Долгая дорога к небесам

В прошлый раз, когда он настолько сильно облажался, Джагхед был одержим необходимостью заслужить ее прощение. Он зависал на кухне Мисси, готовя печенье весь день, лишь бы она простила его. Но сегодня он не идет к Мисси. Даже идея о том, чтобы покинуть их маленькую квартирку переворачивает что-то в его животе. Кроме того, если он уйдет, то Вероника может проскользнуть мимо него, собрать вещи, пока его нет дома, и исчезнуть из его жизни, как любая другая женщина, которая была для него важна. После часа унылого сидения на диване ему наконец удается заставить себя поднять ее трусики с пола и бросить их в корзину для грязного белья. На часах чуть больше десяти, когда входная дверь открывается, и он резко поднимается с дивана, где и просидел весь вечер. — Вероника, — его голос слаб. — Ты рано дома. У неё обиженный взгляд. — Как ни странно, я не была особо расположена на веселье. Он сглатывает — что-то застревает в его горле, и он все еще чувствует ее вкус, о котором он фантазировал в течение нескольких последних недель. Скажи что-нибудь, командует Джагхед себе, скажи, что ты чертовски сожалеешь, скажи об этом прямо сейчас. Она дает ему полсекунды, надеясь услышать от него хоть что-то, и ухмыляется, когда этого не происходит, бросая сумку и пальто на пол, направляется в свою комнату. — Я думал об этом, — выпаливает он. — О том, чтобы сделать это с тобой. Я так давно этого хотел. Она разворачивается на пятках, ярость и боль вспыхивают, будто искры костра, пробивающиеся сквозь лед ее взгляда. — Боже, Джагхед. Ты еще не закончил? Он делает только хуже. Вероника думает, что это еще одна из сексуальных игр. Он вел себя с ней как полный придурок, так что ничего хорошего она от него и не ждет. Стыд течет по его венам, и Джагхед качает головой, чувствуя себя потерянным. — Нет, я имею ввиду, — он замолкает на полсекунды, чтобы сформулировать свои мысли. — Я думал об этом, фантазировал об этом и… — в его горле снова образуется комок, и ему нужно сделать паузу, чтобы успокоиться. Вероника скрещивает руки на груди и смотрит на него, ожидая продолжения. Он сам роет себе яму. — Я всегда представлял тебя на твоей кровати. Утопающая в подушках, как королева, которой нужно поклоняться. И мне так жаль, Боже, мне чертовски жаль, что я заставил тебя почувствовать себя чем-то меньшим, чем ты на самом деле являешься. Ее гнев густой и холодный, как лед над Свитуотер в декабре, но под ним он чувствует глубокий скрытый поток грусти. — Тебе всегда жаль, Джагхед. Смысл этих слов заставляет замолкнуть всем его словам раскаяния. Какая польза от его извинений, когда он только и делает, что причиняет ей боль? Он говорит единственное, что приходит ему на ум. — Не оставляй меня, — в ответ она зло и резко вздыхает. Джагхед не может прочитать ничего на ее лице, возможно, потому, что его способность мыслить ускользает от него. Он бросается вперед, вставая перед ней на колени. — Пожалуйста, Ви, не оставляй меня. Вероника смотрит на него, стоящего перед ней на коленях, с взъерошенными волосами и красными глазами, прежде чем нетерпеливо закатить глаза. — Господи Боже, встань, придурок, я тебя не оставлю, — облегчение затапливает его, мгновенно успокаивая, и он поднимается на ноги под ее презрительным взглядом. — Мне некуда идти, — поясняет она, словно видя надежду на его лице и справедливо желая отнять её у него. — Но эта штука между нами, — Вероника тычет пальцем сначала в себя, а потом в него. — Все кончено. Джагхед кивает, не удивляясь, что она покончила с этим. Честно говоря, он думал, что она покончила с ним по крайней мере неделю назад. Будет ли он скучать по ней? Боже да! Сожалеет ли он, что все, о чем он мечтал, теперь никогда не случится? Неизмеримо. Но это небольшая плата, которую нужно заплатить, чтобы удержать ее здесь, чтобы сохранить надежду на их дружбу. — Конечно, Ви, — она кивает и снова поворачивается к своей спальне, когда слова слетают с его языка, будто против воли. — Я просто… — Что? — она нетерпеливо оглядывается через плечо. — Я ненавижу себя, что это наше последнее воспоминание. Позволь мне… Позволь мне показать