Хозяин Торнфилд-Холла

— Софи говорит, что по дому ночами ходит какая-то женщина. Я никогда не видела её, но говорят, что её волосы черны, как смоль, её кожа бела, как луна, а глаза у неё, как два сапфира… А ещё она умеет ходить сквозь стены. Говорят, она выходит, чтобы сосать кровь из самого сердца! Адель принимала самое деятельное участие в еженедельной пятничной уборке всех парадных комнат замка: карабкалась на гору перин и подушек, разложенных для просушки перед камином в большом холле, наматывала на голову новую кисейную занавеску, мешая Грейс Пул пришивать кольца, и вещала замогильным голосом, кружилась и завывала, изображая привидение. Грейс вытащила занавеску из рук Адели и окатила бывшую бонну, волей хозяина превращённую в простую служанку, подозрительным взглядом: откуда, интересно знать, та нахваталась подобных сплетен? Кто ей рассказал? Мэри и Джон не могли, за это Грейс ручалась. Миссис Фэйрфакс толком сама ничего не знает, тогда кто? Неужели Ли? Дрянная девчонка. А ведь Грейс ещё хотела помочь ей в её положении! Она потянулась за кольцом и увидела, как побледнела мисс Эйр, отчего-то пристально разглядывая её. Нет, милочка, не там ты ищешь эту фурию, этого кровожадного призрака. Грейс добродушно осклабилась щербатой улыбкой, и гувернантка вроде вздохнула облегченно. Но она явно что-то подозревает. Ох, хозяин, шила в мешке не утаишь. Не надо было тащить сюда Адель, бонну, гувернантку, теперь ещё и преподобного… Много народу — больше шансов, что правда выплывет наружу. Замок велик, но всё равно кто-то что-то да заметит, тем более что фурия хитра, как сто чертей, а ей, Грейс, иногда срочно необходимо расслабиться, иначе она просто рехнётся и тоже начнёт смеяться резким угрюмым смехом, переходящим в раздельное «Ха-ха-ха!». Джен внимательно прислушивалась к болтовне Адели, продолжая механически водить карандашом по бумаге. Короткие тонкие штрихи постепенно складывались в полупрозрачную женскую фигуру, стоящую вполоборота к зрителю. Некогда красивое, а сейчас изможденное, обезображенное мукой лицо, заломленные в безысходной тоске худые руки, потерявшее свежесть платье, превратившееся в бесформенный балахон… Джен никогда не жаловалась на свое воображение, но сейчас оно, подкрепленное рассказом Адель и собственными мыслями, пожалуй, слишком уж разыгралось. Призрак… Какой старинный английский замок не обходится без них? Наверняка и в Торнфильде бродит хоть одно неприкаянное привидение, иначе что за странные шорохи слышатся порой в гулких коридорах замка? А жуткий, пробирающий до костей смех, доносящийся из комнат на третьем, закрытом, этаже? Миссис Фейрфакс убеждала ее, что это смеется Грейс Пул. И Джен первое время верила, пока однажды не заметила с крыши, как та раскладывает на заднем дворе шерсть для просушки именно в тот самый момент, когда по коридору пронеслось раздробленное эхо безумного хриплого смеха. Нет, это точно смеялась не Грейс! Тогда кто? Решивший так зло подшутить над ней кто-то из домочадцев? Но Джен знала всех уже не один месяц и никого не могла представить в роли разгуливающего по дому ради забавы призрака. А еще этот приказ мистера Рочестера — обязательно запирать на ночь комнату, будто им с Адель может угрожать какая-то опасность. Крепкий засов и дубовая дверь способны остановить живого человека, но не привидение, которое, по рассказам «очевидцев», свободно проникает сквозь стены. Так кого на самом деле им нужно опасаться? Во всем этом столько странного и необъяснимого… И никто, даже мистер Рочестер, не развеет ее сомнения и страхи. Хотя хозяин Торнфильда был бы последним, к кому Джен обратилась бы за разъяснениями. Не потому, что он проигнорировал бы ее беспокойство, скорее, наоборот, принял бы в разгадке тайны замка первейшее участие, найди она в себе силы быть достаточно убедительной. А по той причине, что Джен старалась теперь как можно реже общаться с мистером Рочестером. Последнее время он вел себя странно: то заваливал подарками, окутывал своей заботой и делал комплименты ее умениям, то вдруг становился необычайно холоден, язвительно комментируя все, что она делала, хмурился и молчал, становясь почти столь же угрюмым, как в первые дни после приезда в Торнфильд. Было ли дело только в его тяжелом характере? Но ведь с другими обитателями замка он вел себя ровнее и приветливее и если подтрунивал над Адель или за что-то распекал миссис Фейрфакс, то не позволял себе опускаться до того, чтобы говорить гадости и в открытую смеяться над неудачами. Джен не знала, что ранит ее сильнее — его насмешки или проскальзывающий в глазах холод. Особенно теперь, когда ее сердечко заходилось от одного взгляда на широкоплечую фигуру, а от низкого, чуть хрипловатого голоса по телу бежали мурашки. Джен часто ловила себя на том, что украдкой рассматривает своего хозяина и… любуется им! Темными, почти черными глазами, в глубине которых ей порой чудится скрытый ото всех яростный огонь. Мелькавшей на тонких губах улыбкой. Упавшей на высокий лоб прядью волос, словно соблазняющей Джен подойти ближе и зачесать ее назад, зарывшись пальцами в густую шевелюру. Эти мысли откровенно пугали ее. Она не должна так думать, так смотреть на мистера Рочестера, не должна желать сидеть с ним вечерами у камина, ожидать его похвалу, засыпать с думами о нем. Не должна… и делала, не в силах остановиться. Понимая, на какой скользкий путь она ступает, Джен старалась по возможности не оставаться с мистером Рочестером наедине, прячась в своей комнате или за спинами миссис Фейрфакс и Адели, переводя на них внимание патрона. Помогало мало. Мистер Рочестер, переменчивый, как английская погода, то обжигая арктическим холодом, то согревая неожиданным теплом, раз за разом сносил ее защитные бастионы. Джен уже всерьез задумывалась над тем, чтобы найти другое место — жить в этом сладком аду с каждым днем становилось все невыносимее.

