Папенькин сынок

— Да что такое, а… Отдохнуть не дают нормально. Я ж, по легенде, еще на сборе всех блатных и нищих! Вернусь только завтра. Отец опять сбросил звонок, но потом все же перезвонил. — О, Санька, а это тебя! — оскалился он, протягивая трубку. — Санёк, ну чо ты затихарился, мудила! Зря надеешься! Я в курсе, что ты в городе! Я так ждал тебя, братан! Без тебя жизнь какая-то смурная. Парней не соберешь в мячик погонять! Жиреют кобели, пока ты по лесам да горам бегаешь. Телефон сразу же начал раскаляться от восторженных приветствий Лёхи — главного компаньона на предмет по-клубам-по-девкам. Ну всё, это Леху сейчас заклинит минут на десять точно. Отец усмехнулся, забрал тарелку с последней грушей и, подхватив мнущуюся в дверях Катерину, утопал в спальню. Отвертеться от выхода в свет теперь не удастся. Лишь бы программа не включала в себя какой-нибудь совсем уж тоскливый проект, вроде «сегодня в Пентаграмме Рысь выступает, айда позырим, а потом подхватим его и завалимся с ребятами в…». Дальнейшие планы были известны наперед на сто процентов, но вот скучать в бойцовском клубе ему не хотелось абсолютно. Однако в этот раз Лёха кинул ничо так идейку. Мячик — дело святое! — И Николь, говоришь, будет? — он оперся коленом о диван и потер след от цепочки на заднице. — И воду подогрели уже, прям как я люблю? Ну, ты молоток, братан. Уважил. Минут через сорок буду. Хотя поздновато уже, не? — Да чо! Сейчас начало десятого только, подгребай! Не обламывай кайф. Дорога до Авиатора от тебя свободная, я смотрел. Ты и за двадцать минут доберешься. Пацаны уже съезжаются. Прикинь, даже Титан услышал, что ты, возможно, будешь, и то согласился. — Па, я щас в душ, потом уеду. Заночую у себя на квартире, — Александр только начал наговаривать голосовое сообщение, чтобы не мешать отцу наслаждаться прелестями маман, как тот неожиданно вернулся в гостиную и вновь приземлился на диван, уже в другом халате, явно не собираясь продолжать приятное занятие. — Слышал. Пусть тебя кто-то из рыцарей отвезет и потом заберет, когда звякнешь. Александр хмыкнул — батя не собирался отказываться от привычки именовать охрану «рыцарями». — Не, спасибо. Парни на пенное поло зовут, а там я много никогда не пью, ну ты в курсе. Так что доберусь сам. — Ты теперь себя блюди, сынок, а то Кристинке какую-нить заразу притащишь, — не мог не выдать идиотское наставление родитель. Он как-то посмурнел за те несколько минут, что провел в спальне с маман. Что Катька ему умудрилась ляпнуть? Вот дура-то, а. Всё ж хорошо начиналось. А теперь родитель явно собирался страдать над каким-то древним советским фильмом и спать в гостиной в одиночестве. — Батя… — скривился было Александр, но потом вдруг выдал: — А поехали со мной? Погоняешь мячик с нами хоть полчасика, развеешься. — Он наверняка знал, что отец откажется, но было бы приятно увидеть вытянувшиеся рожи парней. Батя немного развеселился: — И ведь я знаю, что ты не прикалываешься, сынуля. Но не сегодня, не сегодня. Устал я что-то. Перелет был хреновый. Спать буду. Катьке, заразе, скажи, чтобы не тревожила меня. Поди сюда. Александр встал на колени возле улегшегося на диван отца, привычно подоткнул ему под спину всё ту же подушечку с портретом маман, закрыл ноги пушистым черным пледом, склонил голову. Папенька на пару секунд положил ему руку на щеку, потому чуть взъерошил волосы: — Ласковый ты. Хорошо. А как вспомню, каким волчонком на меня первый год зырился, так до сих