***
Война превращается в отточенный клинок, на острие которого — безродный крестьянин, несущий в себе солнце, сжатое до образа человека. Безумный Вайдвен. Святой Вайдвен. Он — сердце войны. Всего лишь еще одна смерть, и этот кровавый поход освобождения закончится, превратится в нелепую и страшную шутку, в богохульную проповедь, которую стыдливо вымарают из церковных книг. Между Дирвудом и победой стоит всего один человек, дерзкий юнец, очаровавший толпу своими волшебными фокусами с ворласом и свечами. Между Редсерасом и поражением стоит всего один человек, святой, принесший каждому надежду на искупление. Солдаты глядят на Вайдвена, как глядели на первые лучи рассвета над Белым Переходом после бесконечной ночи. Как будто знают, что скоро снова придется пересчитывать тех, кто дотянул до зари, потому что не было ни одной ночи на горном перевале, когда бы магия жрецов, костры и тонкие равнинные плащи сберегли бы каждую жизнь. Как будто они знают об этом лучше, чем сам Вайдвен, но все равно — верят ему, как верили рассвету, неизменно приходящему после ночных смертей. Вайдвен делит с ними эотасов свет, как может, и в минуту, когда солнечный пророк подходит к солдатскому костру, комком застрявшая в горле неотвратимая обреченность отступает в бессилии. У них больше нет свечей, чтобы молиться Эотасу, как принято в мирное время. Теперь молитвы возносят походным кострам, потому что костры ближе к смертным людям, чем солнце или Утренние Звезды. Вайдвен знает, что Эотас — в каждом таком костре, и ему равно непонятно — ведь, наверное, так же молятся и дирвудцы своей богине, так же шепчут просьбы и обещания языкам пламени и окунают в огонь мечи, чтобы те разили без промаха; так в чем тогда разница?.. Эотас улыбается, когда Вайдвен спрашивает об этом. Но ничего не говорит. Ярость Магран настигает их к самому концу дня, в перелеске, уже подернувшемся зыбким маревом сумерек, и в этот раз владычица испытаний рассержена всерьез. В этот раз под сенью древесных крон прячутся не бешеные звери, не полудикие гланфатанские племена и не разрозненные отряды самовольных защитников Дирвуда. Вайдвен успевает увидеть среди деревьев силуэты людей и яркий факел; факел оживает, из гротескного миража превращаясь в богорожденного, и воздевает к небу руки, будто в молитве. Небо отвечает ему огнем. И этот огонь — впервые за месяцы — обжигает Вайдвена по-настоящему. Закаленные Пламенем. Вайдвен задыхается едким дымом, почти мгновенно наполнившим пылающий перелесок; кто-то отталкивает его в сторону, под защиту мечников и мага, немедленно поднявшего волшебный щит. Боевой орден магранитов, Закаленные Пламенем, воины, которым нет равных на поле боя; беспощадные к себе не меньше, чем ко врагам. Они убьют безумного короля Редсераса или сгорят вместе с ним посреди безымянной рощи, но не отступят. — Самое время для чудес, — выдыхает кто-то, но Вайдвен не узнает солдата рядом с собой. Маг-аэдирец рычит: быстрее; дым клубится вокруг полупрозрачной пленки щита, пока пламя лижет основание волшебного купола, и Вайдвен вдруг понимает, что вовсе не от обжигающего жара с аэдирца ручьями льется пот. Все вокруг в огне; магическое пламя ревет, терзая с одинаковым бешеным голодом древесину и плоть, только призрачная преграда еще держится, одним богам ведомо, каким чудом — но держится. Они даже успевают преодолеть несколько десятков шагов в сторону границы ревущего пламени, прежде чем маг вскрикивает и падает, еще несколько секунд пытаясь заставить себя пережить пулю в груди. У него не получается. Редсерасский мечник вскидывает щит, мгновенно принимая защитную стойку. Сталь взвизгивает, когда лезвия клинков скрещиваются, но первый же удар ясно предсказывает исход боя: редсерасец безнадежно уступает