Бензиновый блюз

Суини выстукивает ложкой рванный ритм какой-то тупой попсовой песенки, которую второй раз подряд крутят в «Десять Джо». Лора раздраженно тянет к нему руку, чтобы отобрать ложку, а он, вдруг, щелкает ее по носу и усмехается. – Зубов лишних много? – цедит Лора. Эта его вольность, как ни странно, не так уж ее и задевает, зато ложкой он стучать перестает, чему Лора не может не радоваться. – Кто вообще слушает это дерьмо? – стонет она, опуская голову на скатерть, и накрывает ладонями уши. Суини ей, вероятно, что-то отвечает, но она, по понятным причинам, ответа его не слышит. В «Десять Джо» они ждут Ибби с какого-то там детского праздника, где бегают маленькие лошадки в розовых попонах и клоуны с красными носами, которых Лора скорее отправила бы на кастинг в новенький фильм ужасов, чем пригласила на праздник к ребенку. Но Ибби, кажется, от клоуна просто без ума. Дети веселятся на заднем дворе дома приятелей Маргарет, а Лора тут – на соседней улице – вынуждена ждать ее дочь вместе с раздражающе бодрым ирландцем. Суини касается ее плеча и Лора приподнимает голову, встречая его насмешливый взгляд. – У тебя все лицо в крошках, мертвая жена, – заявляет ей он. Лора закатывает глаза, но все же окончательно выпрямляется и проводит по лицу ладонями, стряхивая остатки чужой еды, прилипшие к щеке со скатерти. – Чего ты такой веселый, Суини? – спрашивает она, потому что лепрекон своим выражением лица так и напрашивается на ссору. – Один мой знакомый на хвосте принес весть, о том, что твой муженек собирается в Луисвилл, теперь знаем, где искать, – на удивление быстро отвечает Суини, хотя обычно любой ответ из него приходится клещами тянуть. Лора на эти слова только кивает – а что тут сказать? Она и без этих подсказок точно знает, куда им нужно ехать. Где золотое пламя – там Тень, вот самая простая аксиома ее постсмертного существования. Противная песня заканчивается, чтобы заиграть снова, и Лора, не выдержав, вскакивает с места. – Да сколько же можно, тупой ты хрен! – орет она на малолетнего паренька, заказывающего эту песню в музыкальном автомате. Паренек разворачивается, видимо, чтобы что-то ответить, но первым замечает за столиком Суини, а не Лору, и бравада на его лице вмиг улетучивается. Он краснеет пятнами, и уже открывает рот, чтобы что-то ответить, но его прыщавая подружка, крашенная в желтый блонд, тянет своего героя из забегаловки, разумно решив, что без потерь ему из намечающегося конфликта не выйти. – Все это, Суини, – вдруг говорит Лора зло, обводя рукой кафе. – Как мы вообще дошли до этого? Она качает головой, хватает свою куртку и выходит из кафе, а Суини не пытается ей помешать. Лоре хочется идти – идти, ощущая в ногах прежнюю жизнь, но она ничего такого не ощущает. Это так, будто внутри тебя выскобленная полость – стерильная пустота. Иногда на месте этой пустоты разгорается пламенем беспокойство за Тень – в те минуты, когда – Лора знает точно – он находится в опасности. Иногда в этой пустоте появляется знание о том, что было и о том, что будет. Это странное чувство – не видение и не образ. Просто в одну секунду ты не знал, кто виновен в твоей смерти – а в следующую знаешь. Не знал, что ждет Тень и почему с вами происходит то, что происходит – а теперь все это знаешь. Это нельзя объяснить, и в голове по-прежнему ни единого доказательства или факт – только знание, вроде того, что вода мокрая, снег холодный, а для того, чтобы жить – нужно дышать. Только теперь иногда, эта пустота внутри будто сжимается, схлопывается на мгновение, и внутри груди тогда ощущается что-то иное, чего Лора никак не может понять или объяснить. Обычно это больно, иногда приятно – как в тот момент, когда руки Суини скользили по ее обнаженной коже. Лора бредет пыльными деревенскими дорогами, изредка поглядывая на сияющий столп, и думает о том, будет ли ощущать нечто подобное рядом с Тенью. А может, если приятелю Суини удастся помочь с воскрешением, ей и вовсе не придется никогда больше