Бензиновый блюз

Суини вваливается в комнату Лоры, едва удерживаясь на ногах. Волосы на лбу слиплись от крови, частично закрывая левый глаз, где уже начинают проступать синева и лиловый. Лора подавляет первый порыв вскочить на ноги, и остается сидеть на постели, только откладывает в сторону книгу. – Не говори, что подрался с местными, Суини, – шипит она, но выходит совсем не зло. Суини сжимает кулаки, обрушивая их на дверной косяк, а потом разворачивается к Лоре, силясь разглядеть ее глазами, которые заливает кровь и пот. – Почему мы здесь, мертвая жена?! Что мы тут вообще забыли, в этой глуши?! Ты, вдруг, растеряла желание встретиться с муженьком или забыла о нашей сделке? – орет он, и Лора видит, как ему больно. Она поднимается на ноги, вытирает краем собственной рубашки кровь с его лица, а потом тянет вслед за собой на кровать, прикладывая к налившемуся кровью глазу свою прохладную ладонь. Лора стоит перед ним на коленях, на узкой постели, а он, Суини, просто откидывается назад, опираясь о стену, чуть расслабляет голову. – Мне хочется верить, лепрекон, что это твоя золотая монета делает меня живой, а вовсе не любовь к Тени, потому что в противном случае, я в полном дерьме, – проговаривает она, рассматривая грубое лицо ирландца. – Он не бросит тебя, твой муж. Если ты боишься… – Я не боюсь, Суини, – перебивает Лора, чуть поглаживая пальцами его скулу. – Я не боюсь, что Тень разлюбил меня, я боюсь, что все это нам обоим стало не по размеру. Может этот свет – не для того, чтобы я знала, куда мне идти. Может он просто напоминает мне о моих прежних ошибках. Она говорит все это – путанно и нелепо, но Суини выслушивает ее молча и без насмешек. – Ты не узнаешь этого, пока не встретишься с ним лицом к лицу, – отзывается он, не открывая глаз, не отстраняя холодные пальцы Лоры. – У тебя, наверное, не так много времени, чтобы успеть провернуть это дело по воскрешению. Лора сосредотачивает все свои ощущения на кончиках пальцев, ощущая теплую кожу лепрекона, слушая его глубокое спокойное дыхание. – Я никогда еще не чувствовала себя так хорошо, как последние пару дней. Что, если… – Мы не будем это обсуждать. Суини открывает глаза и смотрит на нее – в его глазах упрямая решимость и страх. Лора отнимает от его лица руку и садится рядом, разглядывает беленые стены, грубую мебель из необработанной древесины. Она отыскивает рукой книгу, которую читала до того, как Суини появился в ее комнате и прижимает к груди, будто отгораживается от внешнего мира. Когда-то давно она думала, что это миру следует ее бояться. Потом она умерла, и теперь бояться приходится лишь ей. Кто бы мог подумать? Лора понимает, что бежать от проблем больше не выйдет, когда в дом Сапато вваливается безобразное существо, при ближайшем рассмотрение, оказавшееся грузным троллеобразным мужиком с куцей русой бородкой и злобным взглядом. – У тебя есть кое-что, что тебе не принадлежит, – заявляет этот мужик, тыкая Лоре в грудь. Лора, конечно, в долгу не остается, но даже с ее силой приходится с этим болваном повозиться. Она валит его на пол, разумеется, не обращая никакого внимания на маты и угрозы, и дикий рев, брызжущего слюной громилы. Лора не улавливает момент появление Суини, но в следующий секунду тот оттесняет ее плечом, и коротким взглядом ясно дает понять, что вмешиваться ей не стоит. Но Лора на его приказы плевать хотела – так она говорит, а потом, опережая Суини, выволакивает тролля прочь из дома, мало заботясь о сохранности его внутренних органов. Где-то там – позади нее, всхлипывает от страха Ибби, а в следующее мгновение Суини захлопывает дверь, отгораживая девочку от происходящего на улице. – С дороги, мертвая жена, – рычит Суини, за воротник рубахи поднимая тролля на ноги. – У меня к этому парню старый должок. В голосе ирландца такая концентрированная ярость, что Лора впервые решает с ним не спорить, и она просто позволяет этим двум какое-то время «разрешать» свои старые разногласия. Только быстро становится очевидным, что победителя тут не предвидется, а вот двое покалеченных мужиков на пороге Сапато – очень даже. Поэтому Лора качает головой, громко фыркнув, а потом вваливается в центр сплетения кулачных ударов, ощущая, как парочка из них проходятся и по ней, а затем оттаскивает Суини в сторону. – Пусти меня, мертвая