Я думала, что ты мой враг, что ты беда моя тяжелая, а вышло так: ты просто враль, и вся игра твоя — дешевая. На площади Манежная бросал монету в снег. Загадывал монетой, люблю я или нет. И шарфом ноги мне обматывал там, в Александровском саду, и руки грел, а все обманывал, всё думал, что и я солгу. Кружилось надо мной вранье, похожее на воронье. Но вот в последний раз прощаешься. В глазах ни сине, ни черно. О, проживешь, не опечалишься, а мне и вовсе ничего. Но как же всё напрасно, но как же всё нелепо! Тебе идти направо. Мне идти налево. Белла Ахмадулина
Италия
Замок Вольтури
Для Алека дни в Вольтерре тянулись долго, мучительно долго. Перед глазами стояла таинственная незнакомка, чей портрет рассыпался, стоило лишь начать вспоминать детали. Казалось, что вот она стоит, улыбается, невинно поддергивает белые плечики, не скрытые чарующим ярко-красным платьем, ты чувствуешь ее запах, ты всматриваешься в ее слишком серьезные голубые глаза… О глаза, единственно, что четко помнил Алек, ни черт лица, ни отдельных деталей, ни кроя этого чертовски соблазнительного платья — ничего, кроме пронзительных голубых глаз и незабываемого запаха, который, кажется, преследует вампира повсюду. Алек не замечал, как последние дни погружался все глубже и глубже в себя, пытаясь поймать в воспоминаниях портрет незнакомки. Вкус крови уже не отдавался приятной, мелодичной сладостью в горле, а все чаще вызывал отвращение, оседая на языке медной горечью. Все больше времени Алек проводил в библиотеке, не замечая грустного взгляда Маркуса. Маркус не знал точно, но был практически уверен, что это та же самая болезнь, что выедает и его душу год за годом. Джейн тоже не знала, но тоже догадывалась. Ее мучила поездка, от которой в воспоминаниях остался лишь внутренний голос, говорящий о том, где они были и больше ничего: никаких деталей, никаких совместных диалогов. Лишь непонимание и какая-то непереносимая тоска, как будто кто-то безжалостно станцевал чечетку на давно похороненных струнах ее души, которые ожили и теперь выедали те немногие крупицы ее холодного сердца. — Алек, — она касается плеча своего брата и поднимает на него глаза. — Что тебя мучит? — А слова застревают в горле, не могут пройти сквозь тугой ком, который никогда не пройдет. Ведь Джейн не может забыться ни в слезах, ни во сне. Она не знает, что больнее — быть рядом с братом или только лишь наблюдать. Наблюдать не получилось, не получалось наблюдать за мучающимся братом… Брат… Джейн уже очень давно перестала называть так Алека, даже мыслях. Она всегда была ответственна за Алека, ведь она старше и сильнее, а он такой беззащитный. Она всегда была рядом и оберегала его, неосознанно она помогала ему ходить, играла с ним, учила плести корзинки. Она любила его улыбку и ямочки на щеках, любила его рыжие волосы, отливающие на солнце золотом, любила его пронзительные голубые глаза. Джейн казалось, что он намного красивее ее… И неважно, что они отражение друг друга. Сейчас Джейн испытывала очень противоречивые чувства, она винила себя, за жажду, за вечность, но при этом не могла найти другого выхода. Джейн никогда не признается себе, но она боится, что брат ее когда-нибудь осудит. Она боится смотреть ему в глаза ведь тогда она начинает чувствовать. — Она… — Не нужно пояснений. Всего три букв подтвердили все, чего боялась Джейн. Несмотря на то, что нигде не говорилось о том, что любовь у вампира единственная, это подсознательно знали все. Джейн, все время находясь рядом с Аро, наблюдала как от любви сгорает Маркус, видела, как он превращается в статую. Она сама не поняла, как попалась в эти путы. Аро. Джейн любила его с первого мгновения. Он был в ее глазах спасителем. Спасителем от людей. Она всегда получала особое удовольствие играя с обедом, медленно-медленно высасывая из пока еще сопротивляющегося тела жизнь. И всегда в эти моменты перед глазами стояла та самая ночь, черная, беззвёздная ночь. Она помнила маму, каждую черточку ее лица, ее голос, говорящий о любви и заглушаемый криком людей на костре, куда и им была дорога. Она не видела ее в огне, тряся головой и закрывая брата от этого ужаса. Тогда и появился Аро. Он стал для нее кумиром. Не соврал, мраморное сердце не болит, оно медленно тлеет, делая тонкие глубокие неощутимые надрезы. Джейн никогда не лгала себе, она всегда знала, что он просто играет с ней, зная, что благодарная влюбленная девчонка сделает все ради удовлетворённой улыбки на его губах и короткого комплимента. Она смирилась с этим, ей этого было достаточно. Она смерилась даже с тем, что Аро, зная все это, продолжал с ней играть. Жестокая игра. Не раз Джейн ловила на себе печальный взгляд Сульпиции. Женщина отличалась от своего супруга мягким нравом. Она даже, не обладая даром своего мужа смогла увидеть ее истинные чувства сквозь непроницаемую маску безразличия. Джейн восхищалась Сульпицией не меньше, чем Аро. Жить с супругом, который одним касанием поймет все твои мысли, чувства и желания, никогда не проявить слабость, даже в своих мыслях. Джейн бы никогда не посмела занять ее место, для Джейн было достаточно быть фавориткой. Сульпиция не проявила к ней враждебности, она и без того знала, что несмотря на время Аро, боготворит ее и будет верен ей вечно, но она так же знала о чувствах Джейн. Сульпиция редко оставляла их наедине, всегда уводя супруга. Сначала Джейн злилась, а потом поняла, что, если Аро проявит к ней немного больше внимания, будет больнее, больнее падать. Сульпиция была тем самым рычагом, который не превращал жестокую игру в кровавую бойню.