***
Иске Иен вьется перламутровой лентой до самой Бухты Непокорности, до залива Жемчужного леса. Прочь от колдовских болот Эйр Гланфата, прочь от скупых холодных предгорий — путь пролегает по дирвудским лесам, и армия, огромная, неповоротливая, движется еще медленней прежнего. По ночам больше не видно Утренних Звезд. Над головой беспокойно шелестят кроны высоких деревьев, и слава богам, если эти деревья не оживают. Вайдвену начинает казаться, что делемган и вся подвластная им лесная живность ненавидит редсерасцев в любых уголках Эоры, не только дома; счастье, что эотасов свет обжигает их не хуже огня. Освященные жрецами клинки справляются с делемган и пуграми не так легко, как с податливой звериной плотью, но справляются. Вот только дозорные теперь стоят не только на границе лагеря — с тех пор, как древесные корни ночью задушили несколько десятков человек. Зато больше нет нужды беспокоиться о голоде. Мяса с дирвудских вепрей, волков и штельгаров хватает сполна. — Звери жрут людей, деревья жрут людей, грибы жрут людей. Откуда здесь вся эта нечисть?! Мы на самом севере Дирвуда! Это же не гребаный Эйр Гланфат! — Эйр Говнат, — мрачно передразнивает товарища дозорный. — Дирвудцы прогневали Эотаса. Вот и погляди, что здесь теперь творится. Вайдвен старательно не смотрит на часовых, изо всех сил пытаясь сдержать неподобающую усмешку. Его солнечный ореол идет волнами света, потому что Эотас, в отличие от своего смертного носителя, подобными глупостями не занимается. В его теплом веселом мерцании отчего-то кажутся не такими и жуткими колдовские леса, полные древних тварей; отчего-то кажутся не такими непоправимыми страшные смерти солдат, задушенных корнями, порванных штельгарами, отравленных ядом пугр, сожранных изнутри живой плесенью… В последний раз Вайдвен спал, не просыпаясь посреди ночи, наверное, еще у Холодного Утра. А с тех пор минуло уже почти полмесяца — Дирвуд быстро приучил их бояться любого лесного шороха. Жрецы чертят защитные руны у лекарских палаток и у шатра самого Вайдвена каждую ночь, хотя Вайдвен не раз повторял им, что в этом нет нужды — Эотас не позволит никому навредить ему. Оруженосцы неизменно пытались припрятать в королевской палатке короткий меч и кинжал — Вайдвен подозревал, что по приказу Лартимора. Эрл не оценил избранное святым оружие и с самого начала похода пытался вразумить своего короля; Вайдвен же вежливо отказывался от предложенных мечей, арбалетов, луков и кинжалов, и оставался верен своей палке. Палка когда-то была боевым посохом, но Вайдвен велел снять с нее всё железо, кое-как ускользнув от объяснений туманными и откровенно бессмысленными речами о том, что эотасианскому святому не пристало носить «боевое» оружие. Оружейник особо не вникал — Эотас сиял так заманчиво, что бедолага поверил бы любой чепухе. Вайдвена заботило только то, чтобы палка стала полегче и чтобы ее можно было без опаски использовать как дорожный посох. Палка оказалась добротной и пока что ни разу не подвела, а на скользких горных тропинках уже успела не единожды спасти своего владельца от конфуза и, вероятно, сломанной шеи. Вайдвен улыбается в темноте шатра, вспомнив, как шептались солдаты, что это наверняка могущественный волшебный скипетр, благословленный самим Эотасом. Ему кажется странным, что он еще способен улыбаться; что солдаты у костров еще могут шутить и смеяться над шутками друзей. Может быть, опять эотасова магия. А может, это сложнее всего было там, на крутых склонах Белого Перехода, где теперь сложены маленькие каирны над могилами первых погибших, а теперь — они привыкают к идущей с ними бок о бок смерти, как прежде привыкли к голоду и покорству. Раньше людей убивал ворласовый кашель, теперь — древние лесные твари. Какая, к Гхауну, разница. Его будит свист, треск и влажный звук удара, с каким железо встречается с землей. Вайдвен распахивает глаза и безмолвно глядит на еще дрожащее