***
Всё шло своим чередом, без усилий. Крейна не искали, а меня продолжали слушать, словно так и надо. Часто мы слышали от разных существ о том, что дни их похожи друг на друга. Мои собратья усмехались, а я кивала. Иногда старалась помочь советом. Никто из нас — из наших — не мог понять, прочувствовать, о чём говорят незнакомцы. Если сторонний наблюдатель спросит меня, в чём для жителей Крейна разница между сменяющими друг друга сутками, ответ выйдет неубедительным. События протекающих лет могут долго оставаться всё теми же, это так. Только два дня назад было пасмурно и ярко, лес горел рыжим, тёмно-красным и золотым. Мы сидели в общем зале, читали, по кругу, друг за другом. И отпускали в осенний пляс тоску. Накануне было свежо и чистый, как вода в горных озёрах, воздух не царапал лёгких, даже когда среди дня обрушилась вниз стена ливня. Я выбежала под тяжёлые, бьющие по телу струи, и стояла так, закрыв глаза, под небом, нависшим гранитной скалой. Всё, что было мне не нужно, уходило в землю с дождевой рекой. К вечеру стало так чисто, что звёзды в стремительно сгущающейся вышине казались отблесками далёких костров. А сегодня светло. Ветрено. Густой холод смешивается с печным дымом и, вопреки опадающей листве, весь лес пахнет жизнью, черёмухой, стремительной весной, захлестнувшей бывших беглецов. Я знала, что всё правильно. Так, как надо. Эта весна по праву принадлежала нам. Несколько лет в крепости, несколько месяцев без Крейна и всего пара дней после осеннего дождя. Нам хватило, чтобы освоить прошлый опыт и приготовиться к новому путешествию. С Урсы осень смыла непонятную печаль, с Карри — горечь потери, Ванда и Инри освободились от бессмысленных поисков того, что и так жило в них, а мы с Ихи — от последних предубеждений. Так же естественно, как жизнь без того, кто собрал нас, оказалось опуститься на влажный мох, привычное уже покрывало земли. Осень выдалась холодной, но он грел спину через плащ и, казалось, пульсировал. Понимал лучше нас, что начинается в его объятиях и, довольный, старался принять посильное участие. Подтолкнуть. «Можно?» Пальцы, всё так же, как раньше, тянутся к зелёным прядям. Деревянные бусины стучат в отросших косах. Ночь дразнит туманом. Ночь позволяет упасть и забыть. Жизнь много принесла и забрала не меньше. Мы не тоскуем. Нас этому не учили. Всё, что осталось в прошлом, больше не нужно — поблагодари, попрощайся и иди дальше. А если выпадает шанс повторить то, что когда-то не стало настоящим — доверься. Так просто — оказаться в кольце рук. Не искать счастья. Не ждать у ночного окна неизвестного. Принимать. Руки и ноги — ветви. Не только в ощущениях — наяву. Тонкие, разрастающиеся прутья — там где ещё осталась кожа. Странное чувство — находить внутри живого, из плоти и крови, живота — прорастающее дерево. А в следующий момент понимать, что тело исчезло. Остался причудливо изогнутый ствол из двух существ. Не угадать, кто первый обратился деревом, проникнув в другого, не рассмотреть, в какой момент переплетения веток от разделения перешли к слиянию, не узнать. Просто — зацветать. Связь вроде нашей может принимать любые формы. Сейчас, со сдвигом очередного этапа, мы упали на землю и лежим, открытые друг другу, без страха. В конце концов, этого мы давно не умеем. Мы — Крейн.***
