Бензиновый блюз

– Что ты делаешь? Суини резко вскидывает голову, и, явно не рассчитав высоту дверного косяка, ударяется об него головой. – Херовы банши, чтоб вас Бузинная матушка! – орет он, разворачиваясь к Лоре всем корпусом. - Бузинная матушка? – издает Лора короткий смешок. Суини сейчас ей лучше бы не бесить, но ее навыки супер-зомби-бойца все еще при ней, что делает эту приятную издевку на сто процентов безопасной. – Это… да похрен, - вертит головой Суини. – Чего тебе, мертвая жена? Лора оглядывает его с ног до головы – фланелевую рубашку и потертые джинсы, из которых он, кажется, не вылезает даже ночью. Волосы у него лохмато торчат в стороны, а когда он зарывается в них пятерней, чтобы потереть место ушиба, это приводит к еще большему беспорядку. Лора хмыкает, плечом прислоняясь к стене, и вопросительно приподнимает бровь. – Что ты с таким упорством искал под столом, лепрекон? Свое хорошее настроение? – Ты не американка, мертвая жена, ставлю сто баксов, что никакая не американка. Юмор тухлый, как у задушенных галстуками файфоклок*, – делает Суини ответный выпад, но звучит он как-то лениво, совсем не зло, и поэтому Лора спрашивает снова. – Ладно, ирландец, чего ты там скрываешь? Может, я помогу? Вроде живем тут вместе, можно сказать приятели, – тянет она почти радушно. Лоре вообще-то совсем не хочется его цеплять, но после того пьяного поцелуя на танцах, она ощущает внутри себя это гадостное склизкое пятно предательства. Когда она не любила Тень, обвинить ее вроде как было и не в чем. Ну да, перед алтарем, они клялись друг другу в верности, но это были просто слова. Когда они переспали первый раз, она уверяла его, что он у нее третий. Никому не стало хуже от того, что это не было правдой. Теперь все иначе. Лора чувствует это так отчетливо, что хочется тот час же выблевать жужжащего Джимини*, засевшего у нее в печенках. – Ибби думает, что у них в доме завелись добывайки, – наконец, неохотно отвечает Суини. – Такие человечки крошечные, которые живут в стенах дома и у хозяев вещи воруют, – объясняет он в ответ на непонимающий взгляд Лоры. – О, Гримнир, тебе что, родители вообще книжек в детстве не читали? Лора качает головой, не читали мол, а потом в свой взгляд вкладывает такое прозрачное «отвали», что понимает даже лепрекон. – И как продвигаются поиски? – спрашивает она, чуть наклоняя голову, чтобы заглянуть под стол. Суини коротко смеется, крутанув головой, а потом подходит к ней, останавливаясь близко. – Добываек, мертвая жена, не существует, – говорит Суини ей на ухо, будто сообщает секрет. Лора пихает его в бок, заставляя отодвинуться, и Суини морщится – силы она не пожалела. – Тогда, что ты там высматривал? Суини хмурится, будто никак не может на что-то решиться, а потом подходит к стене и разглядывает деревянные панели так внимательно, словно на них одному ему видимые знаки. Он пальцами скользит по светлому дереву, а потом чуть кивает, взглядом подзывая Лору подойти ближе. – Видишь, эти отметины на стене? Тут вот и тут? – спрашивает он. Лора послушно вглядывается в узор досок, но он не открывает перед ней никаких тайн, и в голову ей закрадывается подозрение, что Суини в очередной раз пытается ее развести. – Не вижу, – пожимает она плечами. Суини поворачивает к ней голову, и только теперь она замечает, как близко они друг к другу стоят. Он смотрит снизу вверх, и Лора встречает его взгляд – будто принимает вызов. Но во взгляде Суини вовсе не он. Лора позволяет ирландцу разглядывать ее лицо, позволяет читать короткую вспышку дурной бравады, которую она привычно цепляет на себя, готовая к очередному его выпаду. Но Суини не торопится отвесить дежурную шутку, он вообще ничего, кажется, не собирается ей говорить. Лора смотрит на него так долго – и дело, конечно же, лишь в этом – что взгляд ее невольно соскальзывает на сухие губы Суини, на грубую и четкую линию его подбородка, теряющуюся в отрастающей неровно рыжей бородке. – Это следы дуэнде, – глухо произносит Суини, заставляя Лору отвести взгляд и сделать шаг назад. – Мексиканский дух, вроде хранителя дома. Этот старый, и, уверен, очень голоден. Это Атль притащил его за собой, а может кто-то из его португальских приятелей. Плохо, когда люди привозят с собой духов, а потом забывают о них. Духов это злит, и им не остается ничего другого, кроме как напоминать о себе пакостями – воровать хозяйские вещи, мерещится по углам детям поздней ночью. А всего то и надо, поставить ему в кладовой стакан молока. Суини отходит от стены и отворачивается, чтобы уйти. Кажется, все это задевает его куда больше, чем он готов себе в этом признаться. – Постой!