пор, пока мысли сами по себе не начинают прыгать с написанного на другие темы. Кляня свою паршивую концентрацию, Харуно начинает рассматривать трещинку в потолке. Цветы рядом источают тонкий ненавязчивый аромат, и в уме совершенно неуместно всплывает ощущение от прикосновения Гаары к голой коже спины. Сакура ведёт плечом, отгоняет наваждение и почему-то снова думает о Какаши. Интересно, он остановился у Натсуми? Она не спрашивала, но скорее всего. Зачем тратиться на отель, если твоя девушка местная? С каждым воспоминанием первой ночи в отделении Харуно становилось всё более неловко за своё поведение. Конечно, она попыталась передать свою искреннюю признательность за своевременную помощь через него, но к ней в больницу Натсуми так и не вернулась. А он никаким образом это не комментировал. Возможно, Сакура всерьёз обидела её, и та больше не захочет её видеть. Харуно настолько уверена в этом, что, услышав скрип двери, не верит своим глазам, когда в проёме появляется знакомая фигура. — Добрый день, Сакура, как ты себя чувствуешь? С места в карьер. Значит, они стерли условности и оставили обращение на «вы» в последнем разговоре? Девушка выглядит невозмутимой, нет ни гримасы осуждения, ни улыбки, но цепкий, сосредоточенный взгляд всё равно проходится по Сакуре и комнате, подмечая мелкие детали. Останавливается на капельнице, затем на букете, прежде чем вернуться к ней самой. Свободной рукой Натсуми небрежно откидывает за спину длинный хвост, чем напоминает ей Ино (с подругой они уже успели созвониться), другая же занята термосом. — М-м… Вы… ты пришла? — секундно теряется Сакура и мычит эту чушь. — То есть, здравствуй, эм, чувствую себя нормально. Сакура замечает тень облегчения, скользнувшую по лицу девушки, и как выражение того немного смягчается. Натсуми переносит вес на другую ногу, будто в нерешительности, но уже спустя мгновение подходит. — Нормально — это замечательно… — будто самой себе тянет она, оставляя термос рядом с чашкой чая. — Я приготовила тебе укрепляющий отвар, — само собой, Цунаде-сама сказала, что тебе можно. — О… большое спасибо, — смущается Сакура. И, похоже, не одна она. Они встречаются глазами, но одновременно отводят их. — Тогда… присядешь? Как-то не так она себе всё это представляла. Что же сказать? Извиниться прямо сейчас, ведь вдруг она откажет и уйдет? Или попытаться вначале поговорить на отвлеченную тему, чтобы разрядить атмосферу? Матрас прогибается под новым весом — Натсуми предпочла сесть на место, где обычно сидят мама или шишо, а не на кресло Какаши. Почему так близко? Харуно не успевает проанализировать это. Какой бы прямолинейной и смелой она себя ни считала, с недавних пор в этих качествах она явно проигрывала Натсуми. Её размышления и извинения опережают: — Я должна перед тобой извиниться, Сакура. «За что?» — едва не вырывается у неё от неожиданности, но она прикусывает язык. О, она совершенно точно не забыла это «что». В общем, назвать её злопамятной было сложно. Сакура умела прощать. Взаправду, а не так, когда говоришь, что простил, а потом при каждом удобном и не очень случае напоминаешь человеку о случившимся. Но несмотря на то, что прощение ей не чуждо, память на такие моменты не страдала даже от беременности. — Мне очень стыдно, что из-за того, что я тебе наговорила, тебе пришлось переживать, — уверенно продолжает Натсуми, и не возникает никакого сомнения в её искренности. — Я поступила опрометчиво и глупо. Сакура от такого признания нервно смыкает руки в замок на животе и прикусывает нижнюю губу. Верит, но прощает ли? Она прислушивается к себе. Теплится ли ещё в ней та ярость, ярко вспыхнувшая в груди после ссоры на кухне? Значит, Натсуми отказалась от идеи с суррогатным