тебе, как именно я представлял себе это. Только сегодня, позволь мне показать тебе, как я хочу к тебе относиться. Позволь мне. — Ты шутишь? — Я знаю, насколько сильно облажался, Вероника, — он поднимает руку, будто хочет прикоснуться к ней, но опускает, не дотрагиваясь до её кожи. — Клянусь, на этом все, мы сможем вернуться к тому, что было раньше. Но ты, Вероника, ты заслуживаешь поклонения. Она молча смотрит на него, это хороший знак, почти чудесный на самом деле, что Вероника не отреагировала совершенно заслуженным ударом в пах. Он больше ничего не говорит, он не будет пытаться торговаться с ней. Джагхед примет любой её выбор. Она расправляет плечи, и он готовится к отказу. Но… — Хорошо. Он застывает на мгновение. — Хорошо, — повторяет Джагхед за ней, а затем добавляет идиотское. — Спасибо. Он нарочито медленно тянется к ее руке, давая ей время уйти, и тянет её в комнату, наблюдая за ее лицом, ища любой признак того, что она передумала. Но нет ничего. Вероника выдерживает его взгляд и позволяет ему отвести ее к кровати. К её кровати — в самый первый и неминуемо последний раз. Джагхед целует костяшки её пальцев, прижимаясь губами к коже, прежде чем отпустить ее руку и развернуть к себе спиной, чтобы расстегнуть платье. Шелк бордовой лужицей оказывается на полу у её ног. Он предлагает ей руку, будто приглашая на танец (Джагхед мог бы протанцевать с ней сегодня весь вечер в школе, если бы не был таким придурком), помогает ей выйти из платья и подталкивает к кровати. Она потрясающе красива в кружевах ее крошечных трусиков и гладком атласе лифчика без бретелек. Ее кожа безупречна, раньше он думал, что такая бывает только после ретуши пост-продакшна, и чулки, проклятые кружевные чулки, что стали причиной его глупой ревности сегодня вечером, подчеркивают гладкость её бедер. — Боже, — шепчет Джагхед, это единственное на что он сейчас способен, и Вероника сглатывает, ее изящное горло дрожит, и это возбуждает сильнее, чем вид ее едва прикрытого тела. Джагхед тянется к ней, чтобы расстегнуть лифчик и отбросить его в сторону. Его движения медлительны, он смакует — это их последний раз, и Джагхед хочет сохранить каждую деталь в своей памяти. Вероника делает глубокий вдох. Воздух вокруг них сгущается, будто прячет секреты, что она таит от него. Джагхед слышит слова, что она не говорит вслух, слова, что он никогда не просил говорить вслух, и немедленно отвечает. Он опускается перед ней на колени, медленно ведя руками вверх по ее бедрам и цепляя пальцами пояс ее трусиков, стягивая их, чтобы она осталась лишь в чулках и на каблуках. Вероника сексуальна до такой степени, что его мозг наполняется картинками этих бедер в чулках, обернутых вокруг его бедер, или его головы, пока он вылизывает её, а острые каблуки впиваются ему в спину. Черное кружево и лабутены — Вероника фантазия. Но сегодня она нужна ему целиком. Он снимает с неё каблуки и тянет чулки вниз. Вероника позволяет ему раздеть себя, откидывается на кровать и ждет. Он начинает свой путь с ее лодыжки, целует ее ногу, бедро, плоский живот, грудь. Пробует на вкус каждый дюйм её кожи, его руки гладят её бедра, руки, блестящие угольные волосы. — Боже, — снова шепчет он, когда Вероника хнычет. Джагхед атеист, но ей он готов молиться. Наконец, под звуки её стонов он зарывается лицом между ее ног и прижимается языком к ее клитору, пока она извивается на кровати, и ее стоны вторят движению её бедер. Его имя слетает с её губ все чаще, когда он целует ее, пока она не вздрагивает, крича все громче. Пора идти, думает Джагхед, отстраняясь и целуя ее бедро. Время повернуть все назад. Боже, он закрывает глаза и прижимается лбом к ее животу, чтобы она не видела агонии в его глазах. Как, черт возьми, он должен её отпустить? Ради неё самой. Вот как. Чтобы поступить правильно в этот раз и никогда-никогда не прикасаться к этой девочке снова. Эта мысль дает ему силы, чтобы поднять голову, и Джагхед почти говорит ей спокойной ночи и что утром, когда они встретятся, они снова будут друзьями. Но ее маленькие руки хватают воротник его рубашки. — Только сегодня, — шепчет она, дрожащими руками притягивая его к себе. — Только сегодня, Джагхед, — Вероника стаскивает с него рубашку, и он снимает джинсы, пока она гладит бледную кожу его плеч. — Джаг, — она тянет его бедра к себе, и он проскальзывает внутрь, не двигаясь, удерживаясь на локтях по обе стороны ее головы. Джагхед так сильно хочет ее поцеловать. Он думает, что никогда не желал ничего больше. У него была она, и одновременно её у него никогда не было, потому что Вероника отказала ему, что было мудро, учитывая все способы, которыми он успел её подвести, и теперь Джагхед должен отпустить ее, даже не попробовав её губы на вкус. Эта мысль заставляет его хотеть плакать. Только когда ее большой палец касается его щеки, он чувствует, что предательские слезы уже нашли путь наружу. — Мне жаль, — говорит он ей, и на этот раз Вероника не отказывается от его извинений, сжимает губы и кивает, смахивая очередную слезу с уголков его глаз. — Я знаю, — шепчет она, и ее руки запутываются в его волосах, когда они одновременно начинают двигаться. — Я понимаю, Джагхед, все в порядке. Он переплетает их пальцы и прижимает их соединенные ладони к подушке, в то время как его другая рука скользит вниз по ее бедру, чтобы осторожно подтянуть ее ногу вверх, раскрывая её для него. — Вероника, — шепчет он, ее имя вылетает из его легких и тянется через скудные миллиметры, которые разделяют их губы. Джагхед двигается медленно, глубоко в ее теле, еще глубже в ее глазах, и чувствует, как дрожит его собственное тело, с резонирующей с тоской в груди, он так мечтает, чтобы все было по-другому. Джагхед не знает как, просто по-другому. Двигаясь медленно, он думает, что может сдержаться, что может растянуть их последний раз на долго-долго, а может и навсегда, но Вероника дрожит и поверхностно дышит и вновь дрожит, а ее глаза, ее потрясающие кошачьи глаза закрыты, и это все слишком. Его член пульсирует внутри нее, но ему нужно, чтобы она чувствовала себя хорошо. Острые порывы ее дыхания горят на его приоткрытых губах, и Джагхед чувствует, что дыхание у них одно на двоих. А затем Вероника делает последнее, что он ожидает: она поднимает голову и прижимается своими закрытыми губами к его. Поцелуй теплый, мягкий и слишком короткий. Ее глаза полны соленой воды, и Джагхед готов броситься в этот омут с головой. Все внутри него сдается ее гравитации. Его глупое сердце, будто болит все больше и всё, что Джагхед может сделать, это двигаться в ней. Снова и снова. — Вероника, — он задыхается и ему не хватает воздуха. Он дышит лишь ей. — Вероника. — Джагхед, — она обхватывает его бедра ногами, будто хочет притянуть его еще ближе, почувствовать его еще глубже, и ее пальцы цепляются за его. — Джаг, я… Оргазм накрывает её с головой, крадя те слова, что она не успела сказать, Вероника вздрагивает и прячет лицо у него на шее, вновь и вновь шепча его имя. Джагхед отвечает ей полузадушенным стоном и замирает, его член вонзается в ее тело как можно глубже, изливаясь в нее в последний раз. Ему жаль, что это единственное, что он оставляет после себя. То, что она смоет со своего тела за секунду, стоит ему выйти из её спальни. Джагхед соскальзывает с неё и обвивает руку вокруг ее талии. — Могу я остаться? — умоляет он, не решаясь поднять глаза. — Я уйду, прежде чем ты проснешься, я обещаю. Джагхед чувствует, как ее пальцы впиваются в его волосы. — Хорошо, — шепчет Вероника и добавляет, будто хочет напомнить себе. — Только сегодня. Он борется со сном, смакуя ощущение ее миниатюрной фигуры, прижатой к нему, и одновременно пытается сжечь в своей памяти воспоминания о ее запахе и вкусе. Джагхед выскальзывает из ее комнаты где-то в три часа ночи, выполняя обещание уйти, чтобы она проснулась одна. Утром он надевает шапку, делает кофе и небрежно смотрит через плечо, когда Вероника выходит из ванной. — У нас нет молока, — бормочет Джагхед, его тон намеренно обвинительный. Облегчение проскальзывает в её взгляде, прежде чем она надменно поправляет волосы и спрашивает, почему он забыл его купить. И этого мимолетного облегчения достаточно, чтобы укрепить его решимость пережить это утро. Они друзья. — Я ничего не забываю, Вероника.