Вечера окутывали сохраняющие тепло стены, очередной Самайн погружал крепость в сон, а её жителей — в молчаливые размышления. Мы часто оставались вместе. Общий зал, ковры и кресла, успевшие занять почти всё пространство, камин и сумрак. Дыхание полутора сотен братьев и сестёр. Тени — длинные угольные следы на лицах — расчерчивают контуры, не допускают разночтений. Вот — твои, вот — ночь за окнами, а остальное не важно. Посмотреть в лицо, заглянуть в глубину души того, кто напротив, стать на минуту зеркальной копией, услышать, о чём молчит сердце. Такой нужный для лидера навык — сделать шаг в чужое никуда и вынырнуть, возвращаясь к самой себе. Не разговор, знание. Отголоски чужого пульса в собственных венах. Без усилий община проваливается в наступающую зиму. Я точно знаю, для чего. Каждый в этот раз — один из многих, но единственный — вспоминает. Незнакомцев, ставших семьёй, друзей, предавших доверие, сломавшихся врагов, погибших товарищей, подземные города и наш лес. Всю историю. То и дело медленно, пробираясь через густой туман осознания, на лицах проступает напряжение, растягиваются сухие улыбки, суживаются глаза. Дёргаются нервы. И так же, замедленно и почти нежно, приходит расслабление. Прошлое уходит в песок, оставляя время для тишины. Мне хочется смеяться. «Посмотрим, что из вас получится.» Ихи спокоен. Его кошмары позади, его совесть чиста, его желания исполнены. Он нашёл свой покой. Ихи защищает, оберегает, следит за порядком. Ихи носит на поясе меч и помнит заклятья, лишающие жизни. Он не уйдёт, пока существует Община. Мой спутник останется рядом, на расстоянии зова, где бы в это время не находилось его тело. Ему по душе быть человеком. Вечным. Высокий хвост огненных волос, горящие осенней рябиной глаза. Я упустила момент, когда он стал настолько спокоен и справедлив. А ещё он — тёплый. Карри так и не полюбил менять тела, но больше других походит на стихиаля. Синие пряди закрывают серые глаза, он сидит, не шевелясь, днями напролёт. Прислонившись к стене или коре дерева, один или в толпе. Он почти всегда молчит. Остались в прошлом смешливые беседы, многозначительное молчание, заставлявшее уступать дорогу, даже его советов и стихов никто не слышит. Он смотрит в небо. Брат оставил потери, оставил слёзы, отпустил тепло привязанности. Он пронизан столбом белого небесного огня, для смеха заключённого в тело. Он — истина и путь к ней. Лучший в мире проводник к смыслу. Он там, где нужен, там, где обещал. От холода его света в кончиках пальцев зарождается покалывание. Ванда смеётся, яркими глазами впиваясь в собеседника. Он стремителен, погружён в своё творчество и до беспощадности безразличен к другим. Он похож на зелёную звезду, проносящуюся мимо, и он обжигает, если решает заговорить, если считает, что собеседник стоит его задержки. Безумный, вдохновенный алхимик, наследник Древних. Он скрытен, непонятен, но жить, зная о его существовании, гораздо приятнее. Веселее. И спокойнее. Он приходит, когда нужен, заражая интересом. Он никогда не исчезнет. Инри прекрасна. Она путешествует по урочищам в теле зверя — свободного хищника. Она верна, предана, сильна. Она бежит, чтобы не помнить другой судьбы. Бежит, чтобы не встречаться со страхом, чтобы не помнить крови во рту. Она забывается в буйстве ощущений, знает, что не понадобится её сила Общине — я пророк, я уверена — и радуется просто жизни. Она — как факел на ветру или блуждающий огонёк. Бьющийся, непослушный, непостоянный, раз за разом выравнивающий свет в затишье перед следующим шквалом. Пламя Крейна горит.***
— Тебе… нравится твой мир? — Урса не говорил со мной так давно, что от звука его голоса разбиваются привычные мысли. Падает к ногам пыль, совсем недавно казавшаяся плотью. Даже братья — мы стояли рядом только что — исчезают. «Мы вернёмся позже, » — шёпот в голове затихает. — Мой мир? — Вопрос ускользнул, пока я наблюдала. — Да. Эти леса, крепость, община. Магия. Твои люди. Твои братья. — И сестра, — поправляю, заканчивая его картину. Он пожимает плечами. — Именно. Всё это дорого тебе? — Конечно, — я улыбаюсь. Не ему. Он среди нас — тень полёта, он уйдёт, когда придёт время и откроется дорога туда, где сейчас Крейн. Я не держу его. Не дарю тепла. Только слушаю, что он говорит, и образы будят во мне счастье. — Это хорошо. Не уверен, с чего начать, но в первой общине, под каменным сводом, меня учили создавать миражи. Создавать — и рушить. Любые. Станет тебе от этого легче, или нет, но всё, о чём я сказал раньше — не мираж. Я проверил. Даже твои братья… и сестра. — Проверил? — Да. Попробовал их рассеять. И ничего не вышло, — он смотрел беспомощно и светло, — Не знаю, в чём тут дело, но они — не иллюзия. Не магическая иллюзия. — Тебя иногда очень сложно понять, — рука непроизвольно тянется к виску, — Естественно, они не мираж. Откуда у тебя такие мысли? Их можно слышать, видеть, чувствовать. Они реальны. Для меня уж точно. — Это я понял, — кивнул серьёзно, не замечая будто шутки, — Ты — нечто, Танри. Я рад, что наши дороги на какое-то время сошлись. — Взаимно. Я не вру. Он не уточняет. Его мысли непонятны, заглянуть внутрь и узнать, что творится под продуманным выражением лица невозможно. Он не просит пояснений. Идёт с нами, дорога новых Линнов одна на всех — пока не приводит к небу. А потом… увидим. Мне пока интересно здесь, в этом мире. На земле. Интересно…***
Обходить по вечерам крепость вошло в привычку. Каскады двориков, арки, лестницы и открытые галереи вдоль стен. В зимние ночи небо слышит разговоры оставшихся чётче. Иногда колючий от мороза воздух даже доносит ответы. Тихий смех. Ледяной и звонкий, отражающийся от сотен тысяч льдинок зависших в воздухе. Прогулки под сверкающим перезвоном успокаивали. Камни стен медленно остывали, снег хрустел, а в мыслях поднимались из глубин моменты из прошлого. Растерянность первых дней в крепости Крейна, когда дорога кончилась, а жизнь ещё не началась. Напряжённое ожидание в пути через поля. Неудержимые судороги желания найти выход в подземельях. В залах к концу зимы вспыхнули споры. Как нам называться. Люди? Лешие? Новые Древние? Я не мешала обсуждениям, тихо посмеиваясь. Мы с братьями пили чай. Совсем рядом хмурились собратья, подбирая аргументы — в ответ всё чаще звучали голоса птиц и шорох листвы. Только вот нам нет смысла отдавать своё имя. Мы — Линны. Скорее всего — больше похожие на своих прародителей, чем кто-либо ещё, мы впитали лучшее от трёх рас — и остались довольны. Если закрыть глаза и потянуться — не важно, к какой цели, — можно заметить, как тянутся вперёд незримые ростки. И твердеют, достав желаемое, становятся толстыми грубыми ветвями или костями, обтянутыми кожей или покрытыми перьями. Разницы для нас нет. Дело вкуса. Всё шло как надо, и в канун лета мы пробудились. Новыми, наполненными до краёв звенящей силой. И пошли дальше. Вместе. Пути людей Крейна разойдутся через многие столетия, у нас пока что бездна времени. Успеть можно практически что угодно. Инри исчезла между лесистых холмов, раз в несколько недель возвращаясь с листьями и травами для брата — Ванда занялся ядами. Ихи с подчёркнуто спокойным лицом переписывал на старых бутылках из-под вина, ставших жертвами алхимика, названия. Карри улыбался и возился с камином. Все вернулись в крепость за пару дней до Солнцестояния. Заканчивая подготовку к празднику смеялись. Даже напоили чаем с листьями ежевики посыльного из Стража с твоим последним письмом. От избытка радости внутри. Потому что хорошо, когда удаётся встретить прекрасный день дома, с семьёй. Отрыв от прошлого редко проходит без боли. Только раны заживают. Как в тех древних стихах, помнишь, о смерти и траве. И ты встаёшь, идёшь к источнику, пьёшь ледяную воду и умываешься, оглядываешься по сторонам и учишься жить заново. Вот и мы так же. Учились.***
Последние строки ложатся на лист. Шуршит на сквозняке стопка уже исписанной бумаги. С последней каплей чернил мысли покрывает плотная тёплая тишина, хорошо выполненной работы. Уставшие мышцы требуют движения и я поднимаюсь, вытягиваясь. Собираю своё письмо. Они — братья, сёстры, мой Крейн, беззвучно смотрят, провожают взглядами. Идти мне совсем не далеко. Лёгкое движение — сегодня мне всё удаётся легко — и листья принимает пламя. Сгорают в камине буквы, испаряются чернила, обращается пеплом бумага. Я рассказала письму всё о своей жизни. Ничего не утаила. Ни строчки не соврала. Остаётся только выйти из комнаты, пересечь дремлющую Общину и подняться на стену. «Если ты мне приснишься — я тебя не узнаю, » — шепчет через ночь голос из прошлого. «Ничего, — отвечаю, — Так бывает». «Если ты мне приснишься — я тебя не узнаю, » — шелестит ветвями и листьями прямо под сердцем. «У всех своя судьба. Твоя найдёт тебя сама, друг мой, » — говорю и смотрю, смотрю в безоблачное чёрное небо, переполненное светом костров. Других звёзд, смотрящих в своё небо так далеко от нас, что не понять даже безумцу. Смотрю — и глаза мои светятся. Нас не учили сожалеть — учили отпускать и любить. Издалека, не приближаясь, не чувствуя касания. Я смотрю в небо и мне не жаль. Меня учили защищать и сражаться, научили колдовать, убивать, проклинать — и оставаться спокойной. Научили смеяться, чувствовать азарт нетерпения, стоя на границе тайны, научили жить, умирать и быть собой. Но никто не научил бояться. Размеренно вдыхая воздух над новой пропастью, новой жизнью, я не чувствую страха или ярости, побеждающей оцепенение. Только интерес, зарождающийся изнутри и превращающийся в пожар. Что это? Как устроено? Что из этого выйдет? Мне, до сладкой дрожи в коленях, — интересно.***
Письма больше не приходили. Может быть ты понял меня, услышал голос сквозь ночь и года, а может — просто разочаровался. В любом случае рукопись не восстановить, и моя случайная исповедь не будет потревожена чужими глазами. Дышать, зная что не нужно ждать следующего послания, стало гораздо легче. Надеюсь, нам обоим. Воздух, что в подземельях всё ещё называют ядовитым, наполняет грудь, задерживается на несколько секунд, наполняя клеточки, и вырывается наружу. Время всё так же продолжало разбиваться о стены крепости. Иногда так здорово было — войти в его поток, почувствовать течение, скользящее по коже, вдохнуть, как вдыхаешь яд, воду и пустоту. Захлебнуться, расслабиться. Этому мы научились. Через несколько лет после гибели Аршара Страж восстал из руин, мои собратья снова отправлялись туда за новостями, редкими ингредиентами зелий и развлечениями, ведомые неугомонным Вандой. Однажды они принесли обратно, помимо трав и настоек, необычный камень. Сверкающий на солнце сглаженными рёбрами, прозрачный, отливающий под прямыми лучами света золотистым. — Его выточила подземная пресная река, дающая жизнь старой столице, — усмешка Ванды проступала даже через широко открытые глаза, — Его обнаружили тысячелетия назад последователи первой Общины, и их потомки хранили его, в тайне даже от Совета. — И как же он попал к вам? Нашли подземное хранилище предков и стащили? Опыт, конечно, интересный, но для чего он нам? — Это было бы слишком просто, — алхимик уселся, скрестив ноги, под деревом, недобро улыбнулся, обнажая ровный ряд зубов, — Подумай ещё. Как тайна старейшей Общины Линнов могла попасть в наши руки? Дам подсказку, под землю для этого нам спускаться не пришлось. — Они нам его подарили? — глупая