37 недель

Она не помнила, в какой именно момент этой страшной ночи уснула. Сакура вообще не хотела засыпать. Ни при каких обстоятельствах, пускай и была невероятно измотана. Она хотела контролировать всё происходящее: спрашивать про каждый препарат, что ей вводили, и наблюдать за всеми манипуляциями ирьёнинов. Вдруг станет только хуже?.. Но если она всё время не смыкала глаз, как вообще это могло произойти? Неужели её дух оказался слабее её тела, и, даже несмотря на снующий туда-сюда медперсонал, воспалённый мозг просто отключился? Ещё окончательно не проснувшись, первое, что она делает, — это возвращает руку на живот — видимо, кто-то из медсестёр убрал ту и положил рядом, чтобы не пережимать катетер — и убеждается, что он всё ещё… есть. Второе, на что обращает внимание Сакура, не размыкая век, — это то, что её другая рука жутко вспотела. Она приоткрывает глаза и почему-то совершенно не удивляется, когда видит перед собой вихры пепельных волос, взлохмаченные и разметавшиеся поверх одеяла, и свою ладонь, накрытую чужой. Значит, он тоже уснул. Вниз лицом на сгибе локтя, не отпуская её руки. — Какаши, — тихо зовёт она, аккуратно высвобождаясь, но он спит крепко, хоть и неспокойно, судя по его прерывистому дыханию. «Когда же ты?.. Сколько я проспала?» — она с тревогой ищет часы на стене. Стрелки показывают без пяти девять, кажется, когда она в последний раз смотрела на время, было около пяти утра. И Какаши в палате не было. Она хмурится и поднимает глаза на капельницу. Той оставалось не больше, чем минут на пятнадцать. Пора было позвать врачей и вновь справиться о своём состоянии. — Какаши, — говорит она чуть громче и несильно тормошит его за плечо. Он сразу дёргается и рывком выпрямляется. Взьерошеный и помятый. С секунду быстро моргает, а после фокусирует на ней взгляд, и выражение его лица молниеносно меняется с сонного на настороженное, взволнованно-виноватое. — Сакура, — выдыхает он и морщится. — Прости, я, кажется, задремал. — Ничего, — вымучивает она подобие улыбки, напряжённо вглядываясь ему в глаза. Наверное, впервые в жизни она действительно не знает, что ему сказать. Что тут скажешь? «Прости, что чуть не потеряла нашего ребенка»? Он тоже молчит. Не кричит, не обвиняет, не злится. Лучше бы наорал. Она так виновата… Ей хочется верить, что он молчит не потому, что теперь ненавидит её всей душой. О чём они говорили в последний раз? Она даже не помнит. Теперь всё стало таким неважным, после… того, что почти произошло. И даже то, о чём они ругались всего пару недель назад внезапно стало казаться не самым худшим. Ведь пока с их сыном всё будет хорошо, какая разница, кто с ним будет проводить больше времени — она или он. Какая разница, кто сколько знает о воспитании, лишь бы… было, кого воспитывать. Лишь бы с ним всё было хорошо. Грудь неперестанно будто в тисках сжимает из-за того, что она до сих пор не знает наверняка, что ему ничего не угрожает. А в горле стоит ком. Сакура пытается сглотнуть вязкую слюну. Это всё её вина. — Я… — её голос предательски обрывается, и она кривит губы, изо всех сил пытаясь сдержаться. Снова? Она что, снова плачет? А он… — Какаши… — Она замечает в его глазах столько боли, будто её собственная отразилась и стократно в них умножилась. Это разбивает ей сердце. «Пожалуйста, если ты сможешь…» — Сакура всхлипывает и тянется к нему. — Какаши, я… — Я… Я так рад, что вы целы, — он порывисто, будто вся тяжесть мира вдруг рухнула на его спину, опускается с табуретки на колени и прижимается лбом к её руке. — Я так рад… Она слышит, как дрожит его голос, как он судорожно вдыхает. Он горбит плечи. И её саму наконец-то прорывает. Сакура притягивает его на себя, насколько возможно обнимает, цепляясь за рукава его водолазки. Хватает, сминает грязную ткань и даже кожу под той. До синяков. — Прости меня, прости, прости, я так испугалась, прости… — Рыдает и выплакивает она весь ужас, что пережила за эту ночь. Повторяет снова, и снова, и больше не различает, где его слёзы, а где её, где её мольбы о прощении, а где его… Какая разница, когда то, что у них одно на двоих, — самое важное?