в проворстве и мастерстве маграниту, посвятившему всю жизнь боевому искусству. В армии Божественного Короля осталось слишком мало воинов и слишком много крестьян. Вайдвен тщетно взывает к силе Эотаса раз за разом, но солнечный свет, прежде охотно продолжавший его волю, не желает больше отзываться. Вайдвен пытается изо всех сил, но магия — ни обычная, ни духовная — никогда не подчинялась ему, а Эотас… Эотас молчит. Вайдвен бросается вперед, когда его солдат оказывается на земле. Заставляет себя сделать эти несколько шагов быстрее, чем магранит вонзит лезвие своего раскаленного докрасна топора в тело раненого, и эта пара ярдов дается ему стократ тяжелее, чем та единственная стена пламени в Долине Милосердия. Он еще пытается неловко отмахнуться посохом от удара, еще успевает заметить, как солнечные лучи все же сплетаются перед ним защитной преградой, но мгновением позже мир взрывается ослепительно белой болью. Вайдвен забывает обо всем, кроме нее. Когда-то боли не было на земле? Глупости. Мир состоит из боли; Вайдвен не понимает, почему не может кричать, крик переполняет его, колотится в грудной клетке, запертый и бессильный; боль разбивает пылающий лес на обесцвеченные витражные осколки, которые он никак не может собрать воедино. Кто-то перед Вайдвеном заносит красный от томящейся внутри магии боевой топор. Кто-то в теле Вайдвена отвечает ему светом, и смертоносное оружие, благословленное богиней, бессильно падает на землю вместе с пепельным крошевом. Свет наполняет мир изнутри, переполняет мир изнутри, но даже свету не под силу побороть боль; кто-то по имени Вайдвен воет в агонии в клетке искалеченного тела, пока магия Магран вытравливает на нем свое клеймо, как вытравливают на клинках священные символы. Свет сшивает плоть наживую, сращивает разрубленную кость, возвращает к прежнему виду искалеченный сустав; запертый внутри глупый человеческий разум из последних сил надрывает глотку внутри безжалостно регенерирующего тела, почему-то неспособного умереть. А потом наступает тишина. Кто-то по имени Вайдвен медленно вспоминает, что он существует отдельно от жизни и смерти. Отдельно от боли. Жизнь, смерть и боль — понятия людей, живых и смертных людей. Свет не меряет бытие подобными величинами. Все вокруг исполнено света. Пламя на почерневших деревьях изгибается в сияющем танце, сообщая свою любовь на каждой частоте своего спектра излучения. Заря принимает ее с благодарностью и отдает соразмерно в ответ: сумерки заливает горячий мед рассвета, золото на черном пепле, изменение, исцеление, завершение и начало. Сверкающие лучи танцуют на обугленных щитах и отражают небо на гранях брошенных на землю клинков; Вайдвен улыбается вместе с ними, легкими и беспечными, и что-то страшное, что-то, что он никак не может вспомнить, кажется уже совсем не таким важным. — Всё хорошо? — неуверенно спрашивает Вайдвен у танцующих лучей, и те счастливо обнимают его в ответ. Будто нет за его спиной никакой чудовищной тени. Будто нет такого слова — «смерть». Вайдвен помнит, что оно значило что-то плохое; что-то страшное и горькое, непоправимое, как проклятие, брошенное в спину лучшему другу в минуту злости. Пока он смотрит на свет, ни смерти, ни злости, ни боли не находится объяснений. Свет не умеет умирать. Но он, Вайдвен, не является светом. Он просто стоит в свету, пока чья-то иная воля удерживает его в сияющих ладонях зари. Наверное, он умеет умирать. Может быть, эта тень, такая черная и неправильная тень за его спиной — его собственная. Однажды ему придется обернуться и взглянуть ей в глаза. Когда он найдет в себе силы. — Еще чуть-чуть, — просит Вайдвен, — совсем немного… Рассвет не торопит его. Искристый нежный ветер первой весенней зари обещает Вайдвену всегда быть рядом. Всегда, когда ему понадобится свет. И тогда Вайдвену хватает сил вспомнить.***
