***
«Матушка окончательно сошла с ума. Вчера на столь редком семейном ужине, месте встречи большинства наших многочисленных родственников, она прямо во время десерта всем сообщила, что мы уезжаем. Мы — это я и матушка. В Англию. Безоговорочно. Родственники, естественно, не обрадовались сему заявлению. Не обрадовался и я: не уверен, что готов к очередным столь резким переменам в своей жизни. Здесь, в Хайдельберге, у нас дом, семья, друзья, связи, возможное будущее. С кузеном Куно я уже договорился об организации собственного дела после его обучения… Что ждёт нас в Англии? В этой чопорной, далёкой стране, мне совершенно незнакомой? Я не знаю. Но матушка всё уже чётко решила, и оставить её для меня невозможно. Разве смогу я тогда смотреть в глаза своему отражению? … Матушка всегда говорила, что у меня глаза отца. Его смерть дурно на неё повлияла. Его смерть дурно повлияла на всех нас. Я всё ещё не могу поверить…»***
«Англия. Сырая, мокрая и тяжёлая, как свинцовые тучи над головой, страна. Целиком укрыта душащим туманным покровом, и запах цветущих яблонь нашего нового сада просто растворяется в измороси, будто ложка сахара в литровом чайнике. Остаётся лишь привкус. Прошёл только день, а я уже хочу обратно. «Bist du nur ein trüber Gast Auf der dunklen Erde». Разумеется, герр Гёте писал о другом, но эти строки так и продолжают звучать в голове. Не могу спокойно спать; снится что-то мутное и тяжёлое… Зато матушка расцвела, как та самая яблоня. Что же, в конце концов, она и родилась здесь, в Англии. Наверное, тут действительно необходимо родиться, чтобы понять страну. Проникнуться ею. Наверное, эти слова подходят каждой стране. Интересно, что бы сказал отец? … я скучаю».***
«На все вопросы матушка восхитительно изгибает левую бровь и смотрит так, что причину нашего настолько скорого переезда в неизвестность я до сих пор не узнал. Уж не знаю, что же не позволяет считать мне это решение всего лишь проявлением женской легкомысленности. Возможно, тот факт, что матушка моя никогда и не была легкомысленной? Мягкой, лёгкой и счастливой рядом с отцом — да. Скупой на эмоции, с застывшим холодным мрамором лицом — после его смерти. Решительной. Разумной. … не высыпающейся, хрупкой, любимой женщиной. Как бы хотелось мне подхватить её на руки и унести прочь от всех только возможных на этой земле бед! Но вместо этого матушка сурово поджимает губы, хватает меня, и бежит прочь из страны, в которой прожила больше двадцати лет, от людей, ставших её семьёй, от друзей. И молчит. Мне шестнадцать. Я уже не ребёнок. Пусть мои магические силы невелики, матушка должна понимать, что после смерти отца именно я беру на себя роль мужчины и защитника в нашей семье. Почему же вновь и вновь именно я являюсь тем, кого защищают?»***
«Англичане не спешат проявлять участие и вторгаться в чужую личную жизнь. Лишь раз, через несколько дней после нашего переезда, заходили соседи, здоровались, представлялись и уходили восвояси. Но косые взгляды преследуют нас каждый раз, едва мы пересекаем ворота дома: одинокая женщина с сыном, приехавшие из другой страны. Какие же, интересно, слухи бродят о нашей семье? Нет. Не хочу знать. Уверен, что ничего приятного их чёрствые умы озвучить не в состоянии. Англия — страна равнодушия. Матушка говорит, я привыкну и изменю своё мнение, но верится слабо. Эти люди чужды мне. И по нравам, и по духу. Удивляет лишь одно: как же именно эта страна смогла дать жизнь такой девушке, как моя мать? Впрочем, отец рассказывал, что не всё хорошо было в её семье. Кажется, мой дед по материнской линии отрёкся от своей дочери, настолько не одобрил её выбор. Значит, отрёкся и от меня. Меня это не трогает, по правде. Надеюсь, нам и не придётся пересекаться. Не настолько же маленькая эта страна?»***