серо-серебристое оперение стрелы, пробившей ткань шатра. Крик снаружи заставляет его поверить, что это не сон. Какого цвета оперение стрел у редсерасских лучников? У дирвудских? Эотасово сияние выжигает длинные серебряные росчерки на веках Вайдвена изнутри, пока он выбирается наружу, пока пытается разобрать хоть что-то в бурлящей вокруг черноте, взбугрившейся алыми волдырями факелов и костров. Короткие свистящие отблески неохотно превращаются в стрелы. Звенящие вспышки огненного света — в клинки. «Он здесь, — слышит Вайдвен. — Он здесь». Дирвудский диалект. Незнакомый голос. Воздух натягивается тугой струной и коротко щелкает совсем рядом, из вдруг оскалившейся стальными клыками тьмы. Как быстро стрела покрывает расстояние в тридцать ярдов? Медленнее, чем свет. Солнечный огонь на мгновение выхватывает из темноты низкорослую фигуру орлана-стрелка, и в тот же миг тот, вскрикнув, бросает лук и прижимает ладони к вдруг ослепшим глазам. От мучительной агонии его незамедлительно избавляет чей-то огромный цеп. — Вайдвен! — Он промазал, — Вайдвен разжимает кулаки и с отстраненным удивлением ощущает, что его ладони мокрые от пота. — Сколько их? — Пара десятков, — качает головой солдат, подходя ближе. Послушник Стальной Звезды, вспоминает Вайдвен. Из брони на нем только кольчужная рубаха — наверное, ничего больше он и не успел надеть, прежде чем выбежать из палатки и вступить в бой. — Уже почти… Он замирает, не договорив. Цеп падает на землю с глухим ударом, пока воин, хрипло воя от боли, пытается пальцами разорвать брюхо железной кольчуги. Вайдвен бросается ему на помощь, но не может понять, в чем дело — под кольчужной рубахой нет ран, не считая царапин и ссадин. Скрючившись в его руках, послушник блюет кровью, и в луже скользкой рвоты Вайдвен различает копошащихся личинок. Черви растворяются в кровавой жиже быстрее, чем он успевает хотя бы выдохнуть: друид. Он и видит колдуна почти сразу — в ясном сиянии Эотаса, превращающем ночь в тусклую раннюю зарю. Тварь, увенчанную целой короной витдирских рогов и покрытую древесной корой, словно кожей. Тварь, чья магия превратилась в червей и сожрала потроха воина Стальной Звезды меньше чем за полминуты. Кто-то стреляет в колдуна с той стороны, где недавно шел бой; стрела застревает в толстой коре безобидной иголкой. Друид только небрежно отмахивается когтистой лапой, заставляя огромную полосу шипастых колючек прянуть вверх из окровавленной земли и сплести непроходимую стену между Вайдвеном и его солдатами. Потом человек с оленьей головой встречается взглядом с безоружным крестьянином, возомнившем о себе, будто он — вместилище бога. — Ублюдок собственноручно отправил в Хель не меньше десятка солдат, прежде чем прорвался к тебе, — говорит Сайкем, вороша ногой пепел. — Его не брали ни стрелы, ни мечи, ни заклинания. Сайкем крепко впечатывает сапог в столь почитаемую дирвудскими лесными колдунами землю, возвращая ей то, что когда-то было друидом. Вайдвен молчит. Солдаты за его спиной собирают останки сожранного заживо послушника; краем уха он слышит их перешептывания о том, что тела пора начинать предавать кострам вместо земли, не то в них прорастут охочие до человечьего мяса споровики. Плотоядная плесень предпочитает доедать живых, но не брезгует и мертвечиной. — Это люди Унградра? — наконец спрашивает Вайдвен. Голос — все равно что точильный камень попытался бы заговорить. Сайкем понимает. Все они понимают. — Нет. Они подобрали стрелы под его цвета, но на их одежде нет ни гербов, ни меток. Унградр не стал бы нападать ночью и без предупреждения. Это местные дикари, самозваные защитники Дирвуда. — Почему дозорные не пробили тревогу? Им кто-то помог пробраться в лагерь? Эрл кивает на бурую кашу у себя под ногами. — Пробили, как только заметили южного часового, насаженного на шипы. Мы проверим, но, вероятней всего, они следили за нами от Холодного Утра. Выродки любятся с делемган, а