Долгая дорога к небесам

Потолок оказывается пересекает трещина. Она замечает её рано утром, когда просыпается и понимает, что Джагхед покинул её комнату, как и обещал. Она прослеживает линию взглядом и думает, что он исправит это, если она попросит. Веронике просто достаточно намекнуть, что их квартира разрушается, и вероятно все будет готово к тому моменту, когда она вернется с работы. Это и делает его опасным для неё. Каждый раз, когда Джагхед ставит перед ней тарелку с едой, его глаза застенчиво следят за ней, ожидая вспышки одобрения, ей приходится добавлять еще один кирпичик, чтобы добавить его в стену, защищающее её глупое сердце. С каждым кексом, что он оставляет на кухне для неё или бутылкой розового вина в холодильнике, она вспоминает об этой стене, следя за тем, чтобы быть надежно защищенной от него. Когда он делает ей массаж или читает книги вслух, с этими дикими и невероятно блестящими черными волосами, Вероника приказывает охранникам на стенах сохранять равновесие и быть бдительными. В конце концов, в эти осенние дни было бы слишком легко забыть о том, что при всей его внимательности и нежных словах Джагхед Джонс не ухаживает за ней. — Я ничего не забываю, Вероника, — рычит он, когда она пробно бросает в него шуточку, проверяя мирный договор между ними. Негласное согласие вернуться к тому, как все было до того, как ее тело отвергло предостережения ее осторожного мозга и разбитого сердца. Выражение его лица не говорит ей ни о чем, когда Джагхед протягивает ей черный кофе, который, как она знает, будет таким же горьким, как и ее настроение. Когда он идет в душ, Вероника позволяет своей бледной улыбке исчезнуть и начинает готовиться к школе. Она уже может сказать, что возвращение домой будет мучительным. Ее глаза закрываются, и она перебирает их историю в своем разуме, ища место назначения, место на их пути, где любовь к нему еще не затуманила её разум. Она начинает с самого первого воспоминания — Вероника методична. *** В первый раз, когда она встретила Джагхеда Джонса, она едва его разглядела. Она сидела на подлокотнике кресла Чака Клейтона в студенческой комнате, договаривалась о том катастрофическом свидании, и избегала смотреть в ту сторону комнаты, где находился Арчи Эндрюс, чтобы не потерять свой шанс на прощение Бетти. В тот день Джагхед был не чем иным, как вспышкой серого и черного, затерянной в море ярких, сине-желтых курток футболистов. И все же Джагхед в тот самый первый день, когда она даже не разглядела его лица, уже начал прокладывать себе путь под ее кожей с этим его слегка растянутыми гласными, что снова и снова звучали в ее голове. «Это называется некрофилия, Реджи. Выговорить сможешь? Она до сих пор слышит его голос в своих мыслях, будто это любимая цитата из давно забытого фильма. *** В последующие дни, они пытаются вернуться к тому, чтобы снова стать друзьями, просто соседями по комнате, но Вероника признается самой себе, что ей было бы проще, если бы Джагхед усложнял. Если бы он ругался или сопротивлялся её решению. Если бы он был обижен, или горек, или еще лучше, рассержен, то, возможно, они смогли бы взорваться на этой пороховой бочке, выговориться, а затем построить все заново. Но все, что он делает — и Вероника не настолько глупа, чтобы думать, что она имеет право злиться на него за это — это делает все так, чтобы ей было легко. Джагхед разговаривает с ней в автобусе, он готовит ей еду и жалуется на отсутствие благодарности. В пятницу он приносит домой вино, которое она любит, а в субботу днем на столе её ждет кекс. Джагхед читает ей и массирует её ноги, не позволяя своим рукам подниматься выше лодыжек. Он ведет себя так же, как вел себя раньше, до того дня, когда позволил своим пальцам танцевать по ее ребрам под одеялом, что они делили на двоих, когда Вероника утратила свое чувство самосохранения и трахнула его на этом самом диване. Джагхед хороший актер, он определенно должен был участвовать в большем количестве постановок Кевина, но он не идеален, и она видит трещины на его идеальном