пор на сердце паршиво. — Батя… — Александр потянулся за рукой, прикрыл на мгновение глаза. — Норм всё. Отдыхай. Резко встал, подвинул отцу телефон, заменявший все, что только можно было заменить в этом доме, и не только: от пульта любой системы, до, как папенька изволил шутить, «кнопки от ядерного чемоданчика». Он незаметно окинул взглядом выдержанную в мозговыносящих ультрамодных черно-белых тонах гостиную. Привычка швырять вещи куда попало возвращалась нелегко. Рука невольно дёрнулась поднять рубаху и халат, но он не стал этого делать. С удовольствием прошелся по пушистому ковру — единственной, если не считать золотой подушечки, выбивающейся из чопорно-аскетично кладбищенского стиля вещи. Папенька таки сумел отвоевать пушистое тепло у повернутой на дизайнерских прибабахах маман. Не успел он залезть в душевую кабинку в своей миниквартирке на втором этаже, как в ванную сдобным облачком просочилась жертва моды. Александр как раз целился трусами в корзину для белья. Попал. Повернулся обнаженный к маменьке. — Катя, ты опять за своё? Инцест — не моя тема. Не боишься, что папенька прознает? — он решительно шагнул к кабинке, отодвинул прозрачную створку, но взглянул в зеркальную стену и обернулся. Маменька распахнула халатик. В голубоватом свечении светодиодов белоснежная кожа отливала холодным мрамором снегов. Не та подсветка — пришло в голову. Маменьке действительно нужно что-то розовато-персиковое, как мебель в ее спальне. — Ты красивый, ты очень красивый… — забормотала она, протягивая руки. — Ну почему так… Почему ты меня не хочешь? Он скоро меня выгонит, потому что я дура. Все так говорят. Все, все, все… Пусть, пусть я дура, но я могу быть полезной, я многое умею, я так стараюсь быть хорошей… Он выгонит меня, он сказал, что у него на меня не встает… Можно я тогда останусь с тобой? Я всё сделаю, что ты захочешь… Она всхлипнула, абсолютно несексуально, словно слепая, шаря руками по его телу, потянулась к непроявлявшему интереса самому дорогому. Александр перехватил запястья, притянул к себе, вдохнул аромат духов, явственно разбавленный густым коньячным запахом. — Катя, ты же знаешь, что он не выносит пьяных баб. Не удивительно, что у него… И он устал после перелета. Возраст, все дела… Она была ниже его почти на голову. Он без проблем мягко оттеснил её к двери, запахнул на ней халат, ловко перехватил за спиной поясок и затянул на узел — так, чтобы не смогла сразу выпутаться. Она икнула и ткнула пальцем в зеркало, куда-то в сторону его задницы: — Тебе нравятся такие игрушки? Я могу… я полезная… Несмотря на идиотизм ситуации, Александр еле сдержался, чтобы не заржать: получить порку от маман точно не входило в его сексуальные предпочтения. Даже если бы она похудела минимум на двадцатку и нарядилась в костюм Строгой училки. Он выпихнул ее за дверь ванной, потом дотащил до дверей апартаментов: — Катя, смотри на меня, — взял рукой за подбородок, как давеча отец, нажал на нос, словно на кнопку: — Пип! — обманчиво ласково. — Нам надо поговорить. Он погладил ее по голове, она потянулась к его губам, но он вдруг резко накинул на красивую полную шею длинную русую, чуть рыжеватую косу. Хватило на полтора витка. Потянул, чуть придушил. Она испуганно вскинулась, попыталась оттолкнуть его руки. Легкий хмель моментально выветрился из голубых глаз. Александр придержал на несколько секунд, сурово глядя в покрасневшее лицо. — Марш на кухню. Завари мне чай с мятой. Прими Алкозельцер. И не дай бог, если я выйду из душа, а тебя там не окажется, то я тебя найду и за волосы приволоку к папеньке. И тогда доказывай свою пользу в тех ****ях, откуда он тебя, идиотку, выкопал. А пока у нас с тобой есть шанс просто поговорить. Усекла? Он стиснул ее еще сильнее. Она судорожно закивала, поднимаясь на цыпочки, всхрипнула, забилась и бросилась вон, едва он ее отпустил. 