жена! Пусти! – орет Суини, напирая, и Лоре по-настоящему непросто удержать его на месте. – Хватит! – приказывает она, пытаясь заглянуть ему в перекошенное от бешенства лицо. – Это дом Атля и его семьи, я не позволю тебе проливать здесь кровь. Но разве логичные доводы способны усмирить двухметрового мужика, у которого кулаки так и чешутся? Лора понимает, что это сражение ей не выиграть, когда Суини обхватывает ее за плечи, лишь мазнув взглядом по лицу, а потом шагает вперед. Но помощь к ней приходит с неожиданной стороны. Отплевываясь от крови, тролль заявляет: – Девчонка права. Это хорошая земля, мы не станем проливать на ней кровь. Лора, пользуясь моментом, тут же вцепляется в руку Суини, и он, наконец, останавливается. Он дышит часто и шумно, а еще от него исходит такой злой жар, что Лора невольно разжимает пальцы и делает крохотный трусливый шаг назад – отступление, какого с ней давно уже не случалось. Лора чувствует разливающуюся по щеке боль – тупую, будто откуда-то издалека, приглушенную. Но она чувствует ее и потому касается пальцами скулы, зная, что уже через пару минут тут появится синяк. – Монета. В груди девчонки. Такое золото не для людей, – отрывисто выговаривает тролль, осторожно придерживая вывихнутую кисть. У него на лице – видит Лора – совсем не злость и не ярость, ну, уж точно не по отношению к ней. Скорее едва уловимая зависть и пренебрежение, а еще – но может это так из-за ударов лицо перекосило – Лора видит на его лице гудящую тоску, причину которой ей, вдруг, так важно становится узнать. Но что она может сказать? Лора смотрит на тролля, а на Суини – нет, и потом она говорит: – Сегодня я отправляюсь в Луисвилл, и монету получит Суини. Как бы там не вышло, – Лора запинается, но заставляет себя продолжить прежде, чем кто-то нарушит ее монолог. – При любом раскладе завтра ее внутри меня не станет. А дальше разбирайтесь сами. Лора говорит, а потом проходит мимо них обоих, чувствуя, как два взгляда провожают ею, смотрят в затылок, но она не оборачивается и заходит в дом. Внутри Лора обнимает ревущую Ибби, прижимает к себе крепко, и держит, держит, держит – пока девчонка сотрясается рыданиями. Она думает вскользь, что ее собственная мать никогда ее не обнимала. А еще думает, что всю свою жизнь ненавидела детей. Ненавидела обниматься. И уж тем более ненавидела обнимать детей. «Только я умерла, – вот что думает Лора, позволяя слезам Ибби делать ее майку сырой. – Кто я теперь?». Лора закидывает куртку в фургон, когда ее находит Атль. Она не знает, как долго он стоит там – под старым деревом, где почти не осталось ветвей с листьями. Просто в какой-то момент оборачивается, чтобы встретить его взгляд, и ведомая этой простой – без подвохов – улыбкой, подходит ближе. – Там, откуда я родом, люди верили, что у каждого дерева есть свой дух. Они звали таких духов чанеке, и знали, что духи эти мудры, и ведают то, что никому больше не ведомо. И все же люди боялись с ними встреч. На заре чанеке – к бедности, в полдень чанеке – к засухе, на закате чанеке – к смерти. Так они говорили. Лора поднимает взгляд, прослеживая им красные всполохи догорающего заката. – Наверное, вышло бы забавно, встреть на закате чанеке кто-то, кто уже не жив, – произносит она, едва улыбаясь, а потом позволяет мексиканцу сжать свою ладонь. – Мои дочери любят тебя, Лора. Ты могла бы остаться с нами. И твой друг тоже. На смуглом лице Атля ничего кроме улыбки, и в глазах – все тот же спокойный густо-черный блеск. Лора хочет увидеть в этом лице что-то другое, но не может. Закат оседает на плечи Лоры смазано-алым, цветом зашитых ран на ее животе. – Я должна найти мужа, – говорит Лора, и золотые лучи бьют ей в глаза, будто заставляют тверже убедиться в этой мысли. Атль опускает ее руки и чуть разворачивается, чтобы сорвать со старой ветки сухой лист, а потом растереть его между пальцами. – Когда я приехал сюда – это дерево было тонким ростком. Я никогда не поливал его, не удобрял его, но оно продолжало расти и становиться сильным. Ибби говорит, что теперь оно умирает, но это не так. Посмотри, кругом него трава и цветы, и кусты. Оно отдает им свою силу, становится влагой и удобрением, и почвой для тех, кто рядом, – говорит он. Но Лора качает головой. – Разве это не смерть? – спрашивает она, обхватывая себя руками, потому что