переживать об этом? Лора думает о Тени и пытается вспомнить его глаза, но каждый раз, когда она пытается представить их в своем сознании – под веками оживает совсем другой взгляд, и Лора не может не злиться. Этот ирландец – этот засранец Суини – они вынуждены быть рядом, пока его монета в ее нутре делает Лору живой. Чего Лора никак не может понять – так это того, почему он позволяет ей прохлаждаться на этой ферме, оттягивая момент, когда оба они придут к тому, к чему должно. Наверное, думает Лора, и ему есть чего опасаться, этому чокнотому здоровяку. Она ведь никогда не спрашивала его о том, зачем ему нужна эта монета, а сам он никогда не говорил. Как Лора никогда не говорила ему, почему ей так нестерпимо хотелось добраться до Тени. Она вновь поднимает взгляд на небо, и останавливается на пару мгновений, наблюдая за смутно угадываемым передвижением мужа. Лора думает, что могла бы вернуться на ферму Сапато прямо сейчас и поехать к нему на старом фургоне. Без Суини. А монету она ему по почте вышлет, когда все закончится. Лора думает о том, что сказала бы Тени, и что он сказал бы ей в ответ. Она закрывает глаза, силясь представить его лицо, но перед ней – снова – лицо Суини. Тогда Лора трет глаза пальцами, пока оно не исчезает. Внутри у нее все так же пусто, и пусто становится в голове. Она бредет куда-то, опускается под деревом, и сидит там, по-турецки скрестив ноги, пока ее не находят Суини и Ибби. – Пора домой, Лора, – говорит ей девочка, протягивая тонкую смуглую ручонку, на которой болтается с десяток разноцветных плетенных браслетов-фенечек, чтобы помочь подняться. Лора смотрит на ее ладошку, чувствуя на себе ожидающий взгляд ирландца, а затем ухватывается за руку Ибби, поднимаясь. «Наверное, – думает Лора, – это вечное сияние на горизонте сводит меня с ума». Она думает так, потому что прежняя Лора никогда не принимала помощи. Она думает так, потому что прежняя Лора никогда не всматривалась под закрытыми веками в образ чьего-то лица. Лора кормит лошадей, и тут, рядом с ними, ей хорошо. Она понимает это, а потом прижимает ладонь к морде одной из них, серой в яблоках, и стоит так, ощущая, как по пальцам вливается в холодную руку чужое тепло. Странно, что лошади ее не боятся. Собаки и коты стороной обходят, а эти будто, напротив, в присутствии Лоры становятся спокойнее. Первым это замечает Маргарет. – Лошади тебя любят, а у них на людей хорошее чутье, – улыбается она, подавая Лоре алюминиевое ведро с питьевой водой. Волосы у Маргарет поблескивают серебристой, пробивающейся у висков сединой, а в уголках глаз – лучики морщинок. Руки у нее сухие и смуглые, с крапинками пигментных пятен, но Лоре она все равно кажется очень красивой. Лора выливает воду в корыто, оттесняя кобылу боком, а та мордой тычется ей в макушку. – Мой отец любил лошадей, – говорит Лора, запирая денник на засов. – Вроде бы он даже когда-то работал на конной ферме. Но он умер, когда мне было шесть или около того, а мама потом не часто о нем рассказывала. Лора замолкает почти резко. Наверное, это не укрывается от Маргарет, но она предпочитает ничего не отвечать. Лора злится на себя за то, что завела об этом речь. Она никогда не говорила ни с кем об отце. Ни с матерью, ни с Тенью, ни даже сама с собой. Он был тем человеком, который не успел запятнать себя в ее глазах. Он ушел рано и ушел чистым. Таким Лора помнила его, хоть и старалась вообще о нем не вспоминать. Она не знает, отчего, вдруг, подумала о нем теперь, и зачем сказала то, что сказала. Но эти мысли роятся в голове и свербят, как будто желают заставить ее мёртвое нутро почувствовать грусть или жалость. Маргарет оттирает с лица пыль, а потом, щуря глаза, глядит на солнце. Она сверяется с часами, бросает короткий взгляд на Лору, а затем на дом. – Пойдем-ка со мной, – говорит она Лоре и, не дожидаясь ответа, шагает в сторону кукурузного поля. Лора следует за Маргарет скорее из любопытства – они не так много общались все эти дни, хоть и ели за общим столом. Атль