те доставляли нам немало хлопот с первого же ночлега в лесу. У редсерасских стрел лиловое оперение. Самая дешевая краска в Редсерасе — ни с чем не спутать. Вайдвен запоминает это так же крепко, как и то, что друидов надо убивать до того, как они оборачиваются зверьми и превращают шкуру в неуязвимую древесную кору. Может быть, крестьяне из Холодного Утра были невиновны перед Эотасом, но тварь, живьем выедающая людей изнутри своим колдовством, заслуживает только той доли новой зари, что превратит ее в горстку пепла. Вайдвен понимает, что до этой ночи не знал, сможет ли Эотас убить своим божественным пламенем живое существо. Огонек внутри него все так же полон неистовой безусловной любви, и Вайдвен не может вспомнить, изменилось ли что-то в миг, когда лучи света сожгли колдуна дотла, не оставив даже костей. Наверное, нет. Наверное, так любят боги. Единственная милость Гхауна — легкая смерть; что говорить тогда о его любви? Вайдвен не решается задать вопрос, но Эотас отвечает ему все равно: Он стоял на пути зари и сгорел, как сгорит всякий, решивший остановить солнце от восхода. Я сожалею о его смерти. Я пойду на многое, чтобы над Эорой снова сиял рассвет. Что из этого ты назовешь любовью? — А ты кого угодно так можешь сжечь? Эотас замолкает на пару мгновений, а потом тихо смеется. Зависит от ситуации, я полагаю. Обратить в пепел Магран даже для меня было бы непростой задачей. — Даже не знаю, что пугает меня больше — то, что ты не сказал «да» или то, что ты не сказал «нет», — хмыкнув, признается Вайдвен. — А тот парень с луком, он правда… промахнулся? Или я тебе еще и за это должен? Глубокая нежность зари наполняет его прозрачным рассветным сиянием, и Вайдвен вдруг видит в ней отражение каждой грани своей боли и своего гнева. Он вдыхает едва-едва брезжущий, холодный, предутренний свет, и вдруг понимает, насколько бессмысленна его злость, насколько ничтожна в сравнении с неистовым огнем новой эры, простирающимся над миром смертных. Где-то там, на этой земле, за всемогущим маревом зари, жил человек, хранивший берега Иске Иен от вторжения чужаков. Вайдвен всматривается в жарко и светло горящую искру его жизни, искру, что метнулась навстречу ослепительному взору рассвета — и растворилась в белом сиянии. Еще одна искорка, чуть тусклей первой, бросается следом — и тает точно так же, а вслед за ней — еще одна, и еще, и еще. — Мы высекаем искры, — одними губами повторяет Вайдвен когда-то услышанные слова. Заря ложится ему на плечи уверенным касанием божественных ладоней. И вокруг нас уже пылает пожар. Они идут по старым лесам Дирвуда, сметая на пути все, что не успевает убраться прочь. Одичалые орланские своры, бешеных делемган, проснувшихся лесных тварей, малочисленные — пока что — отряды дирвудцев вперемешку с разномастными наемниками, посланные замедлить продвижение войска Божественного Короля. Но слишком мало времени было у Унградра на то, чтобы собрать людей, до последнего ему не верилось, что Святой — Безумный, как его называют дирвудцы — Вайдвен решится разделить свою голодную нищую армию и штурмовать горные перевалы, перетаскивая тяжелую кавалерию и осадные орудия через Белый Переход. Но Безумный Вайдвен перешел горы, без боя прошел через Холодное Утро и продолжает наступление на запад — и его не могут задержать ни гланфатанские воины, стерегущие руины древних городов Энгвита, ни колдуны, звери и призраки дирвудских лесов, ни наспех снаряженная и отправленная навстречу пехота. Вайдвен — и каждый человек в его армии — вздыхает с облегчением, когда леса у берегов Иске Иен остаются позади. Дальше на северо-запад простираются холмы и поля, а леса и рощи встречаются куда реже, чем в юго-восточной части Дирвуда. Среди холмов и полей любой редсерасец чувствует себя как дома. И особенно — редсерасец-кавалерист. Редсерасская кавалерия разметала полтысячи человек под руководством сейна Велта, одного из сторонников