Хозяин Торнфилд-Холла

«Его возлюбленной». Что ж, судя по тому, как преподобный отреагировал на эти слова, Джен не ошиблась в своих предположениях. А потому обсуждение подобной темы, особенно в присутствии святого отца, показалось еще более неправильным: нет ничего привлекательного в том, чтобы подтрунивать над чувствами других, какой бы благой целью это ни объяснялось. Мистер Рочестер — аристократ, крупный землевладелец, независимый и богатый, ему многое простительно в силу его положения, но она не настолько вольна в своих желаниях. Да и задевать преподобного теперь, когда Джен и правда узнала его лучше, не хотелось: пусть фанатичная преданность мистера Риверса своему делу вызывала у нее скорее грусть, чем приличествующий хорошей прихожанке трепет, тем не менее он смог пробудить и уважение, которое почти сгладило неприятное первое впечатление. Так что мистер Рочестер зря надеется найти в ее лице достойного собеседника: эту тему она с ним обсуждать не будет, по крайней мере, не в присутствии преподобного. Хотя, кажется, разговор переносится на другое время — уж больно внимательно мистер Рочестер смотрел на молодого человека, попавшегося им на пути. Интересно, чем тот так не угодил ее хозяину?

***

Рочестер не раз задумывался: а как бы он поступил на месте старого Оливера? Тот уж и не чаял дождаться ребёнка от молодой жены — крепкой, блиставшей нездешней красой любительницы развлекаться и проматывать состояния мужа и отца. Надо отдать Оливеру должное — он как-то умудрился (при том, что был весьма удачлив в торговле, занимаясь ввозом экзотических тканей, пряностей, духов, притираний и чаёв таинственного востока) не позволить жёнушке растранжирить все его денежки. А ведь, на первый взгляд, ни в чём ей не отказывал и смотрел сквозь пальцы на её шалости с офицерами, редко бывая на берегу, пока возраст не заставил старого морского волка осесть в поместье. Из дальних стран через пару лет после смерти второй миссис Оливер, скончавшейся в родах, он и привёз любовницу — под видом родственницы первой, почившей так давно, что мало кто помнил первую хозяйку имения, жены. Приличия соблюдены, свет не был шокирован, но все, хоть свечку и не держали, прекрасно понимали, в чём дело и кто этот миловидный подросток с пронзительными серыми, как у старого Оливера, глазами. И как бы поступил Эдвард? Годы бегут, жена не рожает, детей нет, кроме этого самого Френсиса — сына «кружевницы», жившей в чистеньком опрятном домике, нечто среднем между приличествующему дворянину коттеджем и жилищем для простонародья. Ситуация с Адель — не из той оперы, хотя Эдвард всегда принимал деятельное участие в её судьбе и намеревался оказывать ей поддержку и в будущем. И даже если бы Рочестер был уверен, что Адель — его дочь, то всё равно это было бы совершенно не то и не так. Но вот если бы это был сын… Родной сын. От любимой женщины. А кружевница Марта явно была таковой для Оливера, иначе бы он не презрел настолько законы света. И Эдвард, сам не без греха, вполне понимал морского волка: Марта (на самом деле — Миррим) тихая чистенькая скромница, действительно умевшая и любившая плести тончайшие дорогие кружева из полупрозрачного восточного шёлка, была привлекательной женщиной. Рочестер неплохо общался с Оливером, был представлен Марте (сводная сестра почившей жены как-никак!) и однажды был поражен унынием на её смуглом, но миловидном личике, обычно легко озарявшимся скромной полуулыбкой. Он спросил, что случилось. — Эпидемия нозематоза, мистер Рочестер, — был еле слышный ответ. Эдвард лишь краем уха слышал о такой напасти, поскольку в газетах его интересовали только финансовые новости, связанные с его интересами. — Страшная болезнь? Кто-то погиб от неё? — Ага, Bombyx mori! Чтоб парусам моих судов никогда не поймать мощный пассат! — громоподобно засмеялся мистер Оливер. Выяснилось, что Bombyx mori — это тутовый шелкопряд, из нити которого Марта и плетёт свои чудесные кружева. Рочестер выразил сочувствие и