it was too complicated / всё было слишком запутано

Эва всегда умела разбираться в собственных чувствах, и сейчас она четко не помнила момент, когда все могло так резко измениться. Теперь ей кажется, что каждое ощущение, что трогает ее молочную кожу или струны потрепанной души, рук дело двух неистово разных существ. Одно говорит поступать так, как велит ее громкое сердце, а другое, более здравое, разумное, возражает, настаивает совершать только лишь мудрые и осмысленные поступки, и она превратилась в старинные, безжизненные весы, вечно взвешивая то первого, то второго. Прошла неделя, наполненная забавой, сбивчивым шумом и четырьмя уроками каждый день, исключая субботу и воскресенье, а сегодня – очередной жаркий день, четырнадцатое февраля, во что Эва до сих пор не верила. Время, по неразрушимой, стойкой традиции, летело несказанно быстро, так, что она не успевала и моргать; пальмы за окном тревожно ласкались порывами ветра, а девушка лежала на кровати, не желая что-либо делать, трогала дрожащими пальцами русые, длинные волосы и смотрела в стену. Утро выдалось пасмурным, намечался маленький дождь, и даже через полузакрытое окошко она слышала шум беззаботных волн бесконечного Атлантического океана, напористо бьющих мрачные скалы. Светлые ресницы дрожали, и Эва чувствовала что-то неладное, словно сердце загадочно предсказывало неизбежное и тревожное – девушка закрыла глаза. За все пролетевшие как тихие, южные птицы дни она виделась с Вильямом отнюдь не часто; на уроках он сидел с Кристофером (который и по сей день игнорирует ее существование, и это вгоняет в краску) и зачастую витал в облаках, зажимая между пальцами ручку, а на переменах бессовестно убегал, словно золушка после двенадцати часов ночи; и все же, им удалось поговорить раза три – он улыбался, узнавал о ее жизни, прошлой и настоящей, и умилялся ее румяным щечкам (называл он их «яблочками»), строил ей глазки и вообще был безбожно вежлив со ней, и Мун действительно чувствовала, как распускаются ее крылья, в животе раздуваются облака и щекочут его стенки, и кончики пальцев блаженно покалывает от одного его взгляда цвета влажной почвы. Эва радовалась, как щенок, и ей не хватало только высунутого языка и шерсти, чтобы точно быть похожим на него. Она медленно поднялась с кровати, когда время давило на грудь; уже вечерело и смеркалось, и русоволосая встала против зеркала с лицом, наверное, принимающим некий замученный вид, и все-таки мешаясь с предвкушением и легким мандражом. Она очень хотела вновь увидеться с Вильямом, но бесполезно спорить, что желание посетить бал у нее возникло не только из-за него одного; ее голодное сердце жаждало встречу с Кристофером, и она корила себя за это всеми возможными способами, но это было очевидно безуспешно – его карие глаза все еще отбивали эхом в ее груди. Эва была готова спустя некоторое время. Зеленое платье змеиным отливом струилось у ног, а волосы она собрала в высокий, конский хвостик и слегка выпустила передние прядки для более небрежного вида; лицо блестело, щеки румянились, а на ушах звенели серебряные сережки в виде капелек, на груди покоилась неброская цепочка. Девушка вышла в небольшой холл с хрустальной, сверкающей люстрой, где ее уже встречал партнер, сногсшибательный кавалер с длинными русыми волосами и розовыми губами; он подставил ей локоть, и она зацепилась за него своей тонкой правой рукой, льстиво улыбнувшись. От Вильяма приятно пахло древесной стружкой и дубовым мхом, на что Эва ненароком сравнила его с красивым, величественным деревом, а она тем временем надушилась чем-то, схожим ванилью и можжевельником. Оба радостно прошествовали