«На выходных смог вырваться в книжный магазин на Косой аллее. Дел в новом доме на удивление много, и справляться лишь вдвоём не настолько просто, как казалось изначально. И ещё эти… гномы. Проклятие английской земли, не иначе: не припомню, чтобы в Хайдельберге хоть одна семья жаловалась на этих вредителей. Учитывая, что мы с матушкой с такой напастью встретились впервые, пришлось озаботиться дополнительной литературой. Без значительной пользы, разумеется: ассортимент поражал воображение самыми разнообразными классификациями существ, но не способами борьбы с ними. Подал запрос на посещение библиотеки Хогвартса. Обещали рассмотреть в течение месяца, но, чувствую, терпение наше с матушкой закончится гораздо раньше, и мы перейдём к негуманным способам борьбы: альтернативой был бы отказ от желания иметь на заднем дворе красивый сад, что совершенно неприемлемо. Подстраиваться под магических вредителей, разума которых хватает лишь на несвязное употребление излишне экспрессивной лексики? Заводить других, ещё менее разумных? Отец бы никогда нас не понял».***
«Как и ожидалось, терпение матушки закончилось на неделю раньше пришедшего ответа из Министерства. Теперь по нашему заднему двору стоит ходить лишь по специально выложенным и зачарованным дорожкам, а по всем остальным территориям — передвигаться с исключительной осторожностью и с волшебной палочкой наготове. Или фонарём. Почему-то получить разрешение на разведение опасных растений в этой стране в несколько раз проще, чем на посещение библиотеки. Но дьявольские силки не так опасны на земле, как под землёй: уже спустя несколько дней гномы в нашем саду не появлялись. Хоть какая-то польза от бестолкового времяпровождения в книжном на Косой аллее, если знаешь, где эти вредители обитают, то и становится ясно, куда следует направить удар. Матушка, кажется, счастлива. Говорит, подобные растения добавляют саду очарования… Зато появилась официальная причина отваживать незваных гостей от дома: по всем четырем сторонам участка теперь стоят предупреждающие таблички: «Частная территория. Осторожно, дьявольские силки». С каким же удовольствием я выписывал эти строки!»***
«В библиотеку Хогвартса я всё-таки направился. Как и было написано, в третье воскресенье месяца, следующего за месяцем получения ответа. Я даже не сразу поверил, прочитав; это сколько бы мы с матушкой ещё мучились? К тому же даже самая богатая библиотека Соединённого Королевства не смогла предоставить адекватного ответа на вопрос, как бороться с вредителями. Выбрасывать их к соседям? Серьёзно? Никогда не смогу понять англичан. На знаменитый замок взглянуть было интересно. Он действительно… впечатлял. В Хайдельберге тоже был замок, на несколько столетий моложе Хогвартса, но он принадлежал какому-то богатому семейству, да и выглядел куда приземлённей. Каково было бы учиться в такой школе? Домашнее образование — это прекрасно, но, наверное, в чём-то плохо. Я редко общался с людьми вне семьи. Слабо переживал по этому поводу, но, когда встречавший меня профессор приставил ко мне ровесника и удалился, на меня напала растерянность. Что ему сказать? О чём сказать? Стоит ли обратить внимание на редкие солнечные лучи или тёплый весенний ветер, как, я слышал, требует того этикет англичан? Необходимо ли говорить вообще хоть что-то? Тогда я решительно определил, что, как минимум, обязан представиться. — Тараксак Кляйн, — сказал я и постарался как можно более похоже изобразить по-военному точный кивок отца. Когда же следом я выразил благодарность за уделённое мне время, парень посмотрел странно: недоумённо и одновременно высокомерно, так, словно я априори обязан был быть с ним знаком, но, не встретив узнавания во взгляде, представился в ответ: его звали Ламберт. Ламберт Малфой. Оказалось, что новый знакомый — один из старост школы, и я просто