сделал милой кружевнице (с согласия Оливера, разумеется) скромный подарок — пару катушек новейшего изобретения тогда еще никому не известного гениального химика графа Илэра де Шардонне «искусственного шёлка» — вискозной нити. Изобретение это, хоть и держалось в огромной тайне, но уже потихоньку начало расползаться по домам знати, ибо графу требовались деньги на завершение исследований, а вискозная нить и впрямь была вещью стоящей. Не успел Эдвард прокатиться в одно из своих, длящихся иной раз пару-тройку лет путешествий, вернулся — глядь, а у Марты его давний подарок обрёл новую жизнь, органично соединившись с дорогущим натуральным шёлком: появилось с полдесятка учениц, расширился дворик, в котором выросла небольшая мастерская. Так что теперь Марта и в самом деле была вполне обеспеченной уважаемой женщиной, её кружева славились далеко за пределами графства, а граф охотно поставлял ей плоды своих трудов, всё совершенствуя своё изобретение и готовясь открыть массовое производство. Ну умница же, скромница бывшая Миррим, что ещё скажешь! И при всём при этом она ничуть не изменилась, оставаясь всё такой же тихой и незаметной, словно её не касалось ни время, ни успехи. Рочестеру импонировали женщины, способные взять в свои руки дело и прокормить себя и других. Он с куда более тёплыми чувствами расстался с одной из своих любовниц — Кларой, которая, в отличие от остальных, немедленно пустила выделенную ей сумму на развитие своего маленького бизнеса и неплохо преуспела, чем с остальными — кокетками-пустышками, способными с блеском и в кратчайшие сроки не только разорить любого, попавшего в их сети, но и спустить всё, «нажитое непосильным трудом». А вот сыночек у Марты — Френсис Найд — получился не то чтобы уж совсем оторви и выбрось, как говорится, но молодой человек то ли не осознавал своего положения, то ли крепко надеялся на денежки папаши. И зря. Мисс Розамунда явно унаследовала отцовскую хозяйственную купеческую жилку и первое, что сделала, достигнув совершеннолетия, предприняла оставшиеся неизвестными меры, в результате которых единокровному братцу путь в имение был заказан. После скандала в Милкоте — довольно шумном, связанном с соблазнением девицы благородных кровей и наследницы немалого состояния, — Оливер поспешил устроить сердцееда-сынулю на армейскую службу, и вот, глядите-ка: повеса явно опять принялся за старое. Бедняжка Ли. То-то она в последнее время подавала слишком горячую воду для бритья и забывала поднос с чайным сервизом. Рочестеру по всем канонам полагался бы камердинер, но Эдвард не желал разрастания штата и интрижек меж слугами. Его вполне устраивала семейная пара Джона и Мэри, миссис Фэйрфакс, кухарка, Ли, приходивший время от времени с помощниками садовник Оливера, сезонные рабочие и слуги, которых домоправительница нанимала в Милкоте, если ожидался большой приём. И Грейс Пул, конечно. Куда ж без неё. Не получив ответа от мисс Эйр (не то чтобы он и в самом деле ожидал, что серьезная, рассудительная и тактичная гувернантка позволит себе обсуждать кого бы то ни было в таком тоне да еще и в присутствии данной персоны), Рочестер жестом подозвал Адель, помог ей, разгорячённой променадом, не слезая с мерина наземь, пересесть в седло Мерзрура и заявил: — Я повёз нашу наездницу домой переодеваться — она вспотела, как бы не простыла. Ты, Джон, поторопись доставить мисс Эйр в тепло, не растягивай дорогу в десять минут на полчаса, а то я тебя знаю. Вас же, преподобный, я ожидаю к себе вместе с управляющим после обеда — надо окончательно обсудить все вопросы и приступать к делу. Когда вы планируете открыть школу? — Как только всё будет готово, сэр. По возможности как можно быстрее — через месяц, не позже, — был решительный ответ. Рочестер кивнул и чуть ли ни с места поднял понятливого и порядком проголодавшегося жеребца в свойственный тому мягкий галоп, привычный Адели. — Но, лошадка! — зазвенел счастливый смех разрумянившейся воспитанницы, и только их и видели.