казался Лоре простым – и такая простая жизнь была ему впору. Марина тоже была простой, хоть ей и хотелось доказать всем обратное. Ибби была больше похожа на мать, но выросла тут – в полях – среди животных, и таких же, как Атль людей, и это не могло не наложить на нее свой отпечаток. А в Маргарет Лора чувствовала подвох – не подлый, нет – и все же подвох. Она не понимала, что это женщина делает здесь, как она вообще тут оказалась. Спина Маргарет исчезает в высоких кукурузных стеблях и Лора вынуждена ускорить шаг, чтобы не отставать. Эта женщина – сколько ей лет? – идет живо и бодро, будто ежедневный фермерский труд ее вовсе не утомляет. Лора не знает, как много они проходят, прежде чем Маргарет останавливается и поворачивает к Лоре свое светлое приветливое лицо. – Ложись, – говорит она, и Лора вскидывает вверх брови. С языка едва не срывается «это что еще за хрень?», но Лора во время закрывает рот. – Это странно, но помогает, – качает Маргарет головой, а потом освобождает для себя от кукурузы небольшую площадку и опускается на нее, раскинув в стороны руки. Лора хочет уйти, а еще хочет остаться. Она не знает, что заставляет ее послушаться просьбы женщины, и все же опускается рядом, чуть поворачивая на бок голову, чтобы полуденное солнце не жгло глаза. – Слушай, – доносится до нее едва различимый голос Маргарет. И Лора слушает, все же спуская с губ недоверчивую усмешку. Она лежит, не чувствуя кожей жара солнце, не чувствуя прохлады сырой земли, но слышит ветер, и слышит то, как он шелестит кукурузными стеблями. Лора не знает, зачем все это делает, и как долго все будет продолжаться, но спустя время, она просто перестает думать о чем-либо и сосредотачивается на запахах и звуках вокруг, раз уж ей не доступна сфера внутренних ощущений. Пахнет землей и сеном, а еще клевером, который, наверное, растет где-то неподалеку. Этот сладкий запах приносит ветер, и Лора тянет его внутрь, а потом вспоминает, что клевер – символ родины Суини. Потом она думает, что, должно быть, так пах его дом. Она вслушивается в ветер, и шелест больше не кажется ей только шелестом. Ей кажется, будто кто-то шаркает ногами по грубым деревянным половицам. Потом кажется, будто кто-то шепчет, спрятавшись за высокими стеблями. Четверть часа спустя Лора уверена, что точно знает, о чем говорит с ней ветер, и чьими губами он шепчет. Это странно и нет одновременно. Будто она когда-то давно делала нечто подобное, а потом забыла. Но Лора вообще смутно помнит свое детство, ей нравилось думать, что она всегда была сильной и большой. Когда через пару часов она поднимется на ноги, чтобы отправится обратно на ферму, Маргарет тут уже нет. Лора не помнит, когда она ушла, но ей это не кажется важным. Лора касается теплыми подушечками пальцем нежной кожи под глазами, будто хочет проверить, нет ли на ней влаги. Но мертвые не плачут. Влаги нет. Воскресшие, наверное, не плачут тоже. И Лора Мун не плачет никогда. Не плакала и не станет, даже если только что ветер говорил с ней голосом отца – единственного из людей, кого она, кажется, все же немного любила. Суини подходит к ней со спины, но Лора делает вид, что не слышит его шагов. Она стоит в своей комнате, глядя в окно на полную и низкую луну, и вспоминает, что забыла запереть на ночь двери. – Не спится, мертвая жена? – наконец говорит Суини, и голос его ломкий и приглушенный, будто он не говорил уже много-много дней. – Ты зовешь меня мертвой женой, но что, если это не так? – отзывается Лора, не поворачивая к нему лица. Она все еще смотрит на луну, потому что та, вдруг, кажется ей вовсе не небесным светилом, а круглым девичьим лицом. – Что ты имеешь в виду? Лора находит рукой ладонь Суини, а потом заставляет его подойти ближе – так, что он касается своей грудью ее спины. Она вообще-то не знает, зачем делает это, но сейчас – ночь. А ночью вещи всегда не такие, какими кажутся утром. – Я думала, почему люди верят, что после смерти супруги остаются супругами? Что, если муж был той