– бросает Лора ему в спину, когда он уже переступает порог гостиной. – Что ты будешь с ним делать? Спина Суини напряженная и прямая – на лопатках туго натягивается тонкая клетчатая рубашка. Лора не отрывает от его спины глаз, понимая, что все то, что произошло здесь сейчас – что-то очень личное, что-то, чего она не должна была увидеть. – Ничего тут не сделаешь, мертвая жена. Нас на этой земле никто не ждал, – спустя долгие мгновения отвечает ей Суини, не оборачиваясь, а потом за ним закрывается дверь, разделяя сказанное и несказанное – то, что Лора никогда уже не решится у него спросить. Лора забирается на стог сена, раскидывая в стороны руки. Она тянет носом воздух, а потом отыскивает взглядом солнце и смотрит на него так долго, пока слезы не размывают синеву неба до выцветшего аквамарина. – Мертвая и слепая, – раздается снизу, и Лора едва не вздрагивает от неожиданности. – Рыжий и без мозгов, – лениво отзывается она, закрывая глаза и вытирая рукавом рубашки слезы. Под опущенными веками пульсирует желто-белые круги, и Лора чуть надавливает на глаза пальцами. Суини цепляет ее за ногу и тянет вниз. Он, конечно, не собирается ее ловить, и поэтому Лора обрушивается на землю с высоты стога – хорошо хоть уже мертва. Правда, в долгу не остается, и в момент падения этого болвана цепляет за собой. На лицо Суини ссыпается целая пригоршня колючего сена, но Лора крепко сжимает его руки, не позволяя стряхнуть мусор. – Какого хера ты творишь? – шипит она, наклоняясь к нему близко. - Тебе вроде как противопоказаны солнечные ванны, – отплевываясь от сена, пытается выговорить лепрекон. – Пережаренные зомби не выглядят аппетитнее сырых. Лора сдавливает его предплечья, а потом отпускает – он ведь прав. Но ему, конечно, она об этом сообщать не собирается. Суини скидывает с себя Лору, а потом садится и оттирает от мусора лицо. Он касается ее – случайно, конечно, – но Лора, вдруг, отчетливо ощущает жар его кожи даже сквозь собственную одежду. Лора смотрит на Суини, будто пытается вытянуть его – этот вопрос – который висит между ними все то время, что они работают на ферме Сапато. Суини замечает ее взгляд, и глаз не отводит. Он протягивает руку к Лоре, а потом вынимает из ее волос запутавшиеся травинки, задерживая руку на ее шее дольше, чем нужно. – Атль просил тебя напоить лошадей, – произносит Суини, и в голосе его неприкрытый вопрос, но вовсе не тот, что так хочет услышать Лора. Она подаётся вперед, и руки Суини ложатся ей на плечи, тянут вниз тонкую рубашку, обнажая ключицы и плечи. Лора чувствует – чувствует – как внутри что-то проворачивается с надломом, со скрипом, но замирает, когда Суини отстраняет от нее свои руки – и остается все так же мёртво. Тогда Лора сама снимает с себя рубашку и оставляет лежать рядом, на сухой траве. Она ведет губами по горячей щеке Суини, по его колючему подбородку, но губ касается лишь вскользь, будто мазнув. Лора встает на колени и ладонями скользит под рубашку Суини – оглаживает его ребра широко, будто пытается вобрать в себя чужое частое биение сердца. Суини вертит головой, а потом пытается сбросить с себя руки Лоры, но она касается губами его щеки, влажно целует, и потом – когда он уже не удерживает ее рук, обхватывает обеими ладонями его лицо. Суини целует первым. Это не как с Тенью, и вообще не так, как было с кем-то до него. Это горячо и тревожно. Жадно, голодно и скользко. Грязно, но пьяняще правильно. Чужой жар с языка льется Лоре в самую глотку, и она пьет, будто это может хоть недолго утолить голод собственного пламени, того, что его – Суини – золотая монета – разжигает в грудине Лоры прямо изнутри. Лора ведет пальцами по его напряженным мышцам, языком прокладывает след от шеи до уха, а потом выдыхает – резко – когда он тянет ее за волосы назад, заставляя открыть его поцелуям шею. Полуденное солнце слепит глаза, заставляет жмуриться, и Лора никак не может увидеть взгляд Суини, хотя это то единственное, что ей так отчаянно хочется сейчас видеть. Лора думает об этом, когда он сжимает ее бедра, когда она сама оказывается сидящей на нем сверху, и тогда Лора шепчет это жалкое и испуганное: «Подожди». Она перехватывает руки Суини, держащие ее крепко, и заставляет отпустить. Отступает, вертит головой, будто, наконец, понимает, что они оба только что чуть не натворили. – Там, – говорит она. – Он сияет там, ты видишь это, Суини? Этот путь к Тени, он горит, и я не смогу просто сделать вид, что перестала его видеть, даже, если ослепну. Она говорит это, избегая взгляда Суини, а потом вскакивает на ноги и уходит прочь. В груди у Лоры горячо и больно. А на горизонте – золотым столпом – свет того, о ком ей нестерпимо хочется хотя бы на пару мгновений забыть. Из комнаты Марины звучит противный голос какого-то британского певца. Он поет: «Бессонное объятие, В животе порхают бабочки; острые иголки Сшивают линию, где мы соединяемся». Лора выдыхает, замедляя шаг, она слушает это приглушенное: «Я заключена в клетке, Моему сердцу Нужна эта кольчуга*». Потом комната остается позади, и музыка тоже остается позади, и Лора спускается по скрипучей лестнице в прохладную кладовую, где царит полумрак. Она не зажигает лампу, хотя в любой момент рискует расшибить себя голову, запнувшись о какой-нибудь фермерский хлам. Лора чувствует, как спину холодит чужой недружелюбный взгляд, но она его, конечно, совсем не боится. Она освобождает немного места на одной из верхних полок стеллажа, а потом оставляет на ней блюдце с теплым молоком.