7 Маменька… Он так привык думать о Катерине «маменька» или «маман», что даже сейчас не мог изменить привычке. Катерина была именно такой — действительно маменька, ласковая, нежная, готовая удушить чрезмерной заботой, неразумной навязчивой любовью. От нее можно было быстро устать, она раздражала, бесила, злила иной раз просто неимоверно этой своей чрезмерностью, но Александр не представлял себе отца и дом без нее. Она сидела за столом в просторной кухне-столовой, украшенной вполне в ее духе: если уж гжель, то везде, даже на плитках пола, даже на потолке и ножках мебели, даже на ручках ножей и чайных ложечек, не говоря уже о тарелках. Поначалу ему казалось, что горячая еда должна моментально покрываться инеем в морозных узорах посуды. Испуганно вскинулась, когда он вошел. Ни тени опьянения в жалобных взорах. Трясущиеся губы и руки. Чуть не расплескала чай, подавая ему его черную, с летучей мышью на донышке кружку. Никакой гжели хоть в его любимом напитке! — Прости меня, прости, пожалуйста. Сама не знаю, что на меня нашло. Она была уже в другом халате. Даже не в халате, а в платье. Строгом, темном, почти вдовьем, прикрытом фартуком всё в тех же холодных, но праздничных тонах старинного народного промысла. Лицо бледное. Не сдобная пышка, а перекисшее недопеченное тесто. — Не прощу. Она приподнялась, покачиваясь, хватаясь за стол. — Саша… Не губи… — Сядь. Плюхнулась, как подкошенная, неудобно — на самый краешек стула на стеклянных ножках, тоже впитавших в себя морозную синеву. И замерла, боясь шевельнуться. — Отец ревнив. Ты что, и впрямь не понимаешь, что сталкиваешь нас лбами? Катерина протяжно выдохнула, схватилась за лоб, со стуком опустив локоть на салфетку. — Да, сейчас выезжаю! — он сделал вид, что ответил на звонок, но на самом деле включил диктофон и положил телефон за кружкой. — В следующий раз я прямо в голом виде, сверкая причиндалами, отволоку тебя к отцу через весь дом, под камерами и взглядами секьюрити. И заявлю, что ты меня достала своими домогательствами. Но надеюсь, что следующего раза не будет. Точнее, уверен, что не будет. Не настолько ты и дура. Она села удобнее, сложила руки на столе, как примерная ученица. Напряглась, кусая нижнюю губу, и не сводя с него заплаканных глаз. Мелко закивала. Александр вдруг по-доброму улыбнулся, резко контрастируя с тоном и смыслом только что произнесенных слов. Его улыбка, похоже, напугала ее еще больше. Ну, это ненадолго. — Катя. Спасибо тебе за отца и за меня. За три года, что он живет с тобой, он прямо в человека превратился. Не говоря уж обо мне. Он спешит домой, балует тебя, как дитя, дарит все, что ты пожелаешь. И правильно делает. Ты заслуживаешь. Я рад, что ты у нас есть. И я не брошу тебя, даже если ты своим глупым языком доведешь отца до греха. Помогу, чем смогу, но трахаться я тобой не буду. Глаза её расширились, ротик открылся. Она знакомым неосознанным жестом вытащила из-за пазухи золотой крестик на цепочке и сунула в рот. — Мне всегда приятно возвращаться в этот дом. К отцу и тебе. Я даже уже привык к этому царству Деда, сука, Мороза! — он