Добро пожаловать с балкона

      Маринетт обожала свой балкон. Она любила в нём всё: каждую трещинку в плитке, которую мама позволила ей выбрать самой ещё в двенадцать, каждый цветочек, который выращивала из малюсенькой рассады. А шезлонг, который они сколотили вместе с отцом? Да не было более уютного шезлонга на всём белом свете. В общем, небольшой, но невероятно дорогой сердцу балкон Маринетт точно входил в её личную тройку «Самых восхитительных мест в мире». Почётную первую позицию занимало место за первой партой рядом с Адрианом, вторую — тёплое место между родителями на диване во время киновечеров. Балкон же был третьим, но единственным местом, где Маринетт могла побыть наедине с собой.       Именно там она могла найти столь трепетно оберегаемый покой. Стыдно осознавать, но порой Маринетт предпочитала тихий балкон вездесущей Але (особенно после битв). В такие моменты даже её «Нино приведёт Адриана» не действовало должным образом: Маринетт ссылалась на неотложные дела в пекарне или плохое самочувствие, а то и вообще прикидывалась фикусом и не брала телефон, «потому что у меня листики». Родители её не беспокоили в минуты редкой тишины (на самом деле — Маринетт это случайно поняла, — Сабине просто лень лазать так далеко, а Том перестал помещаться в небольшой люк).       Маринетт любила балкон ещё и за то, что там можно расслабиться, абстрагировавшись от некоторых аспектов жизни. Шум машин казался успокаивающим, а не раздражающим, а звякающий каждую минуту дверной колокольчик пекарни ласкал слух вместо попыток разорвать мозг.       И, главное, не было лишних голосов. Никакого «Миледи, ты восьмое чудо света. Не может так быть, чтобы два неба были на одном солнышке» и тем более никакого «Это я про тебя и твои глазки, если что» спустя пару мгновений. Никакого «Ты должна признаться Адриану! Признавайся! Ну же! Это шанс!» — Аля так часто говорила слово «признайся», что у Маринетт начал дёргаться глаз, когда она слышала слова на букву «П» или даже, к своему стыду, такими словами думала. Наверное, поэтому родители уже неделю не звали её помогать в пекарню — в окружении всяких пончиков, пирожных, пирогов, пастилы, парфе и пралине один глаз дёргаться просто не успевал, и к нему подключался второй.       На обожаемом же балконе случалось настоящее чудо — глаза успокаивались, руки переставали дрожать, пропадало желание залезть в отцовскую печь и мысли на букву «п» выветривались из головы. Поэтому страх потерять оплот спокойствия и уединённости был до безумия велик — Маринетт легко смирилась с тем, что Хлоя, будучи Квинби, спасла её родителей во время одного из последних сражений, но о том, что балкон может перестать быть местом её единения с собой, она не могла даже думать.       Но, как это обычно бывает, происходит то, чего мы больше всего боимся.       Маринетт, например, боялась пауков, громких звуков и вторжений на любимый балкон, но когда в один обещавший быть прекрасным вечер на любимом балконе раздался грохот, ей всей душой хотелось, чтобы его источником был всего лишь огромный паук.       Но когда она, вооружившись спицами, вылезла из люка…       — Привет, Принцесса, я не помешал?       Только чудом Маринетт не сказала Коту, стоящему своими вычурными ботинками на её не тронутом пафосом балконе, что он в принципе иногда мешает ей жить. Да, это было бы слишком грубо, но…       Она. Его. Не звала. Ни словом не обмолвилась!       Как его вообще сюда занесло? Ладно, за тот вечер, когда они отбивались от Гласиатора, она Кота простила — тогда он выглядел таким несчастным, что его было даже жалко. Но сейчас-то что?       — …не помешал, — процедила Маринетт, вылезая на балкон и думая, что надо бы сюда веник принести, чтобы гонять всяких бродячих. — Что-то случилось, Кот Нуар?       Кот кивнул, и даже его накладные уши немного сникли — Маринетт отчаянно прикусила язык, сдерживая готовое сорваться с него предложение выпить какао и рассказать ей о своих проблемах. Но её персональная катастрофа всё испортила вместо неё, вытянув вперёд заведённую за спину руку, в которой красовалась прозрачная коробочка с двумя порциями панна-котты.       Маринетт очень глубоко вдохнула, зажмурившись.       — Принцесса, что-то не так?       — Нет, — выдохнула она, — просто десерт очень вкусно пахнет.       — Но ведь коробка закрыта?..       — А у меня очень острый нюх. Чай, кофе, какао?       — Если можно, просто тёплого молока, — попытался обворожительно улыбнуться Нуар, про себя размышляя, как могла Маринетт учуять запах, который не мог уловить даже он.       А Маринетт, сидя на любимом шезлонге спустя десять минут, поняла, что с Котом и говорить-то необязательно — главное просто слушать, время от времени кивать и приговаривать, какая плохая Ледибаг, раз постоянно ему отказывает.       Это было совсем не сложно и даже забавно — каждый раз, когда Кот приходил (а он что-то зачастил с того первого вечера), его монолог начинался с аксиомы «Принцесса, я такой идиот!» и заканчивался «Ой, что-то мы тут накрошили, давай я подмету?». А после принесённый веник использовался по его прямому назначению — сначала Кот выметал все крошки, а потом выметался сам, неизменно желая самых прекрасных снов и обещая заглянуть ещё.       — Только давай лучше с фруктами к соку в следующий раз? — попросила как-то Маринетт вместо «Я не расстроюсь, если ты не придёшь», ещё днём заметив, что любимые розовые бриджи стали поджимать.       — Как скажешь, Принцесса, — галантно поклонился Нуар и скрылся в темноте ночи, оставив Маринетт прикидывать расписание патрулей и вычислять, когда ей снова придётся разочароваться в том, что грохот на любимом балконе создал не огромный паук, а небольшой напарник.       Вот только в «следующий раз» появился не Кот с фруктами, а вполне себе самостоятельный фрукт.       