материнством? Так легко… Тогда, может, её не было изначально, и она подразумевала что-то другое? Но в таком случае что именно? Для неё оставался загадкой каждый из вопросов, поэтому и ответить Натсуми прямо и просто не представлялось возможным. — И ты прости меня. — Она приходит к выводу, что ей тоже правильнее начинать с себя. — А вот тебе не за что извиняться. — Девушка морщится. — Всё… что ты мне сказала, было ожидаемым. Твоя реакция была продиктована моим поступком ранее. Я не должна была… — девушка отсекается, явно из-за нежелания повторять вслух собственные фразы. — Верно, не должна была. — Сакура опускает взгляд. — Но и я не заслуживаю оправданий своей резкости. Спасибо, Натсуми, Какаши, наверное, уже передал мою благодарность, но я всё равно повторюсь. — Следующее она говорит, уже держа голову ровно: — Спасибо за твою помощь той ночью. Если бы причина заключалась в яде, ты бы спасла две жизни. И… по правде, даже в том полубредовом состоянии, несмотря на мои протесты, моя интуиция кричала о том, что ты бы никогда не навредила мне. Странно, да? Будь это иначе, она бы никогда не сумела не то, что осмотреть её, даже приблизиться, с санитарами или без, Сакура в жизни не допустила бы этого. После последних слов Натсуми кажется немного ошарашенной, и Харуно недоумевает. Разве Какаши не говорил ей? И что более странно — разве это не ожидаемо, что за такие поступки положена как минимум чистосердечная благодарность? Её ладонь отрывается от колена, и, замерев на пару секунд в воздухе, накрывает руки Сакуры, несильно сжимая. Девушка выглядит так, будто растрогана до глубины души. — Я бы никогда не отказала тебе в помощи. И я была бы рада помочь и сейчас, но мало что смыслю в этой отрасли медицины. Я отнесла Цунаде-сама всё, что смогла найти за три дня на тему беременности в архивах нашего Центра. Надеюсь, вам повезёт в поисках как можно скорее. Сакура кивает, стискивает её пальцы в ответ и отпускает — как же редко лишними в общении оказываются именно слова. В груди разливается радость, что они наконец-то нашли общий язык, вперемешку с очередным сожалением — с самого начала бы так. И именно это в следующий момент подталкивает Харуно признаться в том, о чём она страшилась даже подумать: — Но я боюсь… боюсь, вдруг мы не найдём, и… — Я понимаю. — незамедлительно отзывается Натсуми, суеверно не давая ей закончить. — Это очень страшно. Я… понимаю тебя, как никто. Невероятная боль, почти осязаемая, будто от вечно кровоточащей рваной раны, отражается в карих глазах. В мозгах у Сакуры что-то щёлкает, последний кусочек пазла встаёт на место, а память услужливо перематывает, как запись на кассете, их первую встречу. И прежде, чем она успевает одёрнуть себя за бестактность, её голосом звучит вывод: — У тебя был… — Два. У меня их было два. «Ками, какой кошмар», — Сакура беззвучно ахает, просто раскрывает и закрывает рот, как рыба, выброшенная штормом на скалистый берег. Там, где раньше чувствовалось тепло, сердце сжимает ледяными тисками. Кровь, враз отхлынув от щёк, делает её вид болезненным. — Мне так жаль, — шепчет она, не находя в себе силы выдавить что-либо ещё. Натсуми горько усмехается, глядя будто сквозь свою собеседницу, на полминуты погружаясь в себя. — А мне как жаль… — в итоге тихо выговаривает она, а после её словно прорывает: — первая беременность случилась, когда мне было чуть больше двадцати. Я уже была замужем, мы поженились незадолго до начала Четвёртой Мировой. И, как и все в этом возрасте, я была полна надежд и амбиций, строила планы на светлое будущее, вместе с бывшим мужем мечтала о большой семье. Тогда я уже увлекалась химией, и моим знаниям быстро нашли применение. Когда началась война, я работала на