Живых в сгоревшей почти дотла роще совсем не так много, как мертвых. Пламя Магран прошлось по ним не хуже лезвия гхаунова серпа. Псы и священники отыскивают еще не отдавших души Жнецу среди пепла; магический огонь угас вместе с жизнью создавшего его магранита-богорожденного, оставив после себя раскаленные угли — где древесины, где плоти. Вайдвен не надеется, что Сестры Лунного Серпа сумеют отыскать хоть одного выжившего, даже несмотря на острое чутье редсерасских волкодавов. Лекарь накладывает повязку сноровисто, быстро, хотя Вайдвен ощущает его смятение даже так, отдельно от Эотаса. И он знает, почему. Из каждого боя, под огнем дирвудской артиллерии или под стрелами гланфатанцев эотасов святой выходил невредимым. Во всем Дирвуде не находилось ни магии, ни оружия, что могли бы пробиться сквозь эгиду солнечных лучей. До этого дня. Вайдвен почти не чувствует боли — она осталась, конечно, но совсем не такая, как в первое мгновение. Свет Эотаса исцеляет его: даже сквозь ткань повязки пробивается мягкое, едва различимое сияние; пусть исцеление и не мгновенно, как тогда, на площади, но и так его рана заживает в разы быстрее, чем у любого смертного человека. Вайдвен почти уверен, что через несколько дней от нее не останется и следа. И всё же… Когда солдаты подволакивают и бросают к ногам своего короля последнего чудом дожившего до этой минуты магранита, Вайдвен знает, почему тот смеется, даже захлебываясь собственной кровью уже на пороге Хель. Он читает это в его душе так ясно, что не нужно никаких слов. Среди Закаленных Пламенем были сайферы. И все они видели, как в первый раз за время всего военного похода Редсераса эотасианского пророка сумели ранить оружием смертных. Если хотя бы один сайфер сумел передать это кому-то другому, кому-то за пределами пылающей рощи, то… Вайдвен видит ответ и так. Он кивает стоящей рядом Сестре, и та с ритуальной молитвой перерезает умирающему маграниту глотку. Гхаун милостив; Гхаун дарует избавление от смертной боли и не требует ничего взамен — раньше Вайдвен не был уверен, что это похоже на милосердие. Священный поход во имя зари многому научил его. До него доносятся опасливые шепотки со стороны солдат. Неужели они прогневали Эотаса, что тот больше не защищает своего святого? Или магия Магран все же сильнее на этой земле?.. будь проклята эта вечная неизбывная тревога, этот неуходящий страх слишком поздно услышать крик дозорного в ночной тишине, люди сходят с ума от страха, а теперь их неуязвимый пророк ранен, подобно простому смертному. Вайдвен пытается успокоить их, но стоит ему потянуться к силе Эотаса, как сияющие лучи открывают ему совсем иное, то, что он, конечно же, пропустил… и тогда Вайдвен замирает в изумлении. Потому что его люди, не спящие ночами, упрямо от рассвета до заката шагающие по дирвудским холмам к северной границе, крестьяне, воры, бродяги, все они почему-то боятся совсем не того, чего боится сам Вайдвен. Они боятся боли и смерти, конечно, но что-то застилает светом этот страх, что-то яркое, неистовое, слепящее — свет слепит Вайдвена, как будто он снова стоит на столичной площади. Эотас называет этот свет просто — любовью. Той самой, особенной. Его любовью. Люди придумывают куда больше названий, потому что смертные не умеют любить вот так, люди делят подобный свет на верность, жертвенность, отвагу… Вайдвен отпускает солнечные лучи на волю, когда больше не может продолжать смотреть. Свечной огонек ластится к нему, пытаясь примирить с обжегшим нутро стыдом. Почему ты выбрал меня, безмолвно спрашивает Вайдвен. Почему из всех них, ярких и светлых, ты выбрал меня? Почему им хватает сил быть такими, а мне, даже с твоим огнем внутри — нет? Эотас тихо смеется — огонек свечи едва заметно начинает мерцать. Прошу, друг, побудь моим святым еще немного. Неужели пламя моей сестры так манит тебя? Вайдвен мало что понимает в эотасовых загадках. Никогда он их толком не понимал. Но одно ему ясно: он кое-что задолжал своим людям, и ему придется постараться, чтобы выплатить этот долг. Вайдвен обещает себе, что будет стараться изо всех сил.***
