Ты всегда будешь бояться её, Доктор

Любое понимание — фикция. Есть только мнение. У Доктора оно меняется, когда перед ним появляется новый человек. Такова его природа — учиться у тех, кто слабее. — Ты всегда будешь бояться её, Доктор, — в шутку шепнула ему Эми на ухо в один из совместных походов в кино. Она говорила это о своей дочери. Это был первый раз, когда он искренне смеялся над такой угрозой. Парадокс. Возможно, не за ним следуют эти люди, а он за ними. Возможно, он только думает, что он жертва. Понды. Целая пошаговая стратегия, забравшая не один и не два года его существования. В дни общения с ними он жил. По-настоящему… Доктор остался один изначально, сам того не подозревая; начиная с самой первой встречи. Реветь, когда осталась только одна страница книги, не было сил. Все это время он был в кармане. У Смерти… Больно. …Разве?… Рассматривая потерянное выражение лица сына, Смерть щурит глаза. У каждой из них полипрагмазия, но ручной Повелитель Времени, кажется, страдает ей точно так же, как и вся ее группа. Смертям не так важен внешний вид объекта. Главное — функциональность. Пандорика, согласно ее мнению, была резинкой от трусов, которую натянули без особого смысла. Удар должен был стать небольшой красной отметиной на животе. Натяжение началось с того момента, как он поместил «того Нила Армстронгa» в библиотечный компьютер. Не для кого ни секрет, что уводить чужие идеи — давняя традиция. У людей это названо наследием. Кто как ни Смерти знают об этом. Здоровенные кодексы человеческих законов они любовно хранят на своих столах, с приятной ностальгией вспоминая, как когда-то давно составляли примерно такие же толстенные книги. К примеру, для того, чтобы научить людей держаться в атмосфере. Правда, вместо слов и параграфов, там были только кратко обозначенные оси. Обучение подобно компьютерной программе. Особенно, когда заставляешь малый объект права управления запоминать слова. Некоторых двуногих Смерти не жаловали и не запоминали, презирая то, что им удерживали жалование. Например, поэтому египетский язык больше похож на шум работы двигателя малого крейсера… Доктор воспринял все иначе. Как обычно… А, нет. Вранье. — Ну? — вопрос, как удар хлыста. Давай же, ощущай свою ничтожность. Чувствуй себя нашкодившим домашним животным. Тягловой скотиной. Он топчется на месте, будто бы ему снова пять лет. Какое бы воплощение он ни принял… Всегда тоже самое. Пятилетний засранец, неспособный самостоятельно завязать шнурки. Бедный. Думает, что говорит осознанно. Хе. Как бы не так… Люди находчивы. И приспосабливаются моментально. Эру такого не освоить. Разница в скорости, которая для него всегда равна нулю. Вечность оспаривают его валар. — Он меня достал, — лениво тянет Голод, рассматривая с дальней позиции мытарства названного сына. Как обычно. Юлит, скрытничает, подражает редким взрывам эмоций матери, завораживая очередного двуного потоком словоблудия. Бежит, спотыкается, думает, что забывает… И никак не может заманить человека в будку. — Надо было почетче зачитывать ему протоколы на ночь, когда был мелким, — тихо шелестит Смерть. Параллакс для смертей кажется веселой единицей измерения. А веселой потому, что никто не знает о циркумфлексе, единице, согласно их классификатору, обратной… А если еще проще то, если вы смотрите в темноту, то это не значит, что она не смотрит на вас. Наблюдательная рекурсия свела бы кого угодно с ума. И никто не догадывается, что позиция расположена в глазах. — Вижу, подруги, вы плохо справляетесь со своими обязанностями, — ухмыляется Чума из дальнего угла. Два ровных шарика со склерой. Как планета, правый и, как спутник, левый… За ними целое смотровое окно. Просто ведь, правда? Хорошо быть конструктором. Поместить огромный предмет в малой емкости можно и не уменьшая до микроскопических размеров… Все знают слои… Обрывая все высказывания, берет слово Война. — Учредим няньку, дражайшие. Пусть выводит его к рубежу без нашего участия. Подгоняет процесс. Смерти ухмыльнулись друг другу. Да начнется подбор кандидатов! Пользуясь тем, что приобрел новые черты характера, старается выпрямиться и отвечает ровно: — Мама, прости. Я не смог. Она делает всего один резкий рывок вперед. Взмах руки. Громкая затрещина. Голова Доктора резко откидывается назад. — Бездарность, — шипит, ступая мимо него. Смерть одна следит за порядком его воплощений. Он еще молод по их меркам. Особь, модель, проект. Около тридцати лет, если, проводя сложные вычисления, переводить в человеческие года. Амортизация еще даже не началась. А эксплуатация уже не окупает себя. Все, что у него есть, — это искусственно взращенное уважение к создателю, возведенное в ранг самого простого (или нет?) понятия биологической связи. Как бы там ни было, он пытается каждый раз. — Мама… я… — блеет, лопочет, прячется. Бесполезно. При ней все не так. Смерть резко разворачивается. Ее глаза подобны в эти моменты двум свежим, еще без покойника, могилам. Доктор не может не бледнеть в эти секунды. Оторопь. Увести два десятка хилых конструкторов с одной заброшенной планеты не так сложно для тех, кто имеет право доступа. Сложности обнаруживаются только в те минуты, когда нужен сам материал для исследований. Но этот вопрос решили быстро. Как ни странно, сами люди отличаются тем, что лезут туда, где их не ждут… Сами заинтересовались. Сами пришли. Сами забросили семерых в этот ящик с гвоздями. Интерес, вольная птица, стучится иногда не в те окна. Несложную систему ловушек поместили без чьего-либо участия… Например, внушили одному, что он был здесь ранее, что проектировал каркас. Другого быстро сделали помешанным; живым калькулятором. Помощь у Смертей своеобразная. Ведь они нашли им даже лекаря. Смешно. Группа захвата, как в старых легендах Арды, с единственным магом в команде… Это не их клиенты. Осматривать людей было скучно, но группа на выбывание стандартная: врач, ученый, полицейский, псих, старушка, уголовник и… школьница. Малая модель государства в такой же малой, по их мнению, коробке, пародирующей открытую местность. Смерть хохотнула громче всех, когда увидела девчонку. Заметила, что это будет отличная наследница дел ее блудного сына. Они не ставят на детей. И убивают их крайне редко… — Рот закрой, падаль! — шипит, стиснув зубы. Он опускает голову. Молчит. Глотает слезы. Как обычно. Хоть регенерируй в сотый раз. От нее ничто не спасет. Доктор все еще стоит на месте. Он не может не ждать решения. Песик. Уродец на привязи. Как-то раз сталкиваясь с Илуватаром, Смерть сказала ему, что такую зависимость можно назвать синдромом киберпса. Его лупят, его стращают, ненавидят, используют. А он возвращается обратно. Эру вздрогнул при таком сравнении. Заметил, что не может быть все настолько гибло. Ведь даже вновь собранный из деталей «Мелькор» каждый раз имеет некое понимание степени свободы модели «Мэрион». Смерь только оскалилась, сказав, что он слишком мягок. Ведь она ни разу не видела, чтоб грузчику помогала таскать ящики нежная привязанность. Правда, вот в ее случае сын возвращается обратно не к какому-то озлобленной тетке, а к той пародии на людское мышление, что ему внушили когда-то очень давно и без ее участия. Математика. Цифры. Смертей от всего этого тошнит. Они толкают математические расчеты безвольным инженерам, имея при себе мнение о том, что просчитывать — удел слабых. Главное — контроль. Их не удивить астрономической сложностью. Они ее упускают из вида, сваливая подробности разбора на чужие плечи. Ловушки. Простые числа. Степени простых чисел… Преобразование им нравится. Девчонка взрослеет на глазах. Теряет важные фигуры по ходу расчетов, но это не так страшно. Шахматную доску можно собрать быстро. Ведь их безвольные плотники еще при них. Глаза Джоан Левен уже остекленели, но вернуть обратно того, кто ценен в глазах Смерти — дело простое. Осталось разобраться с именем. Список большой, надо просмотреть как следует… У нее нет права давать названия моделям и заготовкам. Нужно обращаться к потоку. Земля примет обратно одну из самых сообразительных голов в этом мире. Смерть не признает личной свободы. Она сама по себе — толпа. Прекрасно понимая, что и в этот раз не добьется никаких осмысленных отчетов, кроме сумбурных впечатлений по типу «Я провел лето у бабушки, мне было здорово», задает свой любимый вопрос, заранее зная, что ответа не последует: — Имена. Список, — четко, делая паузы между словами, медленно разворачиваясь к сыну. Молчит. Именно в те минуты, когда нужно говорить. Не может отвести взгляда, но теряется. Теряется. Боится. Прячет ответ, будто бы он малый ребенок, который не хочет показывать грозному родителю камешки, которые натаскал с улицы. И если б речь шла о неживых предметах. Речь, можно сказать, шла о котятах, щенках. То, от чего каждый взрослый избавляется в первые же секунды, апеллируя к авторитету. А еще к тому, что отпрыск не способен позаботиться о приобретении. Все еще молчит… Нужно говорить… Он почти забыл, что она вернется… Почти… Смерть хмурит брови. Больше чем упущение человеческой души из резервов, она ненавидит временные карманы. Кто-то их называет парадоксами, но Смерть называет именно карманами. Как профессионал своего дела, как тот, кто строит эти временные рельсы. На правах хозяина Земли. На правах того, кто складывает в этот карман все бесполезные вещицы, что смог протащить за собой один бестолковый, звуковотверточный, бесхребетный дурак, пытающийся разрушить каждое ее достижение… Хотя создан с целью их защиты. Неплохо, когда карман существует в качестве технического перерыва, как с доктором Джонс, при полном переходе на человеческое довольствие. Плохо, когда карман существует десятки лет подряд, превращаясь в нагноение на ее планах. Язва с червем внутри. Ведь в основе любого парадокса — человек. Хранилище без выхода наружу… В основе такой системы должно оставаться понимание срока. Любой карман на одежде должен износиться и потерять свою значимость. Так же и здесь… Но кто же может забыть о личных вещах, которые имеют мало отношения к объектам права. Доктор бледен. Свекрови не стало. Ривер перегорит когда-нибудь. Смерть не будет держать ее в матрице. Это не в ее интересах. Снова. Нагноение за нагноением. Карман на джинсах с секретным, еще более крохотным кармашком. Абсцесс… Теперь передышка. Пересчет. Вторая затрещина заставляет его осесть на пол. Он потерян, потому что упустил из вида свою шведскую семью, состоящую из четверых. Смерть даже смеется, усаживаясь за расчеты. Плохо, когда барыга употребляет свой же собственный товар. Плохо, когда четкая система запретов подвергается оспариванию. Ее выдумывали не просто так. Доктор потирает покрасневшую щеку… Зная, что это небезопасно, все же подошел к матери. Как и когда-то давно, будучи совсем мелким, сел рядом. Как и когда-то давно она не обращает на него внимания. Не реагирует на его передвижения… Стал внимательно наблюдать за тем, как она ведет подсчет. Вспоминал назначение. Вспоминал детство. Вспоминал все и поэтому впервые… — Прости меня. …нет ответа. Вероятность вспомнить парадокс похожа на дурной сон, у которого нет начала. Повелитель Времени никогда не сможет сказать, почему он ее боится. Ведь даже от упоминания титула у него на глаза наворачиваются слезы. Память издевается над ним и переиначивает с ног на голову каждую их встречу. Очередной парадокс. Создавший нечто не всегда способен понять сотворенного им же для собственного удобства, точно так же как дети не могут понять родителей. И наоборот. Она собирала многих за свое существование и воспринимает каждого как набор деталей. Она и сейчас создает модели, которые изначально должны осознавать главную команду и не оспаривать ее. Доктора она воспринимает как тот же самый набор деталей. Именно набор, потому что обычно ее приборы работают верно. Или не работают вовсе. Например, когда речь идет о ловушках. Возможно, он не может ее понять только потому, что не слушает внимательно. Возможно, поэтому Смерть ненавидит громкие крики. Возможно, ее преследование имеет в себе какую-то иную почву — предостережение от ошибок и от действий, которые заранее не будут нести никакого здравого смысла. В ее наборе понятий нет слова «жизнь» и всех приложенных к нему причуд вроде эмоций и свободы передвижения. Она не ценит ничего из тех причуд, что натаскала для других, потому что видит грань между тем, кто она на самом деле и тем, кто они. Возможно, из-за таких приключений, как с Пондами, парадоксальными от начала, он чувствует себя при ней маленьким мальчиком. И даже не потому, что он ее сын. Не потому, что, получив новое воплощение, плохо осваивается первые часы в пространстве и цепляет под руку первого встречного. Иногда в такие моменты она припоминает банальные человеческие фразы вроде: «Зря тебя породила», «Неблагодарный»… К сожалению, никогда не осознает их сути, поэтому не произносит этих слов. Да и сцеживать подобные суждения с человеческих голов — его задача. Пусть сидит. Хотя бы не отвлекает. Возможно, Доктор лишен основного, важнейшего в работе чутья, как и Смерть. Возможно, общаясь с людьми, он забыл про то, для чего создан. Он ведь прежде всего инопланетный захватчик. Семейное. Маршруты есть для всех. Их — хранение. Его — сбор. Увидев впервые ту кудрявую женщину-астронавта, он ничего не почувствовал. Всего мысли были полны жалких попыток забыть Тайлер. Она невесомо коснулась его щеки, обратив полный надежды взгляд, и он смог в этом рассмотреть только просьбу не сдаваться. Ничего другого. Перенося ее образ в сложную вычислительную машину, он хотел ее спасти… Теперь, вспоминая этот момент, тихо шепчет: — Разве? Отвлекшись от бумаг, мать обращает к нему полный недоумения взгляд, и говорит следующее: — Все они будут жертвовать собой ради тебя. Твоя гормональная система наделена особым свойством. Поблагодари за это Чуму. Только у нее хватает ума выдумывать подобного рода системы защиты… Неизвестно зачем, малолетний кретин. Маршруты есть для каждого и выверять их по новой нет смысла. Повелитель Времени вздрагивает. Эти слова погружают его в нескончаемые размышления. На какие-то секунды к нему возвращается понимание того, что поговорка «все что ни делается — все к лучшему» не настолько уж и полна абсурда. На какие-то секунды к нему закрадываются подозрения, что люди не настолько уж и ценны, как он думал. У Смертей мнение всегда особое, как древнее, припорошенное пылью надгробие… При условии открытого космоса на десятки тысяч парсеков темноты вокруг. Возможно, он проигрывает по той причине, что занят не своим делом. Возможно, он слишком многое перенимает от людей, не совсем понимая значения. Возможно, не стоит спасать тех, кто создан умирать. Ведь им нужна только мелочь. Время. Правда, он не знает, что в этот раз перед ним не Смерть, а Голод. Не знает, что «Сын» в их классификации — звание, а не указание родства. Не знает так же и того, что каждая из них, в том числе и он сам, только своеобразное обещание миру, не имеющее конкретного воплощения. Доктор никогда не сомневался только в том, что плачущие ангелы не ее идея. Точно не ее… Мысль обрывается ровно в тот момент, когда она наносит ему удар тупым предметом по макушке. Как выпад змеи. Мучаясь от звона в голове, слышит то, что ломает иллюзию доверия, все парадоксы и все «возможно», найденные сегодня у могилы Пондов. Тон голоса матери в этот раз не выражает ничего: ни гнева, ни ярости, ни отвращения. Ровный, как линия на чертеже. — Следуй за обоими Тарлтонами, О’Хара, — хмыкает под нос, рассматривая набор скальпелей. — Ну, что… Разве не красавица? — хищно улыбается Смерть, когда самая подлая и шаткая фигура поддается соблазну. Никто не узнает, что залитая белым светом фигура убийцы исчезла в небытие, по-прежнему шепча: «Я голоден» под тихий смех навязавшей. Работа была командной и на совесть. Судьбоносные черти только раз прошлись по ТАРДИС, чтобы навязать мнение. Доктор в этот момент спасал мир, не думая о том, что матери нужна норма. — Ты ведь нашла выход, верно? Найдешь его еще ни раз, — говорит другая, осторожно направляя поток в необходимую сторону. Куб бесконечен. Куб астрономически сложен. Куб будет удерживать ее столько, сколько нужно. Она будет задыхаться в своей вечной рекурсии. Это несравнимо с фракталом… Невозможная девушка. Катайся, малыш-Доктор. Плавай во времени. В ней нет правды. Только цифры. Запись в учетной книге простая, но невидимая никому. Клеймо поставлено парадоксом. Возможно, впервые на глаза она попадется тому умнику, что будто бы нарочно увидел схему потокового накопителя, упав с унитаза… На имя отзывается, как и любой смертный. Но обратный отсчет невозможен.

Параллакс /Циркумфлекс/Гексаэдр —> Клара / Освин / Освальд

Скоро снова загорится седой свет. Он почти не чувствует, как она хватает его за волосы и рывком толкает на ровную поверхность. Ни одного оттенка, кроме белого; ослеплен. Боль вспарывает его внутренности… Обиды. Предательства… Понды были мертвы изначально, а он поверил в них. Как и, наверное, поверил в ангелов. Они заполучили рыжую очень давно. Не только ее, правда. А всю несуществующую жизнь, где у него появилась вторая мать, зять и несколько жен… И все началось с Ривер. Он вспоминает в эти секунды любимую игрушку Эми, ведь сам сменил маскировку, став больше похожим на сшитого из лоскутков человечка… Он не знает того, что для многочисленных коллег матери служит визитной карточкой… Или даже банковской картой. Смерть никогда не наносит второго удара. Первый был достаточно сильным. Нависая над ним с ланцетником, она лишь дает рекомендацию: — Не удивляйся, что при пробуждении ни с первого раза вспомнишь, как заводится двигатель этого ведра. Матричный сбой. Он знает, что она почти с ненавистью просматривала нехитрые записи ТАРДИС о впечатлениях, полученных при приземлении на кладбище НЛО, где появилась Идрис. Все это было очередным бредом. Или кратким намеком. Больно. Карман, которым стал за эти годы Доктор, будет распорот… Тряпичный человечек… — Бестолочь, — с первым надрезом на черепе. Для нее не существует правды. Для нее не существует ни-че-го. Это Смерть.