в танцевальный зал и остановились на втором этаже, взирая на присутствующих; на первом этаже шумели женские платья, лепетали девичьи голоса и грозно гудели мужские; палитра платьев и костюмов ярко искрила в глазах: красные, желтые, бирюзовые – всех не перечесть. Две лестницы вели нарядных студентов в большой, сияющий зал, и Эва вцепилась в локоть своего партнера слишком крепко, волнуясь и переживая, пока они спускались по левой лестнице навстречу атмосферной музыке и улыбающимся самой светлой улыбкой людям. Мун заприметила Нуру в сопровождении Хенрика Диггори, невысокого черноглазого парнишки с широким ртом и пухлыми губами (он был с третьего курса, несносным и самовлюбленным, как все его друзья, и ей было достаточно непривычно видеть подругу с этим засранцем); она потянула Вильяма к блондинке, и они плавно подошли к ребятам, а Эва чмокнулась с Нурой в щеку. — Привет! Отлично выглядишь, — восхищенно мурлыкнула Нура, блеснув голубыми глазами; ее маленькие веки были намалеваны желтыми тенями, а такого же цвета платье было длинным и прямым, это выглядело скромно, но весьма мило и невинно. Она взглянула на Эву с Вильямом и улыбнулась, и у русой почему-то екнуло сердце. — Спасибо, ты тоже! — радостно отозвалась та. Вильям и Хенрик пожали друг другу руки и продолжили слушать их девчачью солидарность с непоколебимым видом. — Ладно, мы пойдем, — неожиданно вздохнула Нура и потянула за рукав пиджака своего кавалера, виновато вскинув брови. Через секунду они растворились в толпе, и желтое платьишко Сатре слилось в обилие красок. Эва нахмурила брови и удивилась поведению своей подруги, из-за чего ее посетило легкое чувство тревоги и страха, но она откинула эти мысли, как только рука Вильяма легла на ее талию. — Не обращай внимания. Она, наверное, просто хочет побыть наедине с Диггори, — поспешно подбодрил Эву юноша и ласково улыбнулся. Девушка, все еще смотря вслед удалившейся молодой паре, беспокойно закивала, а потом воззрилась на своего спутника с видом полного возбуждения и сладкой страсти. — Да, ты прав, — немедленно согласилась русая, оправляя руками пышное платье, задев мизинцем еловый клатч. Нарочито вздохнув, она продолжила осматривать торжественный зал, всеми фибрами души чувствуя томный взгляд Вильяма на своем красноватом лице. Он провел рукой по ее русому хвосту, положил его на ее округлое плечико и заглянул в серые глаза. — Может, потанцуем? — взволнованно сглотнул кареглазый партнер, хватая кисть Эвы, и его сильный голос сливался с шумом женских платьев и передвиганием стульев. Девушка согласно кивнула, ее моментально обдало жаром, и ей стоило начать бояться, что Вильям увидит ее алые ушки и щеки, усыпанные красными пятнышками, но тот, казалось, и вовсе не обращал внимания, а лишь деликатно притянул девицу к себе, и та нечаянно прильнула носом к его матовой шее. Они мгновенно стали жертвами этой игрушечной, крашенной толпы, а он двигался уверенно, гладко, и они кружились, как легкие перышки на ветру, обходя остальных танцующих девушек и парней. Эва неотрывно смотрела на его шею, наблюдая за вздувающейся веной сбоку, а потом решилась поднять взгляд на его лицо, и не ошиблась… Словно очутившись в какой-то дивной сказке, она глядела на его черты и неумолимо просила пощадить ее сердце, потому что вот он – парень, в которого она влюблена с шестого класса; он стоит передо ней, держит в своих руках, и Эва надеется, что никогда не отпустит. Они танцевали, вальсируя по всему залу, туфли Эвы звонко стучали по полу, а сама она смотрела в карие глаза Магнуссона, пока он не потянулся для того, чтобы поцеловать ее. Девушка прикрыла глаза, ресницы