Дирвуд встречает огонь огнем, но с каждым десятком обращенных в пепел даже упрямство защитников свободного палатината все сильнее уступает страху. Ни одно смертное оружие не может убить Безумного Вайдвена, даже те клинки, в которые вдохнула магию сама Магран: раны, что стали бы смертельными для любого, ему не страшны. Могущество Эотаса исцеляет его. Кровь и свет они делят пополам, и у них в запасе еще очень много света. С каждым шагом все ближе Новая Ярма. От ушедших на юг отрядов нет вестей. Птиц от Морая не было уже многие недели. Вайдвен ведет армию к северной границе, оставляя за собой пепел тех, кто посмел заступить дорогу грядущей светлой заре. Лица окружающих его людей меняются непрестанно; Сайкем, Лартимор, Кэтис, отряду которой в награду за верную службу и мастерство в бою было доверено защищать своего короля, Кеодан… среди тысяч солдат армии Вайдвен больше не может разглядеть Водена; где сейчас молодой дирвудский крестьянин, доверившийся своему богу?.. когда он спрашивает о нем у командиров, в конце концов до него добираются слухи, что некоторые дирвудцы сами вызвались присоединиться к отрядам, идущим на юг. Никто не знает земли Свободного Палатината лучше них. Вайдвен пытается представить, как ярко сияла душа Водена в минуту, когда тот принял решение отправиться навстречу верной смерти, но не поднять оружие на тех, кто был ему дорог. Позолоченная Долина — на самом западе, приказом герцога с земель вокруг Бухты Непокорности согнали в одно войско всех, кто может сражаться. Рано или поздно они нагонят армию Божественного Короля. Рано или поздно Водену, если бы он остался, пришлось бы увидеть, как его родных обращают в пепел лучи зари. Наверное, молодой дирвудец считал это слабостью. Наверное, счел бы искуплением свою смерть. Свершенным судом Эотаса. Все меньше тех, кого богу зари приходится карать смертью за непокорность; кто-то принимает власть Утренних Звезд добровольно, но все больше солдат бежит с поля боя, едва увидев сияющего пророка. Нет магии, что защитила бы от эотасова гнева. Даже благословения Магран лишь превращают мгновенную смерть в мучительную агонию, избавление от которой даже скейнит счел бы милосердием. Вайдвен не удивляется, когда разведчики докладывают о том, что отряды дирвудцев, которые должны были встретить армию Редсераса на холмах почти у самой границы леса, цепью окружившего Новую Ярму, отступают. Он удивляется куда больше, когда разведчики говорят, что кто-то остался. Один человек. Вайдвен видит его издалека; под флагами Дирвуда и Норвича — на теплом ветру таресту развевается зелено-голубой стяг с силуэтом серебряной башни поверх. Даже отсюда видно, как сверкает под солнцем доспех: отнюдь не рядовой солдат остался встречать редсерасского святого в одиночку. Разведчик рядом вытягивает из колчана стрелу и вопросительно оглядывается на Сайкема, но тот отвечает лишь резким приказом убрать оружие и вернуться в строй. Вайдвен усмехается: — Разве важно, от чего умрет этот несчастный? Так ли велика разница между стрелой и божьим гневом? Сайкем не смотрит на него: его взгляд прикован к человеку под флагами. Доспех отчаянного безумца сверкает отраженными солнечными лучами так ярко, что издалека можно было бы перепутать его с самим сияющим пророком. — Я слышал об этом человеке, ваша