***

Госпиталь с наступлением нового дня загудел, как улей. Так по-родному, что Сакура не могла не воспрянуть духом. Непривычным было только то, что она чуть ли не впервые оказалась «по другую сторону баррикад». Всё утро события сменялись с чудовищной скоростью: завтрак, анализы, новые капельницы, повторный осмотр ирьёнинами, сменившими дежуривших ночью… Сейчас ей почти не верится, что она наконец-то осталась одна. Какаши просидел в углу палаты до самого обеда, но из-за почти постоянного присутствия третьих лиц поговорить внятно им так и не удалось. Он угрюмо наблюдал за всеми входящими поверх оранжевой обложки, даже не пытаясь сделать вид, что читает, и, похоже, на полном серьёзе собирался продолжать в том же духе до… Сакура не знала, до какого именно момента, но скорее всего, до выписки. Несмотря на то, что в его присутствии ей было спокойнее, протрезвевшим умом она понимала: так он только навредит себе. Благо у неё получилось уговорить его хотя бы сходить поесть, помыться и поспать пару часов в отеле напротив. Но вернуться он должен был скоро. А пока у неё появилась возможность собраться с мыслями. И мало-помалу ей становилось легче. Результат проверки на яды был отрицательным. Об этом ей сообщил один из медиков. И, если совершенно откровенно, её расстроило то, что Натсуми больше не заходила к ней. Она чувствовала лёгкий стыд за своё поведение ранее и не собиралась делать себе скидку на то, что была не в самом адекватном состоянии. Ей хотелось извиниться за это и поблагодарить за заботу и труд, но Какаши сказал, что Натсуми ушла домой, как только закончила. Долго по этому поводу Сакура, конечно, не убивается, так как, имея представления о её характере, она приходит к логичному выводу, что та ещё вернётся проведать её. И тогда они поговорят. Она аккуратно поглаживает живот и вздыхает: «Что же со мной не так?». Только идиот посчитал бы то, что с ней происходит, «обычным недомоганием» беременной куноичи. Что ж, похоже, она сильно переоценила свои умственные способности. Но она прочитала сотни свитков (на самом деле их существовало не так много) о беременности и её ходе, и ни разу не встречала подобных симптомов! Да, в них говорилось о лёгком ухудшении контроля чакры, так как во время этого «прекрасного» периода новые каналы плода и матери работают, как единая система, и с непривычки бывает сложно. Будто тебе пришивают третью ногу и говорят: «а теперь иди». И всё же как она могла быть такой недалёкой? Почему она думала, что в литературе просто преуменьшают? Почему доверяла всем, кто утверждал, что это нормально? Нет, подруги здесь ни при чём, они же не могут чувствовать то, что чувствует она. Это только её вина. Из-за собственной глупой беспечности она дотянула до того, что загремела в госпиталь с угрозой выкидыша. Если бы она только знала… Какой она после этого «лучший ирьёнин», раз о собственном ребёнке позаботиться не смогла?.. Сакура снова вздыхает: так продолжать нельзя. Она решает попробовать помедитировать, чтобы перестать думать о плохом и «помочь себе самой». Она складывает руки в мудру «Парящего лотоса» и закрывает глаза. Обычно она медитировала иначе, а эту мудру показал ей Гай-сенсей на всякий случай. Он сказал, что лотос — символ возрождения и плодородия. Ей как никогда хотелось верить ему и верить в то, что это ускорит её исцеление. Не проходит и пары минут, как скрип двери сбивает её концентрацию, сразу вырывая из недр собственного сознания, куда она только начала погружаться. «Ну вот, кто…» — Сакура морщится, поворачивая голову к двери. — Шишо! — восклицает она, в ту же секунду узнав вошедшую светловолосую женщину в белом халате. — Привет, Сакура. Её походка, как всегда, тверда и уверенна, если бы Сакура не медитировала, она услышала бы до боли знакомый стук каблуков уже тогда, когда наставница шла по коридору. И выглядит Цунаде тоже как обычно, — почти ровесницей Сакуры — но Харуно не может не обратить внимания на острое беспокойство, на мгновение отразившееся на моложавом лице. Несмотря на всю эмоциональность, шишо всё же была не из тех, кто показывал свои переживания. Она так же, как