мысль, осколок смеха в противовес мрачной серьёзности брата. — Именно, — оскал выходит почти звериным, — С тобой не интересно играть в загадки, пророчица Танри. — Вообще-то я пошутила, — казалось важным объяснить свои слова, выбросить из головы детскую обиду. — Верю. Однако ты права. Осколок Сердца, если тебе это о чём-то говорит, главное сокровище Общины Ксарокс — дар Общине Крейн. Добровольный. Мы встретили их посланников в городе. — И за что же такая честь? — Ихи появляется из-за спины, надевая привычную маску подозрительности, — Не стоило соглашаться, если они хотят чего-то взамен. — Ты плохо меня слушал — их дар доброволен. Можно сказать, это проявление благодарности и признание наших заслуг, — Ванда даже слишком доволен. — А разве Сердце — не просто красивая легенда? — Вступать в спор не хочется, а вот сам камень интригует. — У всего есть сердце, — вставляет молчавший ранее Карри. — А ещё одна красивая легенда — возможность жить на поверхности, — Ихи язвит. — Вы отвлеклись, — Ванда хочет, чтобы мы нашли ответ на его загадку. — Они вышли, так? — Снова Карри. — Да, — ухмылка алхимика переходит в беззвучный смех, — Ты прав, брат, они вышли. Он уходит, возвращается к своим ядам, оставляя нас в недоумении — и с нежданным подарком бывших противников. Самая консервативная, самая традиционная Община, не отступающая от старых законов ни на шаг, теперь на поверхности. Как люди, как беглецы, как мы сами. Признание и благодарность, значит… Мне и самой становится смешно. Что же, если Ксарокс выбрал нового хранителя для мистической реликвии Линнов, спорить не мне. — Ихи, — камень легко лежит в ладони, — Как ты относишься к мысли посмотреть на них?***
Странно оказалось — идти по знакомым улицам, на которых провёл годы, счастливые годы, где старые дома и кладка камней на мостовых хранят воспоминания об одних из лучших событий жизни. Вот мост, под котором мы прятались от дождя, вот здесь жил, две человеческие жизни назад, трактирщик с лучшими в городе пирожками — его дом до сих пор охраняет зелёная бумажная птица, а потомки рады гостям в одеждах любых общин. Вот другой, взорванный и отстроенный заново мост, на который мы спускались людьми, испробовав Пустоту. Всё — такое же, родное. И ветер над рекой пахнет, как и столетие назад, в первые наши вылазки в Страж. И всё же, город изменился. Совсем другой, хотя и не отличить от того, что жив в памяти. Мы шли впятером, не скрывая лиц и даже, для разнообразия, вытащив из кладовок чёрно-зелёные плащи. Мы шли — и встречные, люди и Линны — расступались. Отходили, чувствуя силу, уступали дорогу, ничего не спрашивая, старались отвести глаза — и упирались взглядами в спины. Признавали чужую силу. Признавали тех, кого раньше старались не замечать. На широкой улице, ведущей мимо Совета к особняку Ксарокса, я заметила оживление. Линны, в куда большем количестве, чем когда-либо я видела, заполняли небольшие цветущие сады перед домами общин, ранее неприкосновенных для простых последователей. А ещё — знамёна. Всех цветов и их сочетаний, всех известных мне Общин. Повсюду. Практически у цели дорогу нашей молчаливой процессии заступил вышедший из тени ограды лидер Миллена. Случайная не-встреча в детстве всколыхнулась в глубинах памяти и снова упала на дно — сейчас не важно даже, с чего и как начался мой путь. Важнее, куда он привёл меня. Например — на это самое место, на встречу с тем, кто мог бы быть моим лидером. С тем, кто никогда бы не стал Крейном. Никогда бы не помог мне выйти наверх. Хотя, кажется, в конце концов смог помочь своим людям. — Доброе утро, — он слегка наклонил голову в приветствии. Таком, какое полагается равному. — И