***

Свеча горела ровно, не трещала, не коптила, исправно выполняла своё предназначение, освещая ночной путь на третий этаж, всё глубже и глубже по коридору, почти к самому выходу на крышу. Джон — мастер, из его рук, привычных и к куда более грубой работе, выходят изящные восковые вещицы, моментально раскупаемые мамашками для своих дочерей, а уж тонкие, но долго не гаснущие витые свечи — предмет зависти всех, кто бывал приглашён к столу в Торнфильд-Холле. Рочестер прекрасно знал, что слуги подрабатывают — изготовляют вещи на продажу. И не был против, в отличие от многих владельцев поместий. Те стремились наложить лапу и на эти скромные доходы, но Эдвард не был скуп. Голова и руки при деле — сердцу легче. Да и чем ещё заниматься в долгие зимние вечера, когда сердце немеет в тоске, заворожённое унылым воем ветра в каминных трубах? Он бы и сам с удовольствием перенял бы кое-что из умений Джона, но из-под музыкальных, хоть и далеко не изнеженных пальцев Эдварда выходили столь страшные кривые поделки, что слуга только еле заметно ухмылялся в густую бороду, опасаясь обидеть хозяина. Рочестер, смяв очередного уродца, бросал бесформенный комок в корзину с восковыми заготовками и беззлобно шутил, что вот, мол, жаль, что способности к столь тонкой работе не передаются аристократам по праву рождения! На что Джон привычно отвечал, что терпение и труд всё перетрут, а Эдвард лишь добродушно ухмылялся и погружался в чтение газет и биржевых сводок. Иногда, впрочем, их заменяла интересная книга. Жаль, что чем старше становился Рочестер, тем меньше оставалось тех книг, что он мог бы счесть интересными. В последние годы он охотно читал лишь исторические очерки да те, что назывались модным выражением «психологические портреты». Дверь по предварительному сговору была открыта. И вторая тоже. А третью, последнюю, он отпер сам, своим ключом, поставив подсвечник на стоявший рядом стол. Прежде чем отворить тяжёлую массивную створку, больше напоминавшую укреплённые врата осаждённого замка, он замер на несколько секунд, прислушиваясь: никакие предосторожности не могли быть излишними, когда входишь в логово дикого зверя. — Как сегодня ваша пациентка, Грейс? — обратился он к присевшей в книксене служанке. Та, конечно, исполнила традиционный поклон, но глаз со своей подопечной не сводила ни на минуту. Только вот голову отворачивала чуть сильнее, чем обычно. Рочестер не побрезговал наклониться к покрытому оспинками лицу и втянуть ноздрями именно то, что и ожидал — запах винного перегара. Пул испуганно замерла, не решаясь шевельнуться, но Эдвард лишь досадливо дёрнул плечом: ничего поделать он не мог, как Грейс пила, так и будет пить, а закатывать бабьи истерики каждый раз на эту тему — увольте. Да и бесполезно. Уволить её он не мог, и она о том прекрасно знала. Принюхиваясь, он тоже не сводил глаз с той, ради которой и явился этой очередной бессонной ночью сюда, в своеобразный филиал приюта скорби. — Не волнуйтесь, сэр, она, конечно, хитра, как сам дьявол, но ножа у неё точно нет, я всё тщательно проверила. Она была беспокойна с утра, но, по крайне мере, не бесилась, — заторопилась прервать неловкую паузу Пул. — Да, я в курсе, у неё сейчас «тихий» период. Хвала Картеру, что скрупулёзно записывал и исследовал все её выходки. Рочестер осторожно подошёл к сидевшей у окна и меланхолично глядящей на огромную серебристо-белую луну женщине, которую легко можно было бы принять за молоденькую девушку в белом платье, украшенном дорогим кружевом, словно ей вот-вот предстояло предстать перед алтарём. Она шевельнулась, обратила взор своих больших карих глаз на Эдварда, и стало заметно, что она уже немолода, но всё ещё не утратила остатков когда-то величественной яркой красоты. Рочестер замер, не решаясь сделать ещё хоть шаг. Пул особого доверия не было — нож мог появиться в любую секунду неизвестно откуда, как это было в прошлый раз, когда её безмозглый братец изъявил желание навестить несчастную узницу. Но вот прошло несколько секунд, по увядающему лицу былой красотки скользнула сонная улыбка, руки «невесты» принялись поправлять дорогую подвенечную вуаль, укутывавшую её длинные чёрные волосы, и Эдвард немного расслабился — в таком состоянии его милая жёнушка была неопасна.

