Years ago, I knew a boy

Много лет назад, будучи еще мальчишкой, Драко Малфой нашёл в комоде у матери какую-то маггловскую книжку. Она поразила его отсутствием каких-либо колдографий, заклятий и даже рун. Тогда он почему-то подумал, что эта странная книжонка пригодится ему в будущем. Он прочитал её от корки до корки, может быть раз, а может быть два, а после вернул в комод так, словно он и не трогал эту странную книжку. Сейчас, спустя почти четыре года, он не мог вспомнить ни слова, кроме одной небольшой заметки. Стадии принятия неизбежного. Тогда, будучи глупым самоуверенным ребёнком, он лишь посмеялся над всей этой теорией и над всеми людьми, которые в неё верили. Однако сейчас он понял, что сам прошёл почти все эти стадии, остановившись на Депрессии. После получения того злополучного письма от Грейнджер его будто подменили. Первую неделю он не мог съесть ни крошки из своего скудного рациона. Он постоянно поглядывал на письмо, надеясь, что у него просто начались видения, потому что он сходит с ума. Он отрицал наличие письма. После, когда он понял, что письмо всё же есть, он начал отрицать наличие в нём тех слов, которые ему привиделись. Мало ли почему у неё могла дрогнуть рука. Может быть в этот момент вислоухий целовал её или она просто готовилась ко сну, стараясь быстрее избавиться от письма. На второй неделе его поглотил ужасный гнев. Он кричал, бил кулаками об стену, а после лежал несколько часов в обмороке из-за визита дементоров, а потом обессиленный, тихо выл, царапая пол отросшими ногтями. Бывало, он резко поднимался и ходил по крошечной камере: шаг — один угол, шаг — другой угол. А когда это надоедало, он снова кричал и хватался руками за свои волосы, засаленные, покрытые коркой грязи, кишащие мерзкими гадкими вшами. Он ненавидел Грейнджер. Ненавидел письмо. Ненавидел себя. На третьей неделе он попытался с собой договориться. Он решил, что возможно стоит успокоиться, забыть про письмо, как про страшный кошмар и доживать свой срок спокойно, в одиночестве, без мыслей, будоражащих его кровь и без надежды, которую Грейнджер ему кинула как кость собаке. А потом, на четвёртой, а может быть пятой неделе, он открыл глаза, осмотрел свою камеру и наткнувшись взглядом на письмо, отвернулся от него, ближе прижавшись к холодной стене. Подносы с едой оставались нетронутыми, шутки Эрна не вызывали никаких чувств, даже пресловутого раздражения, а дементоры, маячащее перед его камерой, совершенно не пугали его. Ему было всё равно на холодную камеру, грязное вонючее тело, сальные волосы с роем новых жителей, всё равно на крики других заключенных, ему даже не хотелось дышать и пару раз, когда особенно не хотелось жить, он забивал солому в рот, затыкал нос и надеялся умереть от нехватки воздуха. А потом, неделе уже на седьмой после получения письма, он вдруг почувствовал, что стало легче. Дышать стало свободней, сердце больше не хотело выпрыгнуть из груди и на секунду ему показалось, что крохотный лучик солнца проник в его сырую камеру, даря надежду, ту самую, которую подарила ему Грейнджер. Грейнджер. Гермиона Грейнджер. Грязнокровка. Она подарила ему надежду, которую он не заслуживал. Она подарила ему надежду, которую он наконец-то смог принять. Улыбнувшись своим сумбурным мыслям, он наконец-то поднялся и оглядел свою камеру, наткнувшись взглядом на письмо. Он тихо, будто боясь спугнуть свои чувства, опустился на колени с письмом и нежно обвел пальцем её подпись, а потом более ожесточённо провел по буквам, которые собрались в такие нужные ему слова «Я помогу тебе». Хитрая. Хитрая Грейнджер. Конечно, вся корреспонденция вычитывалась специальными людьми перед отправкой, но они не знали эту заучку так хорошо, как изучил её Драко, ненавидя все шесть лет их учёбы. Дрожа всем телом, он наклонился к письму и приник к нему губами, молясь, чтобы Грейнджер поняла, что он всё еще живой. Заперт