затрепетали, а потом ее одернули за плечо. — Эва! Там Ибен, она в истерике, и она ищет тебя, — обеспокоенно жаловалась красотка Роза, кареглазая брюнетка, неизвестно откуда возникшая. Вильям выпрямился и с упреком стрельнул своими карими блюдцами на растерянную девицу, пока та цеплялась за плечо русой и с мольбой кусала тонкие губы. — А что случилось? — нервозно спросила Мун, нехотя оторвавшись всем телом от Вильяма, и заметно насторожилась. Паника немного накатывала на ее легкие, и фантазия чуть-чуть уходила в дикий пляс. — А ты не слышала? — удивленно покосилась на сероглазую девушка. Мун заметила ее частые взгляды на Магнуссона, потому что, верно, она была яро ошеломлена их с Эвой сближению (она и сама не до конца верила). — Кристофер с кем-то поцеловался на прошлой неделе! И она узнала об этом, такой кошмар! — дальше восклицала девчонка, не специально трясся Эву за плечо из-за чрезмерной импульсивности, а русая будто впала в прострацию. Перестав что-либо замечать, она тяжело сглотнула и ошарашенно вгляделась в лицо Вильде, рвано задышав. — Где… где Ибен? — испуганно спохватилась девушка, полностью отпустив руки Вильяма, и просительно уставилась на потрясенную Вильде. — В холле. И Эва побежала в холл, задирая дрожащими руками подол чертового бального платья, которое еще и кололось где-то на спине. Дыхание сбилось, она добежала до нужного места и громко отдышалась, рыская глазами по темному, безлюдному вестибюлю. Ибен в своем воздушном красном платье сидела в небольшом кресле, и ее маленькое тело содрогалось в тихих всхлипах, а оголенные, костлявые плечики неумолимо дергались. Эва виновато прошла к ней ближе, и ее губы скривились в гримасе отчаяния. Обе ее сущности теперь встали против нее, вооружившись огнестрельным оружием, и нападали на больное сердце, а Эва уже давно осознала, как же сильно облажалась. — Эй… Мне так жаль, — боязливо и настороженно, Эва подкралась к Ибен, сминая в руках ткань наряда. Ибен оторвала туманную голову от рук и воззрилась на Эву, всем своим видом показывая свою безысходность, обиду и страх, тушь растеклась черными полосами на белых щеках, темно-карие глаза заползлись какой-то странноватой дымкой, а пухлые губы дрожали, то примыкая друг к другу, то снова расставаясь. — Сука! — то ли хныкнула, то ли злобно рявкнула Ибен; ее милое лицо незамедлительно приняло зверское, беличье выражение, а она резко встала с кресла и настойчиво топнула ногой. Эву словно окатило ледяной речной водой, и она не могла пошевелиться. — Прости меня! Я не хотела, ладно? — эгоистично посыпались жалкие оправдания из уст русоволосой девушки. Она говорила, говорила, но не верила своим словам, потому что врала, признаваясь себе, что хотела этот поцелуй, что не могла сдержаться. Темноволосая сжала кулаки и зажмурила глаза с такой силой, что глазницы должны были вдавиться в ее голову, Эва покраснела и отчаянно взмахнула руками. — Для начала я убью эту стерву, а потом… даже не знаю, что могу сделать с ней, — продолжала свою озлобленную речь Ибен, а потом ее сердитое беличье выражение кукольного лица заменилось задумчивым и анализирующим что-то неясное, и спустя пару секунд она робко и уклончиво спросила: — За что ты извиняешься? Эва осеклась, застыла, и ее язык присох к нёбе и словно залился свинцом. — О ком ты говоришь? — неуверенность отразилась на ее сорванном голосе, она откинула прядку волос, прилипшую в трепещущим губам. Нордхейм скривила лицо, отчего теперь оно выглядело весьма неестественно и оттого неприятно; сбивчиво вздернув одной рукой в жесте полной эмоциональности, другой она придержала складку неудобного платья и презрительно фыркнула. — О