светлость. Сложись все иначе, он мог бы занять мое место рядом с вами. — Кто это? — Лорд Моэрун, — говорит Сайкем, — вассал Рафендра, который только что предал своего сюзерена. Вы правы, ваша светлость: может статься, стрела была бы милосердней позора, что ждет его род. — Какого позора? — Вайдвен ничего не понимает. Эрл оглядывается на него так, будто только что вспомнил, что сам присягнул крестьянину, незнакомому с кодексом вассалитета. — Его люди не сбежали с поля боя. Он приказал им отступать. Лорда Моэруна не слепит сияние божественного пророка; он смотрит прямо на Вайдвена и не отводит взгляд. Редсерасские солдаты окружают их, но никто не смеет не только поднять оружие — даже произнести хоть слово. Потому что сейчас говорит лорд Моэрун. Золотой ветер уносит его почти неслышный шепот, но Вайдвен слышит каждое слово так отчетливо, будто незримое клеймо выжигает их на его душе. — Коль разбит ты, он сделает тебя целым. Коль во тьме ты, он принесет тебе свет. Коль грешен ты, он дарует перерождение. Коль замёрз ты, его тепло поддержит тебя… Лорд Моэрун — эотасианец. Вайдвену кажется, что он слепнет, глядя на сияние души перед ним; мог ли он представить, как ярко могут они светить в этой вездесущей тьме усталости и страха? Мог ли представить, как отчаянно будут метаться в агонии солнечные лучи, уже знающие о том, какое из двух великих зол окажется меньшим? Эотас тянется к Моэруну, даже когда его раздирают на части две различные директивы — Эотаса и Гхауна. Любовь безусловная, думает Вайдвен, глядя, как обнимает генерала-предателя божественный огонь, незримый для простых смертных, видимый только ему — и, может быть, Моэруну. Вот таким, наверное, должен быть эотасианский святой. Без колебаний пожертвоваший честью всего своего рода ради жизней пары сотен солдат, которые все равно заберет Гхаун — только чуть позже. Оставшийся встречать собственную смерть в одиночестве, шепча молитвы богу, который никогда не предал бы доверившегося, никогда не покарал бы невинного, никогда не оставил бы нуждающегося. Богу, который стоит сейчас перед ним, из последних сил пытаясь отдалить мгновение, когда сторожевой таймер неумолимо повысит приоритет своей директивы настолько, что модуль Эотаса вынужден будет отдать контроль Гхауну. Потому что Эотас — бог безусловной любви, наивысшего общего блага, и одна человеческая смерть для него никогда не станет злом, что затмит свет новой зари над всей Эорой. Эотас оставляет себе последнюю допустимую долю милосердия. Он позволяет Вайдвену не смотреть. Вайдвен позволяет его великой милости провалиться в Хель вместе с душой Моэруна. Он смотрит до последнего, до того мгновения, как сияющий дух перед ним в последний раз вспыхивает неверно и испуганно, прежде чем раствориться во тьме Границы. Он навсегда запоминает черную трещину, расколовшую сердцевину пылающего огня. Ей нет названия на языке смертных. Во всяком случае, Вайдвен его не знает. Он помнит только слабую тень ее, что испытал однажды: страх, что каждый эотасианец гонит от себя прочь, ведь такого не может случиться никогда. Страх, что свеча погаснет во время молитвы. Сверкающая боль Эотаса все же вырывается наружу. Вайдвену не хватает сил удержать ее внутри, и свет стремится прочь из него до тех пор, пока воспаленное эхо агонии противоречий не затихает до конца. Остается только прозрачная пустота. Вайдвен беззвучно вдыхает обжигающий глотку воздух и смаргивает с ресниц горячие искры. Надо же, он никогда не думал, что если кровь со светом они смешали поровну, то так же будет и со слезами. Боги умеют плакать? Или это снова его собственная тьма, такой же уродливой трещиной прошедшая по совершенному свету? — Похороните его с почестями, — говорит Вайдвен. — Флаги сжечь.