в этом гнилом месте в этом непослушном огрубевшем теле, но он все еще живой. — Эй, ты, придурок, хочешь помыть пол языком, начни вон с того угла, там больше грязи, — хохотнул Эрн за его спиной и Драко медленно поворачивается, вперив взгляд тому в горло. Если бы у него было что-нибудь острое, он бы вонзил это прямо ему в кадык, наблюдая за тем, как кровь струится по его жалкому толстому никчемному телу. — Чего тебе? — Драко сам не ожидал, что его голос окажется таким. Хриплым, надрывным, таким больным, что на секунду он подумал, что это голос смерти, решившей почтить его свои присутствием. Он увидел, как Эрн поежился и не говоря ни слова, протянул письмо. Малфой медленно подошёл к нему и с максимально невозмутимым видом забрал его. Также медленно, смотря в глаза охраннику, он отступил в тёмный угол своей темницы и опустившись на пол, аккуратно выудил его из конверта. «Здравствуй, Драко. Я надеюсь тебя порадовало прошлое письмо. Мне очень жаль, что пишу спустя столько времени, но было очень много дел. Мы всё еще пытаемся восстановить поле для квиддича, хижину Хагрида и теплицы мадам Спраут. Почему-то это оказалось сложнее, чем восстанавливать саму школу. Наверное, нам просто помог Хогвартс. Наша школа прекрасна, Драко. Тебе бы понравилось. Знаешь, в пожаре сгорело много редких книг и министерство выделило деньги на их восстановление или перекупку вторых фолиантов из заграницы. Всё же это сложный процесс. Чтобы утолить твоё любопытство скажу, что подземелья Слизерина уже восстановлены, даже комнаты профессора Снейпа. Знаешь, Минерва решила сделать из его комнат что-то типа музея. Это её право, конечно. Но Снейп с портрета так верещал, что будь он живым, то проклял бы всех без разбору. Поэтому посещение его комнат пока что запрещено всем. Возможно, спустя пару месяцев он даст согласие, но я почему-то в этом не уверена. Это же наш Северус Снейп, гроза подземелий и всей школы. У миссис Малфой тоже всё хорошо. Кажется, она уже смирилась. Она попросила Минерву выделить ей комнаты в Хогвартсе. Представляешь, твоя мама помогает мадам Помфри готовить зелья, которые будут нужны для будущих учеников. Нарцисса великолепная женщина, Драко. И очень сильная. А я очень слабая. Знаешь, мне снятся кошмары. Я просыпаюсь каждую ночь от того, что задыхаюсь. Моя грудная клетка горит, а руки сводит ужасной судорогой. Если три месяца назад эта боль длилась всего пару минут, то теперь я даже не могу ходить по нескольку часов. Хорошо, что Гарри занят пока своими делами. Иначе бы мне пришлось ему всё рассказать, а я не хочу взваливать на него свои проблемы, он и так настрадался. Наверное, ты спросишь про Рона. Мы так и не смогли поговорить о том поцелуе и скорее всего никогда не поговорим. Я понимаю, что я не та, кто нужна Рону. Ему нужна другая девушка. Девушка без вороха проблем, без ночных кошмаров, девушка с мечтами о будущей семье, детях и пирогах, а не я со своим неисполнимым желанием снять Обливиэйт с родителей. Всё стало слишком трудным после войны. Все мы стали другими. Ремарк (это немецкий писатель-маггл, если тебе интересно) назвал бы нас потерянным поколением. И это то, что чувствует каждый. Мы все потеряны. Ходим как в тумане, натыкаясь на сотни других таких же потерянных. Надеемся на что-то, но в итоге просто прячемся от любого, кто протягивает руку помощи. Я надеюсь, ты не отвергнешь мою руку помощи. Г.Г.» Он задохнулся. Снова, как и в прошлый раз, его руки задрожали, а на глазах появились слёзы. «Я надеюсь восстановить твоё право на посещения». Ох, Грейнджер, самая хитрая гриффиндорка из всех, кого он знал. Она борется за него. Она протягивает ему руку помощи, и он несомненное протянет руку в ответ. Малфой обнял письмо и с блаженной улыбкой вернулся на свою койку. — Глупое министерство, — прошептал он почти в бреду, — вы никогда не сравнитесь в интеллекте с этой гриффиндоркой.