вам хорошего дня. Могу чем-то помочь? — Тон получился что нужно, спокойный, прохладно-отстранённый. — Сейчас — не думаю. Меня просили передать вам, что община Ксарокс больше не занимает свой городской дом, они ушли на северо-восток, к землям новообразованной страны. — Спасибо, — информация действительно полезная, к тому же — предполагает ещё более длительную прогулку, как мы с братьями любим. — Вам спасибо, — на лице чужого лидера блуждает странная далёкая улыбка, — За то, что не потеряли свой путь и показали его всем нам. Думаю, это было не просто, тем более в одиночку, — он приложил руку к плечу в знаке уважения. — В чём-то вы правы, просто нам не было, но мои заслуги вы преувеличиваете, к тому же, я никогда не была одна, — он понимающе кивнул. — Конечно, Крейн, оставался со своей общиной достаточно долго, дольше, чем думали и рассчитывали мы, но после его ухода вся работа легла на вас. Впрочем, не хочу вас задерживать, возможно, когда-нибудь нам ещё доведётся поговорить. Хорошей дороги. Я кивнула, пытаясь отогнать странную досаду — опять никто не вспомнил о моих братьях, хотя казалось бы, что проще, когда они стоят здесь же, за моей спиной. А ведь без них ничего бы этого не было. Для одной меня поднять Общину оказалось бы сложно до невозможности, тут глава Миллена не ошибся. «Не обращай внимания, оно того не стоит,» — кто из братьев прошептал это, я не поняла, но совету последовала. Не так уж и важно, что о тебе думают чужаки. Мы продолжили путь, обогнули чужой дом. Яркие даже в пасмурный день лазурные знамёна притягивали взгляд, и я смотрела. Рядом с боковыми воротами, в толпе Старших, я разглядела знакомое лицо. Ваджи кивнул мне, как старому, но не слишком дорогому знакомому, вернулся к разговору. Не дрогнуло его спокойное выражение лица. Значит, всё же понял? Я мотнула головой, отгоняя непрошеные мысли — нас ждала дорога и смысла откладывать её не было никакого. Ближайший мост, перила, прыжок, и мы летим, вниз, а затем вверх, на ходу покрываясь перьями.***
Новая страна — страна крестьян, образовалась недавно — на выжженных войной полях Великой Степи. Виллы оставили большую часть своих территорий, вернулись в восточные замки, не мешали людям, снявшимся с границ Топи, расселяться по плодородным пустынным землям. А те, в свою очередь, не думали упускать шанс. В степях, никогда не видевших ничего, кроме конных отрядов и стычек разнообразных армий, выросли деревни и города, возникли поля, пастбища, а по рекам поплыли корабли с зерном — валютой, не менее актуальной, чем яды и камни Линнов. Страна без названия нанимала мастеров, развивала ремесло, крепла. Столетие — и никто уже не мог подумать, что центральные земли когда-то имели других хозяев. Здесь и решили обосноваться Линны Ксарокса, найти их оказалось совсем легко. Не могу сказать, что их образ жизни походил на наш. Они, по сути, основали свою деревню, неподалёку от крупного села своих соседей, с которыми активно поддерживали связь и обменивались опытом. Насколько я заметила, некоторые даже вступали в смешанные браки. Понять это мне было трудно — люди, всё-таки, живут слишком недолго. Однако, ведомые лидером чужой общины — высокой женщиной с тёплыми глазами цвета спелых колосьев — мы с братьями всё лучше понимали, почему получили от неё в дар Осколок. Глядя на чужую, прекрасную и непонятную жизнь, мне вспомнился один из уроков, усвоенных из книг ещё в раннем детстве. Все мы, в любой момент времени, со всеми нашими чувствами, мыслями, достижениями и враждой, падаем сквозь бесконечность пространства и времени, сквозь то, что хранит в себе звёзды. И пространство это падает ровно так же. В этом