Двадцать лет до рассвета

      Я покажу тебе правду.       Лучи зари пронизывают его насквозь. Вайдвену не нужно смотреть, чтобы видеть; свет выжигает знание прямо в его разуме, видения древних цивилизаций и их достижений, осколки тайн многих, неисчислимо многих существ. Память капает с кончика солнечного луча в сознание Вайдвена и просачивается сквозь, оставляя ему только мимолетное воспоминание. Тысячи лет сжимаются в один краткий миг рассвета, вспыхивают невозможно ярко — и растворяются, оставив самого Вайдвена беспомощным и слепым.       Он не сразу возвращает себе способность осязать настоящий, живой мир. Ворлас, мягкий и ароматный, щекочет кожу. Птицы уже затихли, даже соловьи, им на смену пришел ночной стрекот цикад. Вайдвен моргает, пытаясь осознать наступившую темноту.       Он что, так долго работал на солнце, что ему привиделся визит Эотаса? И… и вся эта муть, которая мерещилась ему после. История Энгвита. Интегрированный эмоциональный интеллект необходим для… что за ерунда? В языке и слов таких нет.       Вайдвен поднимается с земли непривычно легко и сам удивляется: после целого дня в поле пары часов вынужденного отдыха в ворласе обычно не хватает. Это единственная хорошая новость. Плохая новость в том, что день уже закончился, и сейчас ему придется собирать срезанные стебли впотьмах.       — Ну, спасибо, Эотас, — глухо бормочет Вайдвен. — Прибавил мне работы.       Неужели дела в Редсерасе настолько плохи, что даже он хочет верить, что их равнодушному богу не всё равно? Что кому-то есть дело до страданий людей, кроме самих людей? Он удивляется не тому, что Эотас, как всегда, не отвечает на молитвы жрецов и пахарей, но собственному отчаянию.       Странное тепло разливается внутри, и Вайдвен застывает с охапкой ворласа в руках. Сглатывает сухой комок в горле, ощущая уже знакомый свет. Где-то внутри Вайдвена горит свеча, и ее сияние не ослепляет, хотя способно озарить весь мир; и не обжигает, хотя способно превратить в пылающие пустоши целые страны.       — Мне не привиделось, да, — почти шепотом говорит Вайдвен.       Огонек свечи согласно сияет. Вайдвен чувствует ее уверенное и спокойное тепло, ничуть не омраченное недавними словами самого Вайдвена, его горечью и сомнением.       — Прости, — выдавливает из себя Вайдвен, потому что стыд за собственную слабость оказывается сильнее гордости. — Ты… здесь? Ты правда здесь?       Я здесь.       Вайдвен прижимает к себе ворлас, как единственную надежную и неколебимую ценность на всей Эоре. Значит, ему не привиделось. Перед ним действительно стояла светоносная фигура существа, от которого не скрыть ни единой тени ни в деяниях, ни в мыслях. Его душу действительно обнимало всепрощающее тепло бога. И действительно были тайны, что открылись ему в видениях после, тайны, которые он не сумел понять в тот краткий миг и не смог сохранить после…       Вайдвен понятия не имеет, что ему делать со всем этим. Но ведь Эотас не зря пришел к нему. Наверное, ему что-то нужно.       — И что ты прикажешь мне? — бормочет он, таращась в темноту.       Я не стану тебе ничего приказывать, Вайдвен, мягко отвечает Эотас. Я могу лишь показать тебе путь. Пройти по нему или нет — твой выбор.       Наверное, он говорит о по-настоящему важных вещах. Вроде судьбы империи. Или истории Энгвита. Или необходимости интегрированного эмоционального интеллекта — что бы это ни было. Вайдвен же просто стоит посреди поля с охапкой стеблей в руках и чувствует себя донельзя глупо.       — Ты не против, если я ворлас сложу, — говорит Вайдвен, чтобы сказать хоть что-то. И ругает сам себя: какой ворлас, какое вообще имеет значение кучка цветных листьев по сравнению с тем, что ему открылось; у него уйма вопросов к Эотасу — может, он всего раз в тысячелетие приходит к смертным, чтобы помочь им. Но, вот беда, в этот раз наткнулся на фермера-дурачка, которого заботит только несобранный урожай.       