насмешливо раскинул руки. Она следила за ним, как завороженная. — Роди мне брата или сестру. И я буду возвращаться еще с большей радостью. Плюнь каку. Он поднес ладонь к ее рту. Катя отшатнулась было, но тут же покорно выплюнула крестик и вдруг разрыдалась: — Так Сережа не хочет… Я бы с радостью. С огромной! А он… Он говорит, что уже стар, что не успеет вырастить, дать образование, помочь проложить дорогу в жизни. А я… я опять беременна. Я думала… мы с тобой… И потом я скажу, что это от тебя. Я такая подлая, но я не хочу опять аборт. И у меня братики еще маленькие… мама сама их не сможет… Отец сидит… Ему еще почти десять лет. Ты всё и сам знаешь… — О, боги, боги… — пробормотал Александр. — Ну чистое телемыло… Ну вот, а говоришь, не стоит у него на тебя. То-то он тебя по всем поверхностям валяет. А тут разок устал чел, а ты уже целую трагедь выдумала. Да шоб я так жил в его возрасте! Он поднялся, подошел к ней, прижал ее голову к своему бедру. Она обхватила его руками. Он не позволил ей намочить слезами дорогие брюки, схватил со стола салфетку и прижал к её носу: — Сморкайся сюда, мне некогда переодеваться. Значит так. Рожай. Я сказал. Отца я беру на себя. А если он заартачится, то я сделаю ему предложение от… — От которого он не сможет отказаться? — она подняла покрытое красными пятнами распухшее лицо. В голубизне глаз забрезжила сумасшедшая надежда. — Читала или смотрела? — хмыкнул он. — И то и другое. А ты не шутишь? Не обманываешь? — она обхватила его за бедро и прижалась к нему подбородком, глядя снизу вверх. — Я же тебе хотела сделать подлость. Ты — святой! — Катька, не доводи до греха. Что за тупое сравнение. Ты читай больше, что ли… Образовывайся. На одном Марио Пьюзо и каталогах далеко не уедешь. Нашла святого. Иди, блин, изучай следующий — планируй шмотки для младенца, детскую, коляску… Что там еще положено? Всё, топай. Он резко отстранился, забрал телефон и пошел к выходу. Но вдруг остановился в дверях, повернул голову вправо и замер на пару мгновений, кое-что вспомнил. — А, вот еще… Забыл… — он отворил дверцы навесного шкафчика и резким движением сбросил на пол стоявшие за ней коробки. С десяток небольших пакетиков разлетелось по полу. Он подопнул один ногой, посмотрел на сосавшую вместо крестика кончик косы испуганную Катерину. — Не вздумай больше пить эту дрянь для похудения. А то урода родишь. Сама будешь его кормить в таком случае. И где ты взяла коньяк, идиотка? Из гостевых запасов отца? Или кто-то из рыцарей подогнал? Дай сюда бутылку. — Что ты… что ты! — она подскочила, кинулась рыться в недрах другого шкафчика. — Я не пью, я ж понимаю… У меня отец ведь и сел по пьяни. Это я чисто для храбрости, когда к тебе шла. Он забрал едва начатую посудину. Да, выпила она и впрямь немного, но ей хватило. Он накинул любимую кожанку, сел в машину, отослал запись разговора отцу, приписав: «Я серьезно насчет ребенка и всего прочего. И я готов держать ответ за базар. Ты просил не обижать Кристину, а ты не обижай Катьку. Она у нас умница, даром что дура». Он полетел по начавшей подмерзать дороге. Думал о том, откуда маменька могла нахвататься этого вот «Все, все, все думают, что я дура». Кто эти «все»? Рыцари? Обслуга? Надо бы разобраться. И укоротить языки. Еще не хватало, чтобы у нее выкидыш случился на нервной почве. Машину чуть занесло на повороте, он бездумно выровнялся, прибавил скорость. Опаздывает. Нехорошо. Пацаны ждут. Вон уже от Лёхи пять пропущенных.