движении теряют важность все события, теряет смысл всё, кроме творения. Они — Линны, наши родственники, поняли это и вышли творить свою судьбу, перестали запираться в прошлом, под землёй, в бесполезных попытках противостоять полёту-падению, движению вверх, которое не закончится никогда. Ксарокс засмеялась, будто услышав мои мысли. Ещё раз поблагодарила за визит, рассказала в известных нашему народу подробностях легенду об Осколках и Сердце, а после посоветовала, чуть понизив голос, заглянуть и в деревню крестьян, хотя бы ненадолго. Будет интересно, подмигнула она мне на прощание — и я, конечно, не смогла удержаться. Ничего особенного в самом поселении мы с братьями не обнаружили, но решили задержаться, устроившись в местной таверне. Вокруг было звонко, ярко, светло. Пеной горного водопада срывалась со всех сторон простая радость, окутывало водой счастье, переливался на солнце чужой смех. Люди жили простой жизнью, понимая, как короток их век, но не заботясь об этом. Это было необычно, странно, особенно если вспомнить о других людских странах, о тех же вечно озабоченных Хорлах или хмурых Северянах. За наш стол улыбчивая девушка принесла пять кружек фруктового вина — и отошла к стойке, где громко — мы с братьями слышали каждое слово — рассказывала о приключениях последних дней другая гостья. Лёгкая девушка с пшеничными косами и бездонными синими глазами из, казалось, лучшего подгорного лазурита. Мы заметили её одновременно, вместе, и вместе замерли, не в силах оторвать глаз. Перед нами, в другом веке, в другом теле, в другой жизни, сидела счастливая Шинра. Не Шинра Неш, не Шинра из Крейна, не наша сестра — крестьянка из человеческого рода, с лентами ветра в волосах и небесным звоном в голосе, ещё на нашей памяти покорявшим сердца. Глава Ксарокса знала, о чём хотела сказать. Я потянулась к кружке, обнаруживая, что та пуста, подозвала разносчицу с просьбой принести нам с братьями ещё. Выпить за здоровье незнакомки-Ши. В мыслях моих собирались вместе осколки знаний, чужие, непонятные раньше, слова, выстраивалась цепочка нового знания, но я никак не могла понять этот образ. Шум в голове мешал видеть. Я заметила только, как девушка идёт к нашему столику, как покачиваются на подносе пять кружек, и как она теряет равновесие, падая на пол. С застилающим мир звоном рассыпались по полу осколки. Осколки единственной кружки, стоявшей на подносе. Осколки, не успевшие разлететься по всей комнате, не настолько много их было. Сбивчивые извинения поднятой с пола работницы, взгляд чужой Шинры с другой половины комнаты, выбежавшая из кухни хозяйка... Всё смешалось, заполняя сознание. Впервые за многие годы мне стало страшно, проскользнула — совсем близко, ещё чуть-чуть, и я бы дотянулась — мысль, объясняющая всё. — Вернись, — рука Карри на плече. — Всё в порядке? Встреча, конечно, необычная, но ты выглядишь хуже, чем я думал, — Ихи ловит взгляд, отвлекает от комнаты. — Вот, — Инри, впервые произносит слово, протягивая мне яблоко, — Возьми. И пойдём отсюда. Ихи и Карри согласно кивают, смотрят серьёзно, снова с одинаковым, как при первой встрече, выражением лица. Встревожено. Неясно. Громко. Смех Ванды разбивает повисшее напряжение. Выметает из головы остатки постороннего шума и непонятных чужих ощущений, возвращает меня за стол таверны — к братьям и сестре, к недопитому вину в новых кружках, к предстоящей дороге домой. И правда, как глупо вышло, всего лишь разбитые кружки… — Есть знания, — говорит алхимик, глядя на меня в упор светящимися зелёными глазами, — Которые могут стоить жизни. Тайны, которые лучше не узнавать. — Ты прав, — киваю, поднимаясь, — Идём, пора домой.