***

Глаза мистера Риверса горели воистину священным огнём яростного фанатика. И Рочестера этот огонь… обжигал. Но обжигал, согревая. Эдвард после стольких лет блуждания по духовный пустыне, среди выжженных дотла балами и развращённых роскошью людей не мог поверить своим глазам: неужто Господь счёл его епитимью наконец исполненной и смилостивился? Иссохшая душа Рочестера словно попала в рай в живом теле. Общество людей, которыми он окружил себя, — Джен, Сент-Джон и даже Адель — живило и воскрешало, заставляло отчаянно стыдиться впустую потраченных лет. Лет, проведённых в погоне за низменными удовольствиями. Эдвард словно очнулся, будто презрев всё земное и встав пред вратами, за которыми его ожидал Божий суд. Что он, Рочестер, оставил на земле? Каким он предстанет пред Всевышним отцом, если вдруг завтра или прямо сейчас грянет роковой час прощания с земными пристрастиями? Что он, простой смертный, сделал во Славу Его? В голове Рочестера спокойно уживались все эти тревожащие мысли с чётким осознанием того, что Бог, Христос, даже сама Богоматерь, к которой он так часто обращался в детстве после смерти обожаемой матушки — ничего не значащие слова, скорбные каменные статуи в помпезных, хоть и величественных храмах, не более того. Но в те дни слова «Господь», «Всевышний», «Небесный Отец» стали для Эдварда символами его собственного возрождения, его надежд на достойное будущее, которого у него раньше и быть не могло. «Странно, когда я думаю о Джен, я думаю о Боге», — написал он ранним утром в своём дневнике. И тут же вырвал и безжалостно сжёг страницу. А потом улыбнулся и помахал рукой своей ранней пташке, по обыкновению выпорхнувшей на прогулку, чтобы встретить солнце. И та в ответ смущённо, но радостно улыбнулась. На секунду Рочестеру показалось, что она презреет суровые законы приличия и разделит краски восхода с ним, но гувернантка с явным сожалением скользнула ясным взглядом по сверкающей роскоши морозного утра, тронула пальчиком кристалики инея, усыпавшие ветку шиповника, и поспешила удалиться в сад, ступая по расчищенной Джоном тропинке. Специально для неё расчистил. Рочестер знал это. Все в доме любили маленькую мисс и старались угодить ей не меньше, чем самому хозяину. Эдвард не стал её окликать. Лишь показалось, что драгоценности снегов, сверкавшие в розовых лучах восходящего солнца, утратили часть сияния с её уходом. Это было нестерпимо, и он осторожно последовал за ней, стараясь не терять тонкую фигурку в новом, но всё таком же простеньком и милом (ох, надеюсь, что достаточно тёплом) наряде. Хоть ещё минуту побыть рядом с ней, пока она не исчезнет в дверях класса, к ежедневному двухчасовому заключению в котором он сам приговорил её своим высочайшим повелением: «Рисовать!» Украдкой… Тайком… Не спугнуть, не напугать. Ещё не хватало, чтобы она вновь начала бледнеть от его присутствия. А то перестарается в своём стремлении сохранить чарующую свежесть этого дивного цветка. Ну что ж. Пусть так. Придёт то время, которое принесёт с собой истинную награду за его труды. Вчера из Лондона пришли долгожданные вести: наконец-то был заключён контракт на поставку сукна войскам Её Величества. Это совсем скоро принесёт баснословные деньги. Уже приносит. Прямо в сию секунду. И теперь Рочестер точно знал, что он должен сделать, чтобы его любимая пичуга не смогла упорхнуть в дикие безжалостные края. Не отдаст он её варанам. Не отдаст. Теперь даже безжалостный Закон склонится перед силой Таких Денег. Подлог? Преступление? Да. Он, Рочестер, пойдёт на всё, чтобы силой вырвать у судьбы то, что ему принадлежит по праву. По праву самой жизни. А суд людской он презирает. Он заткнёт ему пасть золотом. И сегодня же ночью он предпримет решительный шаг.

***

— Мисс Эйр, где вы? В сад вошёл Сент-Джон и принялся оглядываться, щурясь, стремясь разглядеть ее в искрящихся богатствах разгулявшейся как никогда в этом году зимы. Эдвард нахмурился и переместился за высокую, плотно занесённую снегами ограду из шпалерных новомодных яблонь. Зачем этому фанатику понадобилось его, Эдварда, сокровище? Он опасался подойти ближе, но ревность вновь змеёй ужалила его сердце. Неужели он опоздал и его драгоценность скоро заблистает в чужой оправе? Он злобно стиснул блокнот, который так и не убрал в карман пальто. Затаил дыхание, прислушался.