фасаде. Она видит, как он смотрит на неё, когда думает, что она не видит, и Веронике больно. Ей настолько больно, что эта боль может сравниться лишь с той, что она почувствовала в ходе одного короткого, но яркого разговора в Попс, когда Вероника наконец признала всю глубину своих чувств к нему, а затем ей сразу пришлось спрятать их под замок. *** Все началось с клятвы, клятвы Бетти и звона стаканов с молочными коктейлями. Ни один мальчик, даже идеальный мальчик с рыжими волосами и синими глазами, что сейчас направляется к их столику, не встанет между ними. И именно в этот момент рядом с этим идеальным мальчиком она наконец увидела другого автора той бесстрашной и едкой цитаты. Тогда она подумала, что Джагхед не такой красивый, как его лучший друг. Даже сейчас она знает, что по всем объективным показателям Арчи более привлекателен. Но это Джагхед — с растянутым вырезом его потертой кофты, с его бледной кожей и волосами, чья чернота соперничает с ее собственной, Джагхед — с его по-мальчишески угловатой фигурой и гибкими движениями, которые она оценила, когда он перелез через неё, чтобы усесться у окна, Джагхед — чьи улыбки принадлежат только Арчи и Бетти, Джагхед, который заставил ее взглянуть на вещи под другим углом тем же вечером. И поскольку она познакомилась с ним, наслаждалась его остроумием, Вероника с удивлением поняла, что её разум захвачен им. Это казалось таким легким в те первые дни их знакомства. Бетти и Арчи, Джагхед и Вероника, идеальная четверка, пары дополняющие друг друга. Однажды Вероника призналась себе, что ее интерес был не просто увлечением, но случилось это за пару мгновений до того, как она поняла, что Джагхеду нравится Бетти. — Анонимный покупатель? — смеялась она над нелепостью его гнева и заманчивостью перспективы очередного спора с ним. — Что за секретность? Всем же плевать. — Мне не плевать, — прорычал он в ответ, и она почувствовала сильнейшее желание, чтобы эта страсть была сосредоточена на ней. Она хотела, чтобы кто-то (он) заботился о ней так, как Джагхед заботился о закрытии глупой киноплощадки, и, как она поняла через несколько секунд, о Бетти. — Может Бунтарь без причины? Как Бетти не видела обожания на его лице, когда он кивнул в знак одобрения? Вероника тут же поняла, что, даже если Бетти через несколько минут выбежала из их кабинки, следуя, как обычно, за рыжими волосами Арчи Эндрюса, Джагхед все равно включит прощальным фильмом именно Бунтаря без причин. *** В Ривердэйле она могла контролировать свои чувства к нему, то нарастающие, то угасающие. В ту их первую осень, когда их отношения с Бетти горели ярким пламенем, Вероника начала воспринимать Арчи как нечто большее, чем просто утешительный приз. Только немного заигралась, когда именно за его руку она цеплялась, пока Шерил Блоссом пыталась навечно остаться в ледяных волнах Свитуотер. По иронии судьбы, когда между ее семьей и его семьей назрела война, а между ними проносились искры злобы и в воздухе вокруг них постоянно кипела обида, она чувствовала, что ее железная хватка на ее безудержно-колотящемся сердце ослабла сильнее всего. Как легко верность дочери сломила слабые возражения ее совести, когда она уступила свою мораль воле её отца. Как мало нужно было Арчи, который должен был быть лучшим из них, пойти вместе с ней по пути зла. Отвернуться и от отца, и от лучшего друга в процессе. Даже Бетти, которую Вероника когда-то считала ангелом, была окутана тьмой. И все же Джагхед, чей моральный компас всегда немного отличался от истинного добра, держался верным самому себе. Она восхищалась его убежденностью, даже когда его глаза цвета грозового облака встречали ее и снова и снова называли ее марионеткой ее отца. В те дни часть ее, часть, которая хотела освободиться от жесткой хватки отца, жаждала Джагхеда с силой, которая могла разрушить её до основания. Стремление хотя бы попробовать сделало ее достаточно смелой, чтобы прижаться жаждущими губами к его рту в загородной резиденции Лоджей. — Ви, — его голос возвращает её в реальность, и она поднимает взгляд от своего обеда, чтобы увидеть, как Джагхед хмурится, глядя на нее. — Звонок уже прозвенел. Его шапка на этот раз не натянута по самые брови, и на лоб ему падает непослушная прядь, когда он кивает в сторону выхода. У него добрые глаза и в руках остатки её обеда, который она запихивает обратно в сумку. Он протягивает ей последнюю шоколадку, оставляя для себя зерновой батончик, который, как она знает, Джагхед ненавидит. Вероника не может отрицать или игнорировать то, что она любит его, и это причиняет боль. И сейчас, в этот самый обычный момент ей больнее всего. Больнее чем, когда он был так непоколебимо влюблен в Бетти. Больнее чем, когда его ревность сделала его жестоким — пальцы у неё внутри и ядовитые слова ей на ухо. Даже больнее чем, когда Вероника позволила себе поцеловать его, зная, что это в последний раз. Больнее чем она заслуживает, больнее чем она может вынести. Джагхед берет у нее сумку, как он всегда делает, и ей хочется кричать, что она справится сама. То, что он больше не ее парень и даже не ее любовник на неполный рабочий день, и он не может собирать для нее обеды, носить ее сумку и быть таким чертовски добрым все время! *** Приближается Рождество, но у них нет близких друзей или семьи, с кем они хотели бы праздновать. Поэтому Джагхед находит маленькую искусственную елку и немного елочных игрушек в коммисионке и заставляет их квартиру выглядеть празднично и по-домашнему. Он так старается сделать ее счастливой, решительно игнорируя неловкость между ними, и кажется, что мурашки ползут под ее кожей. Когда они едут на лифте в свою квартиру, Джагхед почти беззвучно барабанит пальцами по своему предплечью, и она скрипит зубами. — Боже, неужели ты не можешь перестать? — резко бросает Вероника, и даже он не может сейчас проигнорировать её злость. — Вероника, — вздыхает он, чувствуя себя уставшим, словно у него, наконец, закончилась энергия для этого фарса под названием «дружба». — Мы можем… — Нет, — отвечает она, решительно глядя на закрытые двери. — Мы, блин, не можем. — Мне жаль, если ты… — Хватит Джагхед, — ему всегда жаль, но это не заставит его полюбить ее и не исправит тот ущерб, который они нанесли дружбе, что делала ее такой счастливой в первые несколько месяцев в Нью-Йорке, когда они… Лифт звенит, и Вероника пытается сбежать, но он идет за ней, грубо хватая её за руку, разворачивает ее к себе. Джагхед выглядит очень злым. — Боже, Вероника, ты можешь просто остановиться? Она смотрит на него и резко выдирает свою руку из его стальной хватки. — Я пытаюсь, Вероника, — она почти чувствует его разочарование, разлитое в воздухе. — Какого хрена ты хочешь от меня? — Ничего, Джаг, — цедит она. А вот и та самая пороховая бочка, Вероника почти рада. — Я уже ничего от тебя не хочу. — Что ты… — он не заканчивает предложение, когда они видят Мисси, стоящую в дверях своей квартиры с кувшином молочной жидкости и в шапке Санты, эта яркая веселая шапка резко контрастирует с ее смущенным выражением лица. — Ой, простите, ребята, я просто… — она поднимает кувшин выше. — Я экспериментировала с гоголь-моголь, хотела угостить. — Извини, Мисси, мы вроде как… — Нет, — прерывает его Вероника, ее голос сладок, как сахарная вата. — Иди, побалуй себя, Джагхед, а я не в настроении. Трахни её наконец, думает она, начни встречаться с идеальной Мисси и покончи с этим! — Вер… — она хлопает дверью квартиры, прежде чем он получает возможность произнести её имя. Она не слышит, когда Джагхед возвращается домой. Утром она идет на работу, не встречаясь с ним, и думает, будут ли они избегать друг друга все Рождество. Какой беспорядок, какой дурацкий и ненужный бардак! Наверное, по ее вине они все испортили. Это из-за нее с ее несчастной любовью, с ее глупым, упрямым сердцем, которое никак не может его отпустить. Или это все же его вина с его руками на ее теле и его безрассудной, цепляющей ревностью? Какая разница, думает Вероника, когда приходит домой, и видит знакомый белокурый хвостик возле дверей их квартиры, сейчас это точно станет неважным.