it was too complicated / всё было слишком запутано

Эва уже и позабыла, каково это – чувствовать себя так свободно и легко, словно птица в небе, и сейчас это казалось какой-то сказкой. Держать Кристофера за руку было чем-то запредельно невообразимым, но навевало на душу такое забвенческое ощущение воздушности, что девушка невольно закрывала глаза, пока не вспоминала о том, что они все-таки бегут по лесу, где море камней и торчащих из-под земли, старых корней деревьев. Крис взял ее за руку, такую холодную и промокшую, чтобы помочь своей подруге перебраться через, наверняка, повалившееся из-за грозы бревно, но почему-то, когда препятствие было покинуто, так ее и не отпустил. Дождь заливал громкие тирады, стуча по плоским листьям тропических растений и грязной почве. Эва и Крис неслись, огибая стволы то ли пальм, то ли чего-то подобного, высокого и ветвящегося, пока не выбежали на уже знакомую голую опушку. Палатки к этому времени были собраны, бедный жар костра потушен смертоносными каплями ливня, а ребята стояли вовсю готовые к уходу. — Вперед, неудачники! Как хорошо мы повеселились, правда? — задорно отшутился Шон, поднимая голову, но за его смехотворным взглядом пряталась небольшая разочарованность. — Эклунд, хоть на минуту, бога ради, заткнись, — прошипел Хенрик; хватая руку Нуры под локоть, он небрежно засунул ее в свой карман и побрел вниз по кривому склону. — Какой злой, — скривил в ответ свои губы парень. Все повздыхали и пошли вслед за Хенриком, а последним в их ровном ряду вяло поплелся жующий травинку Шон Эклунд. Дождь потихоньку стихал, убавлял свой гневный порыв бушующий ветер, и где-то очень далеко послышалось чье-то щебетание. — Знаешь, а я и правда думала, что нам двоим пришел конец, — тихо сказала Эва плетущемуся Кристоферу, когда они оба немного отстали от группы, и даже ленивый Шон успел обогнать их. — Что Ибен возненавидит и меня, и тебя, и все будет очень плохо. Парень поправил тяжелую лямку рюкзака и задумался, на секунду кинув рассеянный взгляд на спину своей девушки, которая теперь шла, пропав в собственных мыслях, вместе с остальными и мало обращала внимание на разговоры рядом. — Она обиделась на меня. Опять, — невзначай заметил юноша, шмыгнув носом. — После того, как Ларсен напомнила о всей этой ситуации, она решила снова не разговаривать со мной. — Наталия успешно испортила весь вечер, да? — усмехнулась русая. — Даже не знаю, радоваться тому, что все обошлось, или наоборот. — Мы сильно напортачили с тобой, Эва. Такому не стоит больше повторяться. — Да, я знаю, — ответила девушка, скрывая дрожь в голосе – было обидно признавать этот факт, и неприятно было даже думать о том, что все кончено. — Дай Ибен время, ладно? Она просто запуталась. И Эва запуталась тоже. Шистад кивнул, не посчитав нужным больше что-либо говорить – казалось, что слова стали лишними в этом дремучем лесу. — Чего отстали, эй? — прокричал Хенрик; ветер с новой силой забил по ветвистым конечностям сотни деревьев, и на щеку Эвы упала очередная капля дождя. «…» — Было весело, да? — спросила Нура, когда обе девушки зашли в комнату Эвы. Камилла где-то пропадала, время близилось к утру, однако рассветом еще даже не пахло. — О, да! Особенно было смешно, когда Наталия чуть не растрепала обо мне и Крисе, — вспыхнула русая, раздраженно падая на кровать. — Это же надо быть такой сукой. Нура молчаливо поджала губы, неучтиво вздохнув. Было ясно – девушка слишком увлеклась Хенриком, чтобы обращать внимание на путанную санту-барбару своей подруги, и Эва ее не винила, лишь укоризненно подняла бровь и поправила подушку. — А откуда она вообще узнала? — наконец поинтересовалась Сатре, тоже присаживаясь на кровать, ту, что была напротив. — Увидела. — И зачем ей было рассказывать всем? В чем выгода? — недоумевала Нура. Эва покосилась на окно, на незримую, страшную темень, вспоминая, как десять минут назад они с ребятами бежали через камни, ветки и деревья, оббегали высокий забор, тихо прокрадывались вовнутрь комплекса, лишь бы остаться незамеченными; им все мерещились то чьи-нибудь шаги, то хриплый, сухой кашель где-то на первом этаже, но когда Шон задел своей неуклюжей