Унградра, почти не заметив сопротивления. Тяжелая конница могла сражаться и под градом стрел, а пуля из аркебузы не пробьет стальной доспех, пока всадник не окажется на расстоянии по крайней мере тридцати пяти ярдов. Эрлы и сам Вайдвен справедливо опасались дирвудских пушек, но у Велта не было пушек — а у Унградра не было времени доставить их герцогу в срок. В опустевших энгвитанских руинах Вайдвен велит поставить лагерь: местных дикарей, защищавших свои святыни, перебили всех до единого, а адровые истуканы, едва только подняв оружие, вернулись на свои места сразу же, как заметили Божественного Короля. Вайдвен хмыкает про себя: не иначе, признали Эотаса, и оказывается прав — солнечный огонек внутри теплеет, будто бы вернувшись в давно покинутый дом. На кратком совете эрлы приходят к единому мнению: армия продвигается быстро лишь потому, что у дирвудцев не было времени подготовить оборону. Рано или поздно непобедимая кавалерия столкнется с пушками, а пехота — с куда более многочисленными, лучше обученными и экипированными солдатами, а также с магами и сайферами, которыми славится Данрид Роу. И поэтому, говорит Сайкем, нельзя давать Дирвуду опомниться. Нельзя позволить Унградру собрать свое войско в единый кулак — потому что в открытом сражении Вайдвену не победить. Поэтому, говорит Лартимор, нам придется разделить армию снова. Отправить отряды на юг и на запад, пока основные силы будут пробиваться на север к цитадели Халгот. Кавенхем предупреждает — скорее всего, мелкие отряды будут потеряны. Скорее всего, они не дождутся, пока объединенное войско Вайдвена и Морая после взятия Халгота доберется обратно. Но дадут им время — то же самое время, которое сейчас отчаянно пытается выиграть эрл Колдуотера. Вайдвен глядит на карту. Красным флажком на ней отмечен маленький городок-деревушка на пути к Норвичу, и, прочитав название, он не может сдержать кривой усмешки. Он даже спрашивает при случае у Водена, как дирвудцы выбирают имена своим поселениям и всему остальному, например, войнам. Воден славный парень и поэтому отвечает честно — как попало. Он не имеет ни малейшего представления, почему следующая их цель носит название Долины Милосердия. Но, устало шутит молодой дирвудец, было бы просто жуть как здорово, если бы оно себя оправдало.Глава 17. Холодное Утро
28 декабря 2019 г. в 02:36
Холодное Утро не встречает их распахнутыми объятиями. Вайдвен глядит на ограждающий деревню частокол с хлипкими воротами и думает, что даже если все жители деревни встанут на защиту своего дома, это не задержит армию и на день. За пару часов Холодное Утро станет Теплым от пожаров, которые превратят его в пепелище с сотней безоружных мертвецов.
Староста деревни держится храбро, хоть предательская бледность и не покидает его лица. Эотасианский жрец, вышедший вместе с ним за ворота, так и вовсе белее снегов Белого Перехода. Вайдвен приветствует их с уважением, приличествующим их смелости; не каждый отважился бы выйти навстречу пятитысячной армии во главе со святым, несущим в себе бога.
— Вы обещаете защиту и покровительство, но у меня и доверенных мне людей нет ничего, кроме вашего слова, — осторожно произносит староста. Этого хватает, чтобы Кавенхем и Сайкем, сопровождающие Вайдвена, взялись за рукояти мечей: недоверие чужака, деревенского простолюдина, к Божественному Королю само по себе является преступлением, достойным немедленной кары. Что бы ни думал Сайкем о святости своего правителя, кодекс чести вассала не позволяет терпеть подобного. Староста немедленно спешит исправиться:
— Лорд Унградр придет в ярость, узнав, что Холодное Утро примкнуло к королевству Редсераса! Хотя бы сотня солдат…
Жителям Холодного Утра некуда бежать. В любом уголке Дирвуда они будут изменниками, которых вздернут или посадят на кол, едва только правда станет известна. Граница с Редсерасом — неприступная горная стена, а за ней — мертвые поля, нищета и голод.