и большинство шиноби, предпочитала держать всё внутри под семью замками. — Как ты себя чувствуешь? — она поджимает губы и оглядывает её с головы до ног. А Сакура убеждается, что даже новомодные технологии (томографы и УЗИ) так не сканируют, как взгляд шишо. Но если многим становилось от него не по себе, у неё самой в душе разлилось тепло. — Лучше… Вы так быстро добрались, спасибо… — Выехала первым поездом. — Цунаде кивает больше самой себе, и открывает историю болезни. «Так сразу… Наверное, все в Конохе себе места не находят…» — грустно думает Сакура, хотя в действительности благодарна небесам, что у неё есть близкие, что готовы сиюсекундно бросить всё и прийти на помощь. По мере прочтения лицо женщины мрачнеет, и Харуно снова становится не по себе. Ещё больше она напрягается, когда, захлопнув папку, Цунаде снова задумчиво окидывает её взглядом и присаживается на край кровати. — Шишо, что вы думаете обо всём этом? — Пока не могу ничего сказать, вначале мне необходимо самой обследовать тебя, — качает головой она и тянется к капельнице. — Так, а что здесь? Ага, хорошо. Ну что ж, Сакура, ляг ровнее и расслабься. Сакура с готовностью послушно выпрямляется. Руки по швам, взгляд в потолок, медленный выдох. На самом деле, можно было и смотреть, но ровное свечение чакры вокруг ладоней шишо заставляет её чувствовать горечь во рту. Собственную бесполезность и беспомощность, ведь она пока — или больше? — не может никого лечить. Без своего призвания… Сакура чувствует, что от неё будто кусок её «я» оторвали. — Нет, будет лучше, если ты сейчас абсолютно не будешь пытаться контролировать циркуляцию чакры. — Хорошо, — расслабляется она ещё усерднее, и её тело реагирует на это хуже, чем она ожидала. С самого первого дня её обучения она ежедневно практиковалась в контроле. Вначале, чтобы просто развить его, а потом она даже перестала замечать, как это делает. Теперь же было так странно… — Вот так, — бормочет женщина себе под нос. Она водит руками над всем её телом, но предсказуемо дольше всего задерживается на животе. Не сдержавшись, Сакура осторожно, краем глаза начинает наблюдать за ней, ожидая какой-либо реакции. Но лицо Сенджу абсолютно непроницаемо на протяжении всего обследования, и Харуно вновь сосредотачивается на расслаблении. Это воистину не так просто, как кажется. В какой-то момент она уже всерьёз боится, что её каналы разорвёт от этого сумасшедшего неуправляемого потока. Со вздохом облегчения она берёт чакру под контроль, когда наставница наконец-то заканчивает. — Хм… — Цунаде задумчиво прикусывает ноготь. — Расскажи-ка мне по порядку и в подробностях, что произошло. Сакура едва заметно морщится. Да, она ждала этого вопроса, но всё равно оказывается не готовой. Одно дело не врать самой себе, другое — признать вслух собственную глупость и некомпетентность перед человеком, которого уважаешь больше, чем Мудреца Шести Путей. Тем не менее, набрав в лёгкие побольше воздуха, она начинает. С самых первых разов, когда она замечала, что что-то не так, ещё на работе — на операциях и в приёмном отделении. Про трудности на медитациях с Гаем и в одиночку, про свой день рождения и то, что сказала Хината. Про отдых, про физиотерапию Гаары и то, как чуть не упала в воду. Она пытается вспомнить и описать каждое, даже наималейшее отклонение от того, что обычно считала нормой. Всё, абсолютно ничего не утаивая. Когда история доходит до событий прошлой ночи, у неё сами по себе начинают течь слёзы. Глупо, но она думала, что после первой встречи с Какаши в ней их больше не осталось, а оно, оказывается, вот как… Сакура не знает, сколько времени у неё занимает исповедь, замолкает она только после того, как пересказывает всё то, что говорили ей медики до приезда наставницы. Последнее, скорее всего, Цунаде прочитала ранее сама, но несмотря на это, она всё равно дала ей договорить. А после настал черёд Сакуры не отвлекать и не мешать, когда шишо, анализируя теперь уже ставшую целой картину, ушла куда-то в себя. В такие минуты, ещё будучи ребенком, она всегда представляла, как лихо крутятся шестерёнки у той в голове. От этих воспоминаний она невольно улыбается сквозь слёзы. — Ты всё сделала правильно, милая. — Цунаде вдруг мягко, по-матерински успокаивающее гладит её по волосам. Этот жест столь не похож на её обычное поведение, что Сакура от неожиданности перестаёт плакать. — Не вини себя, этим ты себе точно не поможешь. — Но шишо… Я тут думала, может если бы я использовала Божественную Регенерацию… — горько лепечет она. — То помимо разрыва каналов плода могла бы спровоцировать в том ещё и мутации, — жёстко отвечает женщина и, уже договорив, на миг виновато прикрывает глаза. Сакура не обижается, потому что всё прекрасно знает и сама, и Цунаде, видя это, продолжает спокойно: — Сакура, помнишь, что я тебе когда-то говорила? Чувство вины быстро вызывает зависимость, оно похлеще опиума, так же как и чувство жалости к самой себе. Ты не ступила на эту скользкую дорожку, когда была подростком, сейчас ты тем более обязана не допустить этого. Да, верно, когда Саске впервые ушёл из деревни, она была разбита. И испытывала оба чувства, но вместо того, чтобы утонуть в них, она стиснула зубы и пошла напролом к мечте, не взирая ни на боль душевную, ни на боль физическую. Мечте заслуженно стоять вместе со своими товарищами плечом к плечу. Боги, как же давно это было… Будто в прошлой жизни. — Раньше всё было по-другому, это не идёт ни в какое сравнение с… — Ты сделала всё, что могла, Сакура. Ты знаешь, что я ни разу в жизни тебе не солгала. Судя по тому, что увидела и услышала, я не удивляюсь, что ты не обратилась за помощью. Всё это очень странно. Никогда подобного не встречала. — То есть как — никогда? — тупо переспрашивает Сакура. — Шишо, вы не знаете, что со мной? Сердце ухает куда-то вниз, а вместо него в груди начинает разрастаться чёрная дыра отчаяния. «Не может быть, чтобы шишо не знала… Ками…» — она смотрит на женщину так, будто у той только что выросли рога. Это не могло быть правдой. — Нет. — И что теперь делать? Цунаде громко цокает и, раздраженно зыркнув на свою ученицу, рывком поднимается на ноги, чтобы зашагать по комнате. Несомненно, в её голове уже был чёткий план действий. — Как что? Работать, конечно! Думала я, что всё сказки, но это оказалось правдой — быстро же декрет расслабляет мозги, а ведь ты в нём ещё даже не была… — она замирает у окна с видом на Суну и решительно ухмыляется. — Думаю, Гаара не откажет нам в доступе в библиотеку Песка, я поищу информацию там, и постараюсь найти что-то в архивах здешнего госпиталя. Свяжусь с Шизуне, опишу ситуацию, она тоже поищет в Конохе. Две головы всяко лучше… — Я могу помочь, — будучи так пристыженной, сразу предлагает Сакура. — Ты поможешь, если дотерпишь до того, как я поставлю тебе диагноз. Ляг и лежи на сохранении, не вздумай вставать даже в туалет. Помощница нашлась. — Да, конечно, я знаю, я просто так сказала, — ещё больше смущается Сакура, но тут же берёт себя руки: — нет, три головы лучше двух, принесите мне часть книг сюда! Если я буду просто лежать в неизвестности и пялиться в потолок, то я сойду с ума! «Пожалуйста!» — она вздёргивает подбородок, и с вызовом смотрит на наставницу. — Хм… К счастью, не проходит и пары секунд, когда Сакура видит, что улыбка той становится чуть шире. Зелёный свет! И это выше всех похвал. — Ты права. А теперь… — Цунаде возвращается к её койке. — Давай-ка я подлечу твою отслойку, у тебя есть небольшая гематома. Такое чувство, что они тут меня ждали, потому что могли бы и сами залечить. Нет, я, конечно, всё понимаю, но… — Спасибо, шишо, и это я… — перебив, быстро признаётся Сакура, чтобы та не подумала плохо об ирьёнинах Суны, — я ночью почти не давалась… я… — Ясно. — Женщина серьёзно кивает, ни капли не осуждая, по крайней мере внешне, и до того, как её руки снова окутывает чакра, вспоминает: — кстати, твоя мама должна приехать вечером, ей сообщили позже, чем мне. «Мама?» — Сакура на секунду удивлённо зависает, но уже через мгновение её губы расплываются в первой за день по-настоящему счастливой улыбке. Ведь вместе с мамой всё всегда переживается немного легче… Как же она рада! Три самых дорогих человека будут рядом, пожалуй, не хватало только Наруто.