Камилле, о ком же еще? — О Камилле? — удивилась Эва. «Либо она что-то перепутала, либо Кристофер и впрямь чудовищный болван и бабник», — пронеслось у нее в голове, отчего Эва вспыхнула. — Да, о Камилле! Она целовалась с Крисом в бассейне, а потом спала с ним в одной постели, чертова шлюха! — взорвалась кареглазая, словно граната, стоило ее только тронуть. Эва задумчиво почесала руку и осознала, что Ибен бессовестно дезинформировали, заменив имя русой на имя несносной Камиллы. Из надутой груди Эвы выполз нахальный выдох облегчения, и за это дурное действие она ругала себя на протяжении минуты, пока ее губы то раскрывались, то снова безмолвно воссоединялись воедино. Громкое появление Кристофера в вестибюле отвлекло двух особ от неловкого разговора. Эва взглянула на юношу, облаченного в красивый черный костюм с атласной бабочкой на шее, пока он уверенно шествовал к ним в своей обычной манере самовлюбленности и ликования. Крис вонзил в Эву тигровый взгляд, скрывающий в себе полный провал и глубокое, яркое отчаяние и мольбу, а когда на него посмотрела Ибен – лицо его опять приняло холодное, притворное выражение, с которым он смотрел на Мун всю неделю. — Ибен, прошу, просто выслушай меня, — четко велел юноша, поставив руки перед своим телом, а девушка безысходно принялась истерить; он схватил обеими кистями ее холодные плечи, врезаясь взглядом в ее карие заплаканные глаза. — Послушай! — Убери руки, козел! Просто перестань меня трогать! — выплевывала она, вырываясь из хватки своего парня, и тот ее послушно отпустил, выдохнув, как свирепый бык. — Камиллы не хватило, да? Мне Юнас все про тебя рассказал, говнюк! Она с вызовом вглядывалась в коричневую радужку глянцевых глаз Кристофера, пытаясь выискивать там хоть что-нибудь осмысленное, настоящее и живое, вопрошая его зеницы о самых разных вещах, которые затрагивали тонкие ветви ее разбитой души, но видела в них только сосредоточенность и взывание о прощении, а сострадание впустило свои когти в ее неопытное сердце. — Объясняй! Чего стоишь? — без какого-либо подобострастного уважения прохрипела она в гневе, испуская из себя разочарование, а Шистад все стоял и молчал, подобно немому, бетонному памятнику, и его осыпали безликие семена сомнения и горечи. — Тогда зачем ты так рвешься высказать мне свою версию, если ее попросту не существует? Ты жалок, Крис, ты всего лишь жалок. И знаешь что? Пошел ты! Дрожащие, крохотные руки Ибен оттолкнули тело отчаявшегося юноши, а сама девушка зажмурила глаза, выталкивая из них блестящие слезы, и убежала прочь в неизвестном направлении, скрываясь от всех недугов и забот. — Я задушу вонючего Юнаса обеими руками, — змеином шепотом запричитал Шистад, когда стук тонких каблучков Ибен испарился, будто бы его и не было. Эва молчала, потому что понятия не имела, что сказать, втягивая носом одеколон Кристофера, который пах сливой, мускусом и немного персиками. Ей казалось, что все было как-то неправильно, но настораживающее желание отбивало в груди ядовитую пульсацию. — Все равно нечего терять, — нетерпеливо пробормотала Эва, и вдруг вскочила с места, подбежала к растерянному юноше, встала на носочки и обняла его обеими руками так, что голые руки согнулись чуть выше его шеи, и, перебросив конский хвостик движением головы назад, поцеловала Кристофера в самые губы. Юноша застыл на одно короткое мгновение, а затем, когда решил углубить сладкий поцелей с Эвой, девушка замотала головой, оторвала припухшие губы от губ Кристофера и гортанно застонала. — Прости меня, пожалуйста! Я опять все испортила, прости! И убежала в первую попавшуюся дверь, ведущую в темный, беспросветный коридор.