***

— Мисс Эйр, — Сент-Джон подал руку гувернантке, помогая ей войти в экипаж, а второй рукой держа поводья мерина, — я всё же очень хотел бы услышать ваше мнение. Отбросив все мысли о мисс Розамунде, о том, что коттедж принадлежит ей, руководствуясь только практическими соображениями удобства помещений для занятий, какое из зданий выбрали бы лично вы? Преподобный внимательно смотрел в лицо девушки. — Впрочем, я пойму, если вы встанете на сторону нашего патрона по далёким от удобств размещения не менее тридцати-сорока учениц соображениям. Но всё же? Простите, что ставлю вас в неудобное положение, но мне действительно важно знать ваше мнение — у вас ведь есть опыт преподавания, в отличие от меня, мисс Оливер и даже, — преподобный чуть заметно усмехнулся, и эта усмешка могла бы многое сказать наблюдательному человеку, — и даже мистера Рочестера. Джен, забыв о преподобном, задумчиво смотрела вслед ускакавшему мистеру Рочестеру. Что ж, она готова согласиться с миссис Фейрфакс — хозяин и правда подобрел. Джен помнила, как мистер Рочестер хмурился и раздраженно морщился, стоило только появиться в комнате Адели, а теперь он вполне искренне заботится о девочке и даже, кажется, испытывает от этого удовольствие! Как иначе объяснить его теплую улыбку и искрящийся весельем взгляд? Это грело и наполняло сердце радостью, ведь часть этой заботы перепадала и ей, Джен. Редко кто бывал к ней по-настоящему добр. Только Элен и мисс Темпл и крайне редко Бетси. В Торнфильде этот крайне скудный список пополнили миссис Фейрфакс и Джон с Мэри. Но все они были так или иначе равными ей по положению, в отличие от мистера Рочестера. Что заставляло его покупать ей краски, увеличить жалованье, следить за тем, чтобы она не мерзла? Такая забота выходила за рамки отношения со слугами. Джен однако же не допускала и мысли о чем-то недостойном или слишком личном: первое — потому что мистер Рочестер — джентльмен, второе — потому что помнила о существующим между ними сословном различии. Хотя это не мешало ей с удовольствием принимать даже такие крохи внимания своего хозяина. Легкое покашливание над ухом заставило ее очнуться от собственных, весьма приятных дум и обратить внимание на преподобного, все еще ожидающего от нее ответа. Если уж быть до конца откровенной, ситуация с мисс Оливер ее позабавила: мистер Риверс так мило смущался от ироничных замечаний мистера Рочестера и напора обворожительной мисс Розамунды, что Джен невольно прониклась к нему сочувствием. На ее взгляд, они были бы отличной парой: веселая, живая, непосредственная мисс Оливер смогла бы со временем научить преподобного быть менее серьезным, он же в свою очередь помог бы ей смирить беспечные порывы ее натуры. Но этому браку, скорее всего, не суждено случиться: мистер Риверс излишне строго относится к себе, не заботясь о собственном благополучии и счастье. — Думаю, прежде всего стоит подумать как раз таки об удобстве учениц: не каждой из них будет по силам идти до школы много миль и в снег и в дождь через болото. Я понимаю, что вам как священнику прежде всего надлежит заботиться о душах вашей паствы, для которой телесные страдания должны стать испытанием. Но дети бывают порой так слабы… Если они устанут от долгой ходьбы или заболеют, наука впрок не пойдет. Будет ли толк от школы, в которой нет учеников? Впрочем… — Джен вздохнула, переводя дух. — Можно остановиться и на этом амбаре — здесь больше места, а библиотека и в самом деле не помешает. Что же касается девочек из отдаленных деревень… Возможно, кто-то из крестьян смог бы подвозить их за небольшую плату? Вряд ли их наберется больше, чем на одну телегу.