износ, потому что никак не могла остаться стоять в стороне, когда знала, что люди моей деревни отдают жизни на передовой. Для меня это было сродни предательству. Стресс, работа в лаборатории почти без выходных, постоянный страх за свою семью, за друзей, сделали своё дело. К слову, муж пытался меня остановить, но когда я кого-либо слушала? — Её улыбка становиться ещё горше. — Тогда порой казалось, что и море мне будет по колено. Особенно, когда удавалось найти противоядие на что-то уж с очень сложным и заковыристым составом или создать что-то такое же сложное самой. И… Моя глупость стоила жизни моего ребенка. А после… после всё пошло наперекосяк. Во второй раз я забеременела уже после победы Альянса. Я была осторожна, ничего сверхъестественного, конечно: здоровое питание, позитивный настрой, прогулки на свежем воздухе. Всё должно было быть хорошо, но у меня случился выкидыш примерно на том же сроке, что и в первый раз. Ирьенины разводили руками, предлагали в следующий раз сразу лечь на сохранение. Но за остальные годы брака я так и не решилась забеременеть снова… Натсуми внезапно замолкает, прикрывая веки. Её глаза покраснели и блестели. А Сакура… наконец-то делает вдох — неосознанно она задерживала дыхание в течении всего монолога. Её сочувствие невозможно было выразить вербально, любой приходившей на ум фразы было недостаточно. — Отношения с мужем на фоне моей депрессии стали ухудшаться. Мы развелись, когда я застукала его за изме… — скороговоркой продолжает исповедь она, но проглатывает последний слог и внезапно выражение её лица резко меняется. Она с опаской фокусируется на побледневшей Сакуре и тревожно подбирается. — Мне не стоило тебе об этом рассказывать сейчас, не знаю, что на меня нашло. Ты не волнуйся, с тобой и твоим малышом всё будет хорошо. Харуно остервенело мотает головой, быстро возвращая себе слабую улыбку, чтобы не нервировать девушку. Срабатывает так себе. — Нет-нет. Скорее, нам стоило поговорить по душам многим раньше. Теперь я хотя бы понимаю… тебя. И я больше прислушивалась бы к твоим советам. Я действительно рада, что мы с тобой общаемся, как сейчас. — Я тоже. И я далеко не всегда права, — замечает она, немного успокоившись. — И я точно не святая. Когда я узнала, что ты беременна, я злилась. На тебя, на Какаши… А после давила. Я не оправдываюсь, но после всего… мне сложно порой контролировать свои порывы. Никому не пожелаю пережить такое. Ну и, наверное, я ещё зави… — Натсуми? Девушки, как по команде, поворачивают голову к двери, у которой растерянно застыл Какаши. Магия эпизода откровения рушится. Перед Сакурой разворачивается очень странная картина. Натсуми, ещё пару секунд назад искренняя и открытая, напрягается, холодно щурится, кривя губы, и встаёт. — Какаши. Надеялась тебя застать. — преувеличено безэмоционально цедит она, будто чужому человеку. Но, вновь повернувшись к Харуно, смягчается. — Я ещё загляну, спасибо тебе за разговор… и за то, что открыла глаза на некоторые вещи. И не переживай, всё будет хорошо. Коротко сжав пальцы Сакуры, похолодевшие от мгновенно сгустившейся атмосферы в палате, она уверенно подходит к Какаши и вручает ему что-то металлическое. Что именно, Харуно не может разглядеть со своего положения. — Свои бросишь в почтовый ящик. — Она решительно отодвигает опешившего Хатаке и выходит, не забыв попрощаться: — До свидания, Сакура! Какаши было дёргается следом, но неуверенно замирает, оглядываясь на Сакуру, и с минуту ничего не происходит, потому что Харуно ни черта не понимает; он же полностью уходит в свои мысли. А когда Сакура потихоньку начинает соображать, что именно сейчас случилось, в палату буквально влетает Цунаде со словами: — У меня есть одно предположение!