задницей хрупкую вазу в коридоре, и та неумолимо быстро начала шататься в разные стороны, – сердце остановилось у всех. Весь этот адреналин, который наполнял каждую жилку в теле Эвы, сейчас уже пропал, потихоньку выветрился сквозь кожу, но легкие почему-то по-прежнему немного сковывало, словно кандалами. — Помнишь, в седьмом классе, когда мы с тобой познакомились… я рассказывала тебе про свою бывшую подругу? — неуверенно начала Эва и, получив кивок, вздохнула: — Этой подругой была Наталия. — Так это про Наталию ты тогда распустила слухи? — удивилась Сатре, распахнув серые глаза. Эва дернула подбородком, соглашаясь, и поправила волнистые волосы, от которых пахло дымом и свежестью ночной улицы. — Жестоко. — Я знаю, сама себя виню, — безнадежно согласилась Эва, воззрившись на свои ногти и теребя пальцы. — Что мне теперь… — начала было она, как в комнату зашла какая-то фигура. Пройдя еще немного и появившись на свет ночника, девушки узнали в ней пьяную Камиллу. Лэнгфорд пошатнулась, придерживая аккуратными, будто отточенными скульптором, кистями свое черное платье и жмуря глаза. — Я могу лечь в кровать? — задала она вопрос, скорее риторический, чем требующий какого-либо ответа. Нура кивнула и встала, при этом обращаясь в Эве: — Ладно, я пойду, увидимся завтра. Русая просипела ей что-то в ответ и уткнулась в подушку, отчаянно набирая в легкие воздух. «…» Эва проснулась от заливавшего в ее уши шума слабого ветра и пренеприятного жжения в грудной клетке. Тяжело разлепив серо-зеленые, покрасневшие глаза, она приоткрыла сухие губы и оглядела комнату – кровать рядом была уже пуста и заправлена, а слоновая тюль, распластавшись чуть ли не до середины комнаты, полностью поддавалась велению ветра и рассеивалась то вперед, то назад, повторяя цикл. Девушка привстала с постели, налегая на собственный локоть, но тотчас же бухнула обратно – саднение в груди показалось настолько сильным, что Эва издала какой-то невнятный хрип. «Что за черт? — пронеслось у нее в голове». Дышать было до невыносимости тяжело, словно какой-то невидимый и бестелесный дух сжал ее тело мертвой хваткой, такой крепкой, что сводило конечности, и оттого легкие перекрутились и скомкались, прекращая дышать, но пошевелив пальцами, Эва поняла, что никто не сжимает ее. Она свободна, однако почему тогда было невозможно сделать малейший вдох? Русая еще раз попыталась встать, попытка оказалась успешной, но предательски трудной, отчего теперь у девушки еще и разболелась голова. Оторвав свой взгляд от одеяла, она посмотрела на часы и горько ужаснулась – механизм отбивал одиннадцать часов утра, и это означало, что Эва проспала завтрак и половину всех уроков. — Дерьмо! — выругалась Эва, подскакивая с кровати, но мгновенно жалея об этом; боль в голове усилилась, хлестанув прутом по затылку, в легких что-то жамкнуло, и из девичьего горла сию же секунду вырвался влажный кашель. — Вот же дерьмо! Приняв смирительное положение и взявшись пальцами за шею, Мун села с краю кровати и взяла в руки телефон – дисплей тут же оповестил девушку о новых сообщениях. Например, Ибен настрочила пару сухих предложений в директе, будто бы ее заставили сделать это под прицелом ружья и угрожали ее близким, к слову, Эва списала это на ее вчерашнюю ссору с парнем и пролистала дальше; сотня сообщений от Нуры, где она, видимо, переписывалась все утро сама с собой, говоря, что дает ей сегодня время набраться сил и потому не беспокоит визитами; сообщение от Вильяма, гласившее, что им с русой нужно поговорить и абсолютно пустая шторка уведомлений от Кристофера Шистада, что неслабо ущипнуло Эву за сердце. — Ладно, что ж, — просопела она под нос осипшим голосом, напрягая голосовые связки неумолимо сильно, и окончательно поднялась с кровати. Спустя некоторое время Эва поблуждала по коридорам и нашла-таки кабинет медсестры, дверь которого словно сливалась со стеной, показывая всем своим видом однозначную негостеприимность и отчужденность, полнейшую отстраненность. Девушка деликатно постучала и дернула круглую ручку, заглядывая любопытным, но болезненным взглядом вовнутрь и встречаясь им с взглядом болотно-зеленых глаз худощавой женщины