***

Мистер Рочестер прекрасно знал об одном обычае миссис Фэйрфакс — устраивать переполох гораздо чаще, чем того хотелось бы. Но, с другой стороны, он любил возвращаться в свежие, умытые, проветренные апартаменты, ему нравилось, что старинные подсвечники на стенах вновь приветствуют его сиянием, а цветы на коврах словно расцветают вновь. Поэтому он беспрекословно исчезал еще ранним утром, отправляясь к чёрту на кулички: на охоту, в гости к Оливеру, объезжая с управляющим поместье или встречаясь с поверенным в Милкоте, если того настоятельно требовала необходимость. Подъём в верхи общества давался нелегко — приходилось вникать в тонкости многих дел управления производством, о которых еще десять лет назад Эдвард и слыхом не слыхивал. Но, судя по растущим доходам, получалось у него неплохо не только благодаря тому, что поверенный с его конторой служили ему верой и правдой, но еще и потому — и это немало льстило самолюбию Рочестера — что Эдвард действительно разобрался, что и как работает, и зачастую принимал хоть и довольно рискованные, но в большинстве своем верные решения. Он умело и с неизменной выгодой перекрывал сразу в нескольких направлениях возможные неудачи и потери и стремился получить под свое влияние на как можно большее количество предприятий, ибо видел будущее в развитии промышленности. Рочестер с тоской осознавал, что дела, бесконечные дела, хоть и приносящие ему доход и чувство растущей власти, занимают все больше времени. И в самом скором времени ему придется оставить беззаботную жизнь сельского джентльмена, к которой он так стремился, будучи на континенте, и переселиться в свой особняк в этом ужасном, закопченном, заваленном лошадиным навозом Лондоне. Кроме того, ему уже не раз намекали сильные мира сего, что давненько пора перебираться в куда более внушительный и подходящий его положению особняк в самой фешенебельной части города. Старинный род, богатство, взращенное на старых деньгах, лучшие невесты Старого Острова, готовые пойти с ним под венец. И, вполне возможно, он скоро будет представлен Королеве. Чего еще желать? О да, у Рочестера было всё, кроме самого главного — будущего. И оттого он не спешил расставаться ни с «тесным и тёмным», по выражению одной из претенденток на его руку и деньги, всего-то трёхэтажным особняком, ни окончательно перебираться в общество тех, у кого по жилам текла не голубая кровь, а расплавленное золото. И этот вечно раскаленный металл выжигал в своих жертвах всё то, что давно отчаялся найти Эдвард. Хотя… временами ему казалось, что он смутно различает берег блаженнее рая, только руку протяни, но трезвый рассудок охлаждал желание залучить в свою шкатулку драгоценный камень. И Рочестер, словно одержимый, искал изъяны в неожиданно попавшей в его руки драгоценности. Искал и не находил. И потому чувствовал себя еще более не вправе сделать хоть малейший шаг навстречу давней и страстной мечте о счастье, ведь совершенство ищет того же, на меньшее оно не согласно, а вот этого Эдвард как раз дать и не мог, ибо как бы не презирал он законы людские, они довлели над ним, якобы освященные веками и церковью. О, конечно, введи он в свет любовницу, ему бы простили — отчего не простить богатого и успешного? Но он и подумать не мог, чтобы так оскорбить ту, что заслуживала достойного положения в обществе. Он словно разрывался меж двух огней: невозможностью предпринять хоть какие-то шаги к сближению и всё усиливающимся желанием это сделать. Он перепробовал всё: был молчалив и холоден в ответ на доброжелательный тон и милое, свежее, волнующее «Доброе утро, сэр!», когда встречал её на крыше, куда она неизменно выбиралась чуть ни с восходом солнца; он придирался к её рисункам, подсовывая ей открытки с копиями картин великих мастеров — смотрите, мол, и учитесь! Он вечерами заставлял её играть на фортепиано, хотя видел, что она отчаянно смущается своих, лишённых нужной беглости пальцев, он мог заявить: «Сапожник и тот бы сыграл лучше!» — и с наслаждением взирать, откинувшись в кресло в бокалом вина в руке на то, как её нежные щёчки заливает румянец. Он говорил ей колкости и сомнительные комплименты, довёл её до того, что иной раз она не решалась выйти из спальни и пряталась обратно, едва завидев, что он идёт по коридору. Но чтобы Рочестер ни делал, как бы себя ни вёл, его встречало неизменное «Доброе утро, сэр» и чётко выполняемое расписание. Пигалица заставила ходить на цыпочках весь дом! И вот уже Адель выучила неправильные глаголы и сносно научилась готовить омлет и овсянку, исчезла её манерность, неумеренное кокетство и лёгкие вольности, к которым она была так склонна, когда чувствовала, что на неё обращают внимание. А однажды он — подумать только! — застал девчонку в одиночестве в библиотеке, где она, улегшись на огромный атлас, водила пальчиком по Италии и сообщила ему с затуманенным печалью взглядом, что совсем недавно Везувий просыпался вновь и Неаполь был разрушен почти полностью — погибло куда больше людей, чем в Помпеи. Неужели они все были грешниками, раз Отец Небесный наслал на них столь страшную кару? Даже маленькие дети? Рочестеру пришлось — пришлось, о Святая Дева! — подарить мисс гувернантке вторую новую папку для рисунков, когда он заметил, что прежняя переполнена настолько, что завязки не в силах удержать плоды усердных трудов. А ещё возле неё крутился Риверс. И последнее Рочестеру не нравилось абсолютно. У него есть его Розамунда! Вот пусть и дарит ей неземное блаженство и герцогскую корону. А этот скромный английский цветочек, взращённый старыми набожными девами под руководством преподобного Брокльхерста, нужен ему самому. Ещё бы понять, что делать с этим цветочком. Как бы девица эта, с её странной тоской и желанием заглянуть за горизонт, и в самом деле не отправилась искать добра от добра. Это была бы катастрофа: опустевший дом, исчезнувшая милая полуулыбка, растрёпанная порывом шаловливого сквозняка на углу крыши странная квакерская причёска. Надо было на что-то решаться, что-то предпринимать. Что?