Незримое лучистое сияние обнимает его, успокаивая его страх и тревогу, наполняя его собственной спокойной уверенностью. Вайдвен осторожно кладет стебли ворласа на скопившийся за день стог и раздумывает над тем, нужно ли вообще задавать Эотасу вопросы, если тот видит его душу и знает все его мысли — хорошо, если не наперед. И не рассердится ли он на подобное? Не велика ли честь для простого фермера, быть вместилищем бога и вдобавок забрасывать того дурацкими вопросами?       Ну конечно же нет. Вайдвен не может и представить, чтобы существо, сотканное из чистого света и безусловной доброты, всерьез рассердилось — не только из-за глупых вопросов. Если разозлить Эотаса и возможно, для этого потребовались бы злодеяния похуже.       И разве он один должен знать истину, которую хочет открыть людям его бог? Чем он, Вайдвен, заслужил такую привилегию? Есть люди достойней него. Да и разве имеет это значение вовсе! Солнце дарит свой свет равно нищим и знатным, шлюхам и проповедникам. Каждый имеет право слышать слово Эотаса.       — Я отдам тебе свое тело, — решительно произносит Вайдвен. Это меньшее, что он может сделать, чтобы искупить свою вину — копившуюся всю его жизнь, полную сомнений и злобы. — Тогда ты сможешь показать каждому то, что ты показал мне.       Мне не нужно тело, чтобы насылать видения. Я ценю твои слова, но я не стану этого делать ни в твоем теле, ни без него.       Вайдвен растерянно оглядывается, будто и в самом деле может увидеть где-то сверкающий силуэт бога. Поле вокруг залито только ночной мглой, и он не понимает: почему? Ведь это было бы правильно. Это было бы справедливо! Ведь он, Вайдвен, даже не сумел понять полностью то, что увидел, он наверняка исказит и то, что вспомнит, своим рассказом. Но в Редсерасе есть ученые и маги, есть люди, обладающие властью и способные что-то изменить. Они бы справились куда лучше…       Эотас отвечает раньше, чем он собирает разрозненные, мятущиеся мысли во что-то цельное.       Людям нужен человек, Вайдвен. Не бог. Две тысячи лет смертные слепо шли за божественной волей; пришло время открыть глаза.       — Но ведь я буду говорить твоими словами, — бормочет Вайдвен, — только… только хуже. Ведь я не сам вдруг узнал всё это и понял, что нужно Редсерасу. Это ты мне сказал.       Но когда ты расскажешь об этом людям, они подвергнут услышанное сомнению.       — Так что же в этом хорошего!       Ему чудится тихий смех и незримо трепещущий огонек свечи. Эотас больше ничего не отвечает.       Вайдвен в полной растерянности усаживается на землю рядом со стогом ворласа. Наверное, Эотасу видней. Иначе бы он вовсе не пришел, ведь так?       Неважно. Всё это неважно. По сравнению с тем, что он видел; по сравнению с тем, что он должен сделать. Вайдвен смутно помнит видения, что явились ему, когда Эотас впервые его коснулся; знания бога слишком сложны для восприятия смертного, слишком… непонятны. Вайдвен путается в неизвестных концепциях, в историях миров столь древних, что никто из ныне живущих уже и не помнит о них. Даже когда чужая память подсказывает ему слова объяснений, Вайдвен их не понимает. Знания Эотаса говорят, что с помощью всего двух простейших величин можно создать конструкцию, способную эмулировать человеческий мозг, и это было предтечей разработки рекурсивно самосовершенствующегося разума. Вайдвен даже не знает, что такое «эмулировать», и о каких величинах идет речь, и что значит вообще всё остальное. Но вряд ли ему так уж нужно это знать, чтобы понять — если все продолжится как сейчас, в Редсерасе скоро грянет полноценный, страшный голод, что унесет тысячи жизней, и повинен в нем будет вовсе не Эотас и не мор ворласа. Редсерас мог бы пережить плохие урожаи почти без потерь, если бы человек, правящий всем народом, исполнял свою роль честно и справедливо. В тот миг, ослепительный миг откровения Вайдвен видел все тени, что стали только глубже и черней под светом солнца, и тень, пролегшая по Редсерасу, принадлежала его правителю.       Сияющая весна, наступившая в начале осени, обещает, что грядут перемены; обещает самые темные ночи смуты и самый яркий рассвет после. Весна теплится в Вайдвене искрами, что разожгут солнце новой зари.       Поэтому он смотрит на почти неразличимый во тьме горизонт и ждет рассвета.