не смог удержаться и не расспросить подробней. Я ведь практически ничего не знал о школьной жизни. Да и о Хогвартсе тоже. И когда попытался извиниться за излишнее любопытство, попытавшись его объяснить, мистер Малфой лишь снисходительно пожал плечами, сказал, что развлечь меня беседой по пути ему совсем несложно. Путь был долгим, и мы действительно разговорились. Редко я имел удовольствие вести разговор с настолько разумным собеседником, уж тем более после переезда в Англию. Разумеется, мистер Малфой вёл себя несколько высокомерно, но, насколько я понял во время беседы, он являлся наследником знаменитой по всей стране семьи, и потому, да, ему действительно было, отчего задирать нос. Впрочем, понимание данного факта совсем не означало готовности с моей стороны гнуть пред ним спину, уж не настолько я низкого о себе мнения! Кажется, моему новому знакомому тоже понравился ход нашей беседы, потому как, прежде чем распрощаться, он выразил сожаление о необходимости прервать диалог: у старост, оказывается, достаточно много повседневных обязанностей. По его же инициативе мы обменялись контактными данными для последующего обсуждения поднятой в разговоре темы. Видимо, придётся завести собственную сову… Матушка будет рада».***
«Сегодня вновь приснился кошмар. Ещё более яркий, чем раньше. Ещё более похожий на реальность. А потом выяснилось, что дурные сны этой ночью привиделись не только мне: встретились с матушкой на кухне. Я лишь замер в удивлении, а она начала заваривать чай. С таким видом, будто бы за окном не едва забрезжил рассвет, а уже расцвёл полдень. У неё дрожали руки. И голос, наверное, тоже бы задрожал, потому она молчала. Просто изредка смотрела на меня, и, клянусь, я чувствовал, о чём же именно были её мысли. Я похож на отца. Я почти вылитый отец. Светлые, выгоревшие на солнце волосы; насмешливый прищур голубых глаз; нос, подбородок, скулы. Даже умерев, отец остаётся с нами в моём лице — в моей крови. В нашей памяти. В её снах. Но мне снился не он. Мне снилась война…»***
«Ламберт Малфой высокомерен и заносчив, смотрит на окружение сверху вниз и ведет себя так, будто в крови его отметились и Мерлин, и Мордред, и Моргана сразу. Но при этом у него поставлена речь, отточены жесты, всегда безупречен вид и выпестованы семейным воспитанием манеры… Приятная глазу картина: человек, который уверен в своём месте в жизни и способен одним лишь взглядом донести свою уверенность до других. Пожалуй, я готов им восхититься, столь гармонична его личность. И, разумеется, в одном из писем я предложил ему дружбу. Он её принял. Это восхитило меня ещё сильней: ведь кто я для англичан? Чужак-полукровка, почти сквиб — столь невелики мои магические силы. Я знал, что разговоры доставляют удовольствие не мне одному — но и не верил взаправду, что Ламберт станет мне другом. И не спросить не мог. Что же, в итоге я, несомненно, доволен, что всё сложилось именно таким образом. Пожалуй, единственное, что мне трудно принять в нашей дружбе — это нежное «Ламбин» от его светлой невесты. Право слово, имя подобной силы — человек такой силы характера! — достойны большего, чем это овечье «Ламбин», пусть хоть будет оно звучать трижды очаровательно из уст прекрасной Розали. «Ламеш». Я уверен, отец, уроженец Кёльна, звал бы своего друга именно так».***
«Сны перестают быть снами. Вновь и вновь в руках моего сознания оказываются не картины, но страницы грядущих событий, далёких и пугающих, отчего нет ни возможности их проверить, ни искреннего желания. Люди из моих снов мне незнакомы, но, будучи невольным наблюдателем их жизни, я проникаюсь к ним симпатией — а потому лучше бы им оставаться далёкими нереальными персонажами, плодами бурной фантазии. Было бы горько знать, к чему способен привести блистательный ум при ярых амбициях — главные черