***
Гоголь прошёл вдоль длинных стеллажей, уставленных книгами. ― Энгель, оставь меня одного… Пожалуйста. Я всё равно никуда не сбегу отсюда, ― попросил он, не оглядываясь. Тихо открылась и снова закрылась дверь. Убедившись, что остался в одиночестве, Николай Васильевич, отцепил с обратной стороны жилета Лизину брошь. Мелкие драгоценные камни сверкали алыми гранями. Гоголь прислушивался к своим ощущениям, в надежде уловить хоть что-то, что подкрепило бы его надежды: он надеялся, что возвращение в эту усадьбу не случайно, что это может быть как-то связано с Лизой. Но блеск рубинов вдруг напомнил о перстне Якова Петровича и о видении, которое явилось писателю в первый день знакомства с Евой. Неужели Гуро действительно как-то связан с её покойной матерью? Возможно, ответ на этот вопрос нашёлся бы в старом доме, где когда-то жили Невские… Внезапно взгляд зацепился за знакомую фамилию на корешке оной из книг – Алов. Рука сама потянулась, но остановилась в последний момент. Сердце тревожно застучало. Николаю Васильевичу казалось, что сейчас, стоит ему прикоснуться к запылённой обложке, всё вокруг потемнеет, и перед глазами вспыхнет какой-нибудь образ. Гоголь зажмурился и тронул корешок книги… Ничего не произошло. Разочарованно выдохнув, писатель подождал ещё несколько секунд, затем снял с полки книгу, с трепетом открыл первую страницу, перелистнул её, затем следующую, и следующую… Неужто совсем ничего? Никакого тайного послания или подсказки? Одна страница сменялась другой всё быстрее. Николай Васильевич сел в кресло и ещё раз пролистал поэму. В отчаянии отшвырнул книгу, он не хотел смиряться с тем, что предчувствие подвело его в это раз. В голову пришла мысль о том, что подсказка могла быть не на страницах, а в переплёте… Когда Ульрих вошёл в библиотеку, Николай Васильевич обессиленно сидел в кресле. По полу были разбросаны вырванные страницы, тут же лежала истрёпанная обложка. ― Думаю, мне пока лучше воздержаться от вопросов… ― с улыбкой произнёс Рихтер. ― Для начала стоит предложить Вам выпить… Гоголь потёр лицо ладонями, пробежался пальцами по волосам, после чего нехотя поднялся: ― Давайте, ― устало ответил он и последовал за собеседником, прицепив брошь на прежнее место.***
Ева, которая со скучающим видом сидела у окна, вдруг оживилась: ― Настя, там к тебе Леопольд Леопольдович пришёл! На несколько секунд подняв глаза, Настя вновь вернулась к вязанию: ― С чего же Вы взяли, что ко мне, Ева Сергеевна? Может он так – за самогоном зашёл… ― Да точно к тебе… Вон, Антонину Ивановну спрашивает. ― Так вот про выпивку и спрашивает. ― Да нет же… Должно быть про тебя спрашивает… Она кивает… Тебя звать пошла. ― Может она ещё и не за этим пошла… ― Настя чуть нахмурилась. ― Вот увидишь… В коридоре послышались шаги, после чего в дверь постучали. Ева хитро улыбнулась: ― Войдите! В комнату заглянула Антонина Ивановна, чуть поклонившись: ― Здравствуйте. Там Настю спрашивают, выйти просют… Доктор спрашивает. ― Скажите, что она сейчас будет, ― ответила Ева. Настя выдохнула с показным равнодушием и, будто неохотно, отложила вязание и поднялась: ― Я мигом, Ева Сергеевна. ― Можешь не торопиться. Поправив в коридоре косынку и расправив юбку, Настя вздохнула, постаралась сделать как можно более бесстрастное лицо, и направилась к выходу. Увидев её, Бомгарт открыто улыбнулся и сделал несколько шагов навстречу: ― Настя, добрый вечер… Как Вы? ― Здравствуйте. Жива-здорова. ― Как себя чувствует Ева Сергеевна? ― Слава Богу, всё хорошо. Вы-то сам как? Я тут слышала, сегодня для Вас работа была… ― Настя поймала себя на том, что тоже улыбается собеседнику. ― Чем дело кончилось? ― Признаться, это странная история… Всё кончилось благополучно, но… ― Леопольд Леопольдович понизил голос: ― Я бы лучше рассказал Вам это без посторонних слушателей… Несколько насторожившись, Настя кивнула: ― Николай Васильевич имеет к этому какое-то отношение? ― Нет. А почему Вы спрашиваете? ― Его с утра нет, запропастился куда-то. Может, у Рихтера… А то где ему ещё быть… ― Очень может быть, ― согласился Бомгарт. ― Знаете, у меня с самого утра какое-то странное чувство… Будто я забыл что-то важное, но никак не могу понять, что именно… Но от чего-то мне кажется, что это что-то связанное с Рихтером. ― У самой с утра голова тяжёлая. Будто ночь не спала, а по лесу носилась… ― По лесу? Почему по лесу? ― удивлённо спросил Леопольд Леопольдович, будто уловил в словах собеседницы что-то особенное. ― По лесу да по лесу… Что первое на ум взбрело – то и ляпнула… ― увидев Тесака, Настя моментально переключила внимание на него: ― Явился – не запылился… Завидный жених. Подойдя ближе, Стёпа снял шляпу: ― Доброго вечера… А Ева Сергеевна здесь? Не успела Настя ответить, как сверху послышался голос её барыни: ― Стёпа! Я сейчас спущусь! ― Х-хорошо… ― пробормотал Тесак зачем-то. Вскоре Ева быстро сбежала по ступенькам с крыльца: ― Я готова, ― весело проговорила она. ― Добрый вечер, Леопольд Леопольдович. Мы со Стёпой хотим прогуляться, и, разумеется, Настя будет меня сопровождать. Вы не хотите составить нам компанию? ― Добрый вечер, Ева Сергеевна. С удовольствием составлю вам компанию, ― доктор кивнул. ― Замечательно, тогда пойдёмте. Где нам лучше пройтись, чтобы подальше от шума? ― обращаясь к Тесаку, поинтересовалась Ева. Тот заметно растерялся и почти запаниковал: ― Да думаю… М-можно найти… П-пойдёмте, а там уж… Шо-то да решим… ― Хорошо, так и сделаем. Стёпа очень старался не смотреть на Еву постоянно, но получалось это едва ли. Он совершенно не знал, о чём с ней говорить, поэтому спрашивал обо всём, что приходило на ум: ― Вы л-любите плавать, Ева Сергеевна? ― Как плавать? ― П-по реке… Хотя можно и в озере… ― Тесак ещё сильнее сконфузился от этого уточнения. ― Не знаю… Я не умею плавать, ― Ева крутила в пальцах сорванную по пути травинку мятлика. ― А н-на лодке? ― На лодке я тоже никогда не плавала… А ты? ― Я? Я плавал… ― А по реке или по озеру? ― П-по реке… Хотя и по озеру тоже б-бывало… ― А на лодке или без лодки? ― И на лодке, и без лодки… Но по реке чаще, чем по озеру… ― зачем-то уточнил Стёпа и тут же подумал, как глупо это было. ― Я видела только корабли, когда гуляла в Петербурге по набережной. Видел ты когда-нибудь корабли? ― спросила Ева, подняв взгляд на собеседника. Тот помотал головой: ― Нет, н-не видал… ― Жаль… Они очень красивые… Секунд десять они шли молча. Ева завязала травинку в узелок, затем ещё раз, случайно разорвала и выпустила из пальцев: ― Ты не знаешь, какая это птица так свистит? ― Это скопа, Ева Сергеевна, ― живо ответил Тесак. ― В-вон, летаеть… На мышей охотится, наверно… Закрываясь ладонью от лучей клонящегося к закату солнца, Ева посмотрела на небо: ― И правда… Они снова замолчали. Стёпа судорожно соображал, как ещё поддержать разговор, и наконец спросил: ― А цветы вы любите, Ева Сергеевна? ― Люблю некоторые… ― Какие? ― Те, что приятно пахнут… Пионы, розы, тюльпаны… Черёмуха… Ещё люблю фиалки, левкой… ― А ромашки? ― Ромашки тоже люблю. ― А ландыши? ― И ландыши люблю… ― Ева улыбнулась. Бомгарт и Настя шли чуть позади и вполголоса переговаривались, замолкая вместе со своими спутниками, чтобы те случайно не подслушали ничего лишнего. ― Так чего там про сегодняшний случай? ― Как я уже сказал, история необычная, ― ответил Леопольд Леопольдович. ― Помните тот случай, с охотником, которому помог Рихтер? Так вот, сегодня был похожий случай … Выслушав собеседника, Настя задумалась: ― Что-то не чисто с этим Рихтером…И чего он тут шастал? А батюшка чего? ― Прочитал молитву, обрызгал всё святой водой. ― И правильно сделал. Надо было и Рихтера обрызгать, поди этот бы сразу… ― Настя замолчала, когда её барыня оглянулась. ― Вы говорите про господина Рихтера? ― с любопытством спросила Ева. ― Про Рихтера? Нет, Ева Сергеевна, Вам, должно быть, послышалось. ― Я рассказывал об одном своём знакомом, его фамилия Линднер, ― поддержал Бомгарт. ― Действительно, послышалось… ― Ева вновь перевела взгляд на Стёпу. ― А тебе не показалось, будто говорят про господина Рихтера? ― Нет… ― Тесак ещё несколько секунд помолчал, собираясь с мыслями. ― Этим летом много мух… ― А прошлым летом было меньше? ― Д-да, кажется, меньше…***
Первую бутылку вина Ульрих и Гоголь распили в молчании. Не спрашивая, Рихтер откупорил вторую. Николай Васильевич решился нарушить молчание: ― Если убить нечистую силу – что с ней потом будет? Она попадёт в ад? ― Неужели я похож на человека, который знает ответ на этот вопрос? ― Похожи, ― мрачно ответил Гоголь. ― В так называемый ад после смерти попадают только человеческие души, и то – не все, ― Ульрих вновь наполнил бокалы. ― Что же тогда происходит? ― Николай Васильевич, к счастью или к сожалению, мир не ограничивается адом, раем и человеческой реальностью. Это лишь то, чему придумали названия. На самом же деле всё гораздо сложнее и разнообразнее. Не забивайте себе голову, ещё и на ночь глядя. ― Возможно ли как-то пообщаться с ними? Рихтер пожал плечами: ― Боюсь, что я не могу Вам с этом помочь. Есть другой способ ответь на Ваш вопрос, но Вы, скорее всего, не согласитесь. ― Какой? ― взволнованно спросил Николай Васильевич. ― Ваша Лиза, скорее всего, утрачена навсегда, но один человек может увидеть, где она сейчас... ― Ева Сергеевна? ― догадался Гоголь. Ульрих кивнул, сделал глоток вина и расслабленно откинулся на спинку кресла: ― Верно. Разочарованно выдохнув, Николай Васильевич опустил глаза и мотнул головой: ― Нет… Я не хочу впутывать её в это. ― Я и не сомневался. Гоголь залпом опустошил свой бокал и вновь посмотрел на собеседника: ― Вы говорили, что можете помочь ей. Так вот, я согласен. Зелёные глаза Рихтера вспыхнули, губы растянулись в оскал. ― Что мне нужно сделать? ― спросил Николай Васильевич. ― Ничего, ― Ульрих за один шаг оказался перед собеседником и навис над ним. ― Я уже услышал всё, что нужно… В этот момент неведомая сила пригвоздила Гоголя к креслу так, что невозможно пошевелиться. Его взгляд приковали к себе глаза Рихтера – не человеческие, чёрные, с неподвижными кровавыми дырами зрачков. Писатель почувствовал, как чужие пальцы, точно раскалённые стальные щипцы, сквозь кожу и плоть проникают в его грудную клетку. Изнутри всё обожгло огнём, зрение затмил яркий красновато-дрожащий свет. Гоголь услышал собственный крик, к которому присоединились ещё чьи-то вопли, хохот, рыдания и гудение пламени. Николай Васильевич совершенно потерял себя во всём этом, будто слился воедино со слепящим светом, конвульсивной дрожью и оглушительным шумом…