средних лет, одетую в обычный белый халат поверх легкого платьица и тонкую больничную шапочку. — Э, здравствуйте, — негромко и хрипло отозвалась Эва; говорить становилось все труднее и болезненнее, поэтому девушка приложила ладонь к горлу, кривя лицо. — Привет, проходи, — ласково отозвалась медсестра, улыбнувшись, и ее лицо приняло некое лошадиное выражение. Эва согласно кивнула и неуверенно вальсировала к столу, легонько присаживаясь на мягкий, причудливый стул. — Я проснулась сегодня с жжением в груди, еще у меня кашель и голова болит, — заговорила русая после того, как женщина с вопросом подняла брови. — Понятно, подойди-ка ко мне. Эва послушно встала перед медсестрой; от нее очень сильно пахло медикаментами, а еще чем-то сладковатым и приторным, заливающим в нос, отчего она закашлялась, отворачиваясь в сторону. — У, деточка, покажи горло, — завывающе сказала женщина, шевеля лошадиными зубами. — Что-то тут нехорошо. — Это что-то серьезное? — испуганно покосилась на нее Эва, следя за движениями миссис Линд, чье имя выводилось на болтающемся бейджике, слабо держащемся на тонком халате. — Я полагаю, это бронхит, — уверенно проскандировала она, со вздохом присаживаясь за свое рабочее место. — Бронхит? — поразилась Эва, поправляя на себе плотный свитер желтого цвета – он слишком колол, и казалось, что вся спина чешется и зудит, так еще и чувствовалась такая немощная, беспощадная слабость в ногах, что девушка думала, как бы не свалиться на пол. — Да-с, — ответила миссис Линд, приступая черкать что-то неясное на небольшом листочке, при этом продолжая говорить: — Не знаю, как тебе удалось заработать его здесь, в жару. — Я тоже… — тихо проговорила Эва, судорожно вспоминая вчерашний поход в лес: дождь, промозглый, страшный ливень, холодный морской воздух, пробирающийся прям под кожу и мешающийся с кровью. Девушка никогда не отличалось сильным иммунитетом; наоборот, она часто болела и в детстве беспредельно много пропускала школу. Сейчас она выросла, повзрослела, но слабина никуда не ушла, да и напротив, слабосилия прибавилось еще больше, однако теперь не только к здоровью, так еще и к моральным качествам ее души. — Ладно, возьми эти таблетки, пей три раза в день. Завтра приходи еще, мне нужно будет тебя осмотреть, — скомандовала медсестра, вручая Эве в руки какие-то белые упаковки. — Ладно… — прохрипела девушка, и только она хотела спросить то, что ее волновало, как в уши врезался строгий, гневный голос директрисы. Он, как гром среди ясного неба, злобно чеканил слова из оповестителя, развешанного по коридорам. — Эва Квиг Мун, требую немедленно спуститься вас на первый этаж в библиотеку, прямо сейчас! Немедленно! У Эвы мгновенно отлила от лица кровь; кожа стала еще бледнее, хотя девушка и так была сравнима разве что с мелом, только щеки оставались непоколебимо красными, как два румяных яблока, и вряд ли это было хорошим знаком – стоило молиться, чтобы у нее не подскочила высокая температура. Русая словила на себе удивленный и осуждающий взгляд медсестры, быстро извинилась перед ней, поблагодарила и покинула медицинский пункт на ватных ногах. Оставалось лишь гадать, что заставило Эрику Рённ так бурно всполошиться, что от ее железного голоса чуть ли не трещала под ногами земля. Эва спустилась на первый этаж, встретив по пути много народу; все они во все глаза смотрели на нее, о чем-то шушукаясь и переговариваясь, и у девушки от этого вставал огромный ком в и так зудящем горле. Подойдя к двери, ведущей в библиотеку, где стояла невидимая от книг пыль, а между стеллажами гулял запах старой-престарой бумаги; Эва тяжело вздохнула и зажмурила на секунду глаза – голова кружилась и пульсировала в висках, в ушах гудело. Войдя в сокровищницу знаний, она до сих пор не могла понять, зачем же ее было вызывать? В чем дело? Мысли роились, как пчелы, путались, сплетались в один большой комок – Эва чувствовала себя очень плохо, а думать было гораздо сложнее, чем когда-либо. Вариантов у нее было много, начиная от более сносных, а заканчивая самыми худшими, но повернув голову и встретившись взглядом с глубокими, карими глазами, Эва поняла – вариант остался только один.