— НЕТ, — говорит Вайдвен. — КОГДА НАД БУХТОЙ НЕПОКОРНОСТИ ПОДНИМЕТСЯ МОЕ ЗНАМЯ, ВАМ НЕ ПОТРЕБУЕТСЯ ЗАЩИТА.
Староста бросает взгляд на разбитый невдалеке от деревни огромный лагерь. На штандарты с железным солнцем. На Сайкема, не убирающего ладони с рукояти меча. И поступает мудро: не произносит ни слова о том, что Святой Вайдвен через пару месяцев, может, будет гнить в дирвудской земле, а все Холодное Утро присоединится к нему немногим позже.
— ЕСЛИ ВОРОТА ХОЛОДНОГО УТРА НЕ ОТКРОЮТСЯ К ПОЛУДНЮ, Я ОБРАЩУ ИХ В ПЕПЕЛ. ВЫ ВОЛЬНЫ ВЫБИРАТЬ.
Холодное Утро принимает покровительство Божественного Королевства за полтора часа до полудня. И Вайдвен думает, что утра холоднее сегодняшнего эта забытая богами деревня у склонов пограничных гор еще не видела.
У всех домов заперты ставни и двери. Будто это спасет их. Будто можно хлипкими оконными ставнями оградиться от света Эотаса. Вайдвен смотрит, как солдаты грузят в телеги деревенское зерно и солонину; дирвудцы угрюмо выносят запасы из погребов, в основном — молча, иногда — огрызаясь тихой, бессильной руганью на местном наречии. У многих нет-нет да и мелькнет на кафтане вышитое солнце, или сверкнет предательски ярким бликом звездный медальон.
У местного жреца — тот до сих пор крутился неподалеку, не сводя взгляда с божественного пророка — Вайдвен спрашивает, сколько в деревне эотасианцев. Почти три четверти.
Три четверти, которые ничем не заслужили гнев своего бога. Пусть даже они и не верят в то, что крестьянин, лучащийся солнечным огнем, несет в себе Эотаса. Пусть даже считают его слова надменным богохульством. Пусть даже и глядят с бессильной презрительной ненавистью на тех солдат, в речи которых отчетливо слышен дирвудский выговор.
Они все равно не заслужили… такого.
— Мой король, — тихо обращается к нему кто-то, и, обернувшись, Вайдвен с изумлением видит Кэтис. Теперь та одета подобающе редсерасскому воину: в кольчуге и неизменном лиловом плаще с вышитым эотасианским гербом на плече, только в рыжих волосах все так же искрятся солнечные лучи.
— Кэтис! В чем дело?
Кэтис в ответ указывает ему незаметным кивком на одного из солдат.
— Этот человек отобрал у деревенского магранитский медальон. Это видели другие. Если ему сойдет это с рук, грабежи будет не остановить.
Нахмурившись, Вайдвен шагает вперед. Сам еще не зная, почему; ведь он обещал своим людям богатства Дирвуда, он обещал, что они покарают неверных, да и кому после восхода эотасианского солнца понадобится магранитский медальон? Вся его цена — цена посеребренной безделицы.
Вайдвен так и не придумывает толком, что сказать, когда останавливается перед провинившимся солдатом. Отчего-то ему казалось, что он увидит перед собой помилованного вора, так и не избавившегося от старых привычек, но нет — человек перед ним вовсе не вор и не грабитель, а обыкновенный крестьянский мальчишка, ставший солдатом только этой весной. И решивший, что знает о справедливости достаточно, чтобы в наказание за попытку утаить пять мешков зерна отобрать у дерзкого упрямца-магранита символ ложной веры.
Невелико преступление, думает Вайдвен. Не стоит магранитская побрякушка пяти мешков с зерном, зерно в Редсерасе ценится дороже. Да и за уклонение от королевских податей в Редсерасе наказание куда серьезней.
Но они же эотасианцы, Хель их подери. Они же верят в искупление.
— Я ЗНАЮ, — говорит Вайдвен, — ТЫ ХОТЕЛ ПОСТУПИТЬ СПРАВЕДЛИВО. НО ТЫ ОТНЯЛ ЭТУ ВЕЩЬ У ЧЕЛОВЕКА, ДОБРОВОЛЬНО ПРИНЯВШЕГО МОЙ СВЕТ. ВЕРНИ ЕЕ.
Мальчишка испуганно таращится на него, будто не верит своим ушам.
— Но это же… это же скверна Магран!
Вайдвен усилием запирает в себе эотасов свет, заставляя его чуть померкнуть. И улыбается — так, чтобы парень сумел разглядеть это за успокоившимся божественным сиянием.
— Как по мне, это просто кусок железа, — усмехается Вайдвен. — Каждый, принявший зарю Эотаса, находится под моей защитой и под защитой закона Редсераса.
Парень неуверенно шагает к одному из крестьян и молча протягивает ему отобранный амулет. Вайдвен готов поклясться, что дирвудец сейчас плюнет ему в лицо, но нет — тот забирает свой медальон и с полным равнодушием выбрасывает его прочь. Рядом почти неслышно с присвистом выдыхает сквозь зубы Кэтис: гордый дурак, не терпится нанизаться на меч и всю деревню отправить к Гхауну до срока!..
Вайдвен отворачивается: он навидался таких гордецов немало еще в Редсерасе. Маграниты и скейниты не признают ни непрошеной помощи, ни снисхождения наделенных властью. Лежать магранитской безделице в траве у чьего-то дома, пока в ком-нибудь осторожность не проиграет жадности — а там уже одним богам ведомо, что с ней будет. Вайдвен от души надеется, что та как можно скорее закончит свой путь там же, где и начала — в огне кузни.
Эотас улыбается внутри, и Вайдвену становится чуть легче. Он негромко окликает уже почти затерявшуюся среди солдат Кэтис, и та с неохотой возвращается:
— Мой король?
— Спасибо, — искренне благодарит Вайдвен. — Могло выйти куда хуже.
Кэтис не без труда пожимает плечами — кольчуга заметно стесняет ее движения.
— Не думаю, что Эотас обрадовался бы, если бы мы начали грабить сдавшихся.
— Мы и так их грабим, — тихо замечает Вайдвен. — Здешний лорд не обрадуется тому, что у его крестьян почти не осталось зерна.
Кэтис смотрит на него так, будто он сказал что-то крайне удивительное.
— Ты ведешь армию, Святой Вайдвен, а о врагах своих заботишься, как о друзьях, — так же тихо произносит в ответ она. — Дирвудцы не будут так щедры, да и среди твоих людей не все с тобой согласны. Будь осторожен.
Эотас так радуется ее словам, что обнимает ее солнечными лучами, на мгновение превращая волосы Кэтис в искристый рыжий пламень. Вайдвен радуется куда меньше, но удивляться здесь нечему. После Холодного Утра пойдут разговоры, и счастье, что строгие редсерасские законы предусматривают множество способов склонить несогласных на сторону Божественного Короля.
Ни один рыцарь из орденов Редсераса не позволил бы себе забрать символ веры, пусть даже ложной веры, отняв его у слабого, сдавшегося без боя… но это только в сказках смелые и добрые рыцари побеждают в войне, где не страдает ни один невинный. Вайдвен обещал своим людям дирвудские богатства, но все это должно было быть иначе, все это не должно было превращаться в разгромы и грабежи… в отчаянии Вайдвен взывает к Эотасу — покажи им, объясни, как только боги умеют объяснять истину!
Но Эотас молчит. И Вайдвен молчит. Армии нужно зерно, а солдатам нужно золото.
Когда они оставляют Холодное Утро позади, на прощание деревенский староста желает им удачи. И обреченная горькая усмешка в его голосе никого не удивляет.