еще сволочью и при жизни жену колотил по несколько раз на неделе, неужели и после смерти она вынуждена будет это терпеть? – спрашивает Лора очень тихо, потому что боится испугать ту тишину, которая делает ее задумчивой и позволяет говорить то, что так хочется. – Твой муж бил тебя, мертвая жена? Вопрос Суини заставляет Лору коротко рассмеяться и покачать головой. – Нет, нет. Он бы и муху не обидел, мой бобик. Лора называет это старое прозвище, и оно горчит на языке, будто давно протухло. Потом она, наконец, разворачивается к Суини лицом, удерживая его руки, чтобы он не отстранился. Лора чувствует его запах – крепкий, мужской. Она не помнит, пахло ли так от Тени или еще от кого, но этот запах ей кажется правильным. – Я думаю, что вечером видела у дома тех существ, о которых говорил Атль, – произносит Лора, поднимая на Суини взгляд. – И, вероятно, скоро они снова сюда придут. Суини встречает взгляд Лоры и кивает в ответ. Это странно, но сейчас он кажется почти покорным, хотя Лора никогда бы не смогла представить его таким, если бы не видела это собственными глазами. – Ты все еще хочешь найти своего мужа, мертвая жена? – спрашивает он, позволяя Лоре обвить вокруг его груди руки. – И да, и нет, Суини, – выдыхает она так тихо, что он не может услышать ответа. Суини замирает на одно короткое мгновение, а потом берет Лору за подбородок, и наклоняется, чтобы поцеловать. Это быстрый поцелуй, неглубокий, но он все равно заставляет Лору почувствовать, как злой жар золотого сияния устремляется к ней и больно жжет кончики губ. – Что ты будешь делать потом, после Луисвилля, после того, как все закончится? – спрашивает Лора, увлекая Суини на свою постель, и кладет голову ему на колени, позволяя чужим пальцам гладить себя по волосам. – Не знаю. Никогда не знал. Суини говорит, оглаживая грубыми пальцами скулу Лоры и линию ее подбородка. Он смотрит ей в глаза, но она отводит взгляд и касается пальцами его предплечья. – Ты странно пахнешь, – вдруг произносит он. Лора, не удержавшись, фыркает. – Мертвячиной или тухлятиной? – уточняет она почти безразлично. – Нет, – вертит головой Суини. – Клевером. Лора слышит, как он шумно вздыхает, и видит, как прикрывает глаза, будто вспоминает что-то давно позабытое. Суини гладит ее по голому плечу, а Лора прижимается щекой к его груди. Ей отчего-то сейчас очень страшно, хоть она и знает, чем закончится эта ночь. Лора трется о грудь Суини, как кошка, и он прижимает ее к себе чуть ближе. – Когда я была маленькой, мама часто теряла меня в супермаркетах. Сначала мне было страшно, а потом я научилась, что нужно идти к выходу и ждать маму там. Там она всегда меня находила. Потом я выросла, и заблудилась сама. Я думала, что знаю, что делаю – шла к выходу. А теперь мне кажется, что выход я так и не нашла. Лора приподнимается на руках, чтобы коснуться губами шеи Суини, и это не страстно и не соблазнительно, а тепло. И такого с ней еще не случалось. Она позволяет Суини лечь рядом с ней и обнять ее, притягивая к себе за талию. Лора чувствует его дыхание на своей щеке, и легко сжимает его пальцы своими. Она знает, что с ним ей выхода тоже не найти. Знает, что свой выход каждый находит поодиночке. И все же Лора позволяет себя думать о том, что идти к выходу одной вовсе не обязательно. Не обязательно толкаться между этими людьми с огромными тележками – одинокой и растерянной. Супермаркет большой. А мир еще больше. И может дорога к месту, где ее найдет тот, кто должен, станет, вдруг, интересной, если рядом будет кто-то вроде бешенного двухметрового лепрекона? И может, когда она придет туда, куда шла – вдруг, окажется, что никто ее давно уже не ждет, и никто не купит ей яблоко в карамели и не позволит ехать до дома на переднем сиденье старенького автомобиля. И тогда они просто выйдут оттуда вдвоем. Лора думает об этом, а еще – впервые после смерти – совсем не думает о Тени, а потом закрывает глаза и засыпает рядом с Суини, позволяя ему остаться в ее кровати до самого утра.