***

      Почётное звание фрукта заслужила апельсиново-яркая Рена Руж, которая, будучи в восторге от возможности участвовать в битве, светилась так, что лимонно-жёлтая Квинби могла только плакать в сторонке кислыми слезами и бросаться едкими замечаниями.       Маринетт была удивлена, когда перед ней, засмотревшейся на плавающие в кружке чаинки, мелькнуло что-то рыжее. Потом, опознав в чём-то рыжем свою подругу и теперь напарницу, она мысленно погладила себя по голове за настойчивость на сохранении тайны личностей, потому что Ледибаг, открестившейся от патруля с Реной Руж якобы из-за ва-а-ажных дел (чаинок в кружке, кстати, было двадцать семь), пришлось бы несладко после открытия правды.       Но вопрос «Почему ты пришла именно ко мне?» всё равно очень и очень волновал Маринетт.       — Потому что ты единственная, кто не кинется защищать Ледибаг, если я скажу, что она самоуверенная гиперответственная девица! — фыркнула Рена Руж. Привыкшая разговаривать в стиле «с места в карьер» Аля даже не обратила внимание на отсутствие приветствия и хоть какой-нибудь радости от встречи с героем в голосе подруги. Как и не заметила, что та вообще не собиралась задавать этот вопрос.       — А, ну… — протянула было Маринетт и почесала затылок идиотским жестом, поневоле перенятым у Кота.       — Девочка моя, не мямли! — отрезала героиня, но потом спохватилась, что она сейчас именно что героиня. — Ты могла бы себе представить такое? Пока я была… её простой фанаткой, она мне улыбалась и иногда даже время уделяла, а теперь что?!       — …что? — робко спросила вставшая с шезлонга Маринетт, снедаемая ощущением, что веник вот-вот пойдёт в ход против неё. Или против Ледибаг, если она будет плохо за ним следить.       — «Мы герои, у нас долг, некогда болтать, на патруль я хожу одна, встретиться в свободное время я не могу»! — передразнила Рена Руж, всплеснув руками и даже хвостом. — Невоспитанный самовлюблённый жук!       Маринетт так и села, утянутая вниз собственной отпавшей челюстью. Укуси её акума, она ведь просто не хотела, чтобы кто-то из напарников думал, что Ледибаг отдаёт предпочтение кому-то одному! Закрадывалась шальная (но далеко не самая глупая) мысль предложить Карапасу махнуться Камнями Чудес — во-первых, рокировка собьёт Бражника с толку, а во-вторых, у него есть панцирь, в который можно спрятаться, если вдруг балкон…       Что «вдруг балкон» Маринетт решила не думать.       — Ну… — протянула она, глядя на качающийся хвост подруги, нервно шлёпающий по большой катушке. — Ну… Ты не предполагала, что Ледибаг, возможно, хочет как лучше?       Рена Руж только цокнула и отвернулась, всем своим видом выражая глубочайшее разочарование в собеседнице.       — Она постоянно спихивает меня на кого-то! — вдруг воскликнула она, резко, почти в прыжке, оборачиваясь.       Маринетт, не ожидавшая такого поворота, переломила сжатый в руках карандаш. Рена Руж дёрнула ухом на странный звук, отдалённо напомнивший звук врезавшегося в голову Кота йо-йо, и пока она вертелась, Маринетт незаметным движением отложила сломанное орудие искусства.       — И постоянно отмахивается от меня, словно я не лиса, а какая-то надоедливая жужелица!       Создавалось ощущение, что Рена Руж сейчас заплачет. У Маринетт против воли даже сжалось сердце, хотя она прекрасно понимала, что Аля показушничает, поднаторев в этом после близкого знакомства с Нуаром. На её памяти она не канючила никогда — даже в те моменты, когда её блог по популярности уступал национальному новостному каналу («У-у, чёртовы журналюги, опять обставили!»), реактивный двигатель модели «Алья Сезар» выдавал максимальную мощность, и…       — Хочешь какой-нибудь десерт? — вдруг выпалила Маринетт, не успев вовремя закрыть руками рот. Да что ж её укусило-то? С какой радости вместо слов о том, что надо бы вообще-то прислушаться к Ледибаг, она взялась утешать очередную бродяжку из своей компании?       — Если можно, просто несколько кусочков хлеба и чай, — вздохнула Рена Руж, уже успевшая свернуться клубком и водрузить голову рядом с её коленками. — У меня есть с собой натуральный паштет.       — И правда, натуральный паштет, — прошептала Маринетт, вставая с шезлонга и в глубине души надеясь, что случится чудо, и люк на балкон заклинит, когда она будет возвращаться назад.       Но чуда не произошло.       Когда она поднималась обратно с хлебом и чаем, балконный люк сочувственно скрипнул — впервые за несколько лет, — а Рена Руж успела освоиться и развалилась на своей любимой подушке, которую выцепила из-под шезлонга, куда не далее чем вчера её запихнула Аля.       Стоило Маринетт выбраться окончательно, ушки Рены Руж затрепетали, и ей стало стыдно: подруга-то вон как радуется её приходу, а она… Стыд, правда, прошёл через пару мгновений, когда Маринетт поняла, что радовалась Рена не ей, а чаю и хлебцам. Конечно, ведь это были Альины любимые чай и хлебцы.       — Твои родители ничего не заподозрят? — спросила героиня, сцапав с тарелки хлебец. — Я имею в виду, разве нормально, что ты берёшь с собой две чашки чая?       — О, да, вполне, — кивнула Маринетт, услышав пояснение. А то вдруг сюда заглядывала мама, пока она была на кухне, и потом её будут до-о-олго подкалывать на тему потерянной единоличной власти над балконом. — Если я увлекаюсь эскизами, я могу выпить несколько кружек чая.       Едва не сорвавшееся с языка «Ты же знаешь» нечеловеческими усилиями было запихнуто обратно в горло, поперёк которого уже стояли все эти балконные посиделки, потому что Рену Руж, в отличие от Кота, приходилось внимательно слушать. Ведь если она вдруг поймёт, что собеседник отвлёкся, то повторит рассказанное ещё раз, а потом заставит пересказать.       — Эм-м, я, конечно, не знаю точно, как там у вас дела в команде обстоят, но ты не думала, что Ледибаг хочет сплотить вас между собой? — осторожно сказала Маринетт, когда возмущения Рены Руж иссякли, и с облегчением поняла, что та прислушалась против воли. — Просто… ну… вы с Котом Нуаром и Квинби прям не отлипаете от Ледибаг! На её месте мне, например, было бы некомфортно.       Внутренний карман домашней кофты Маринетт, до этого хихикавший, начал откровенно над ней ржать.       — Ледибаг то, Ледибаг сё, — продолжила она, приминая своенравный карман. — С одной стороны Кот со своим «Моя Леди», с другой — Квинби с её постоянным «О-о-о, Ледибаг моя лучшая подруга на века!», а с третьей — ты. Как же ваша командная работа?       Рена Руж насупилась, сложив руки на груди, и застучала ногой по любимой плитке, которой был выложен пол, что, конечно, не добавило Маринетт удовольствия — каждый удар отзывался душевной болью.       — А как же Карапас? — всё ещё обиженно поинтересовалась Рена, исподлобья взглянув на неё. — Он что, по-твоему, ей не докучает?       — Да у него даже при желании не получится! — Маринетт едва не подскочила на месте, задетая претензией к самому любимому напарнику из всей команды. — Вы ему ни шанса не оставляете к Ледибаг подступиться! Он, бедный, даже в разгар битвы план действий не может узнать!       Рена подозрительно прищурилась.       — А ты почему так уверена в этом? Будто бы рядом с нами бывала!       — Я в Ледиблоге все видео битв посмотрела! — отбила Маринетт, обещая не в меру болтливому языку в следующий раз его прикусить.       Тем временем Рена вытаращила на неё глаза и, набрав побольше воздуха, хотела было высказать Маринетт от имени Альи всё, что она думает о её «вранье» на тему незаинтересованности в героях… Но, надо отдать должное, вовремя остановилась, сдулась и снова насупилась.       — И что, ты считаешь, Ледибаг может любить Карапаса больше меня? — сложив ноги по-турецки, Рена Руж села на пол и воззрилась на Маринетт бездонными печальными глазами. Не учла только, что та прекрасно знает этот взгляд, позаимствованный у Кота Нуара.       — Я думаю, Ледибаг любит вас всех одинаково, — Маринетт едва удержала руку в кармане, чтобы не погладить картинно сникшую Рену между ушей. — И вы люби́те друг друга, а не только её.       — Как я могу любить Квинби, если у меня парень есть?!       Маринетт звонко хлопнула себя по лбу. Когда там полнолуние? Ей срочно надо повыть.