ей, вдруг, становится холодно. – Ты мне скажи. Он говорит это, и в этот момент лицо его кажется очень старым, и сам он – низким, сгорбленным и седым. Лора моргает, и мираж тает в тот же миг. Потом Лора смотрит на дерево. Смотрит долго, но слова не идут с ее языка, потому что ей хочется сказать сразу очень много всего, и ничего из этого не станет правдой. – Но знаешь, что сделала Ибби? – продолжает Атль, хотя Лора совсем не ожидает этого. – Она стала поливать его каждый день, упрямо, сухое мёртвое дерево, и посмотри на это, – улыбается Атль. – Живые ветки, – отзывается Лора. – Живые ветки, – кивает он. – Любовь, Лора, не поднимает из гроба. Но иногда любовь спасает того, кто кажется мертвым, но все же не мертв. – Так что за дела у вас с этим троллем? – спрашивает Лора, и это первые слова, которые она произносит с момента отъезда. Суини упорно делает вид, будто спит, но Лора то и дело чувствует на себе его взгляд, когда он думает, что она не видит. – Эта монета в твоей груди, мертвая жена… Суини замолкает, не договорив. Он открывает глаза и смотрит на Лору, а потом говорит ей: «Останови машину». Лора послушно выдавливает в пол педаль тормоза, и их видавший виды фургончик замирает почти на самом съезде в Луисвилл. Город, который нестерпимо сияет золотом. Суини нервно дергает ручку двери, и поддается та только с третьего раза. Он вышагивает по дороге, а Лора смотрит на него через лобовое стекло, пока ирландец, наконец, не возвращается к машине. Суини подходит со стороны водительского сиденья, открывает дверь и заявляет: – Это я убил тебя, Лора Мун. Он произносит это не как признание, а как раскаяние, но не знает, что Лора давно уже его простила. – Ты думаешь, я не знала этого, Суини? – смеется Лора, опуская ноги на горячий асфальт, который жжет кожу ее ступней сквозь подошву тонких сандалий. – Я знаю это, как и то, что Тень сейчас в безопасности, как то, что ему предстоит уйти, а потом вернуться – и я ничем не смогу ему помочь. Я знаю, что смогу быть рядом с ним, как знаю то, что Тени я рядом не нужна. Я знаю, что ты сожалеешь об этом, Суини, и знаю, что ты сожалеешь еще о многом. Лора смотрит ему в глаза – глаза цвета трилистника – и золотое свечение Луисвилля, по улицам которого ступает Тень, делает кожу Суини бронзовой, а волосы – ржавой медью. Суини вертит головой, будто ему очень хочется рассмеяться, но никак не выходит. Он не смотрит на Лору, а она на него – да. – А теперь скажи мне Суини, почему тебе так важна эта монета? – спрашивает Лора, поднимаясь с сиденья и оказываясь совсем близко к нему. Суини чертит взглядом узоры от губ Лоры к ее глазам, но не касается руками, хотя сама она, кажется, сжимает ладонью его ладонь. – Лепреконы и тролли, и фейри, и старые банши – все мы знаем, что существует монета, способная вернуть нас домой. Так отвечает Суини, делая шаг назад. Но Лора делает шаг за ним следом. – Тогда поцелуй меня на прощание, бешенный Суини. Сегодня я собираюсь вернуть тебе твой билет домой, – шепчет Лора, и кладет руку к нему на затылок, и тянет ближе, заставляя наклониться. Суини целует ее, и это больно. Лора ощущает, как золотое пламя из Луисвилля устремляется к ней, как оно опаляет ее, плавит кожу и кости – еще немного и доберётся до монеты Суини. Тогда Лора отталкивает Суини прочь, качает головой, пытаясь удержать в глазах эти нелепые никому не нужные слезы. Лора не плачет. Лора Мун никогда не плачет, и не заплачет, даже если ей предстоит умереть во второй раз. Но Суини хватает ее за руки, и тянет к себе, зарываясь носом ей в макушку. Она чувствует его дыхания в своих волосах, и она чувствует на губах вкус его губ. – Мы должны добраться туда немедленно, – шепчет Лора, уверенная, что Суини ее услышит. – Сейчас же, иначе ты ее уже не получишь, эту свою монету. Руки Суини дрожат, и эта дрожь передается Лоре. Она хочет отойти от него, но он не пускает. – Херня. Вот что я скажу тебе, Лора. Все эти выдумки про монету полная херня. Суини говорит. Говорит и целует Лору, и золотое пламя врывается ей в легкие, и дотла изжигает темную пустоту внутри, где одиноко покоится волшебная монета. Суини целует ее долго, а потом, наконец, когда пожар в груди Лоры утихает, а кругом оседает блеском померкшего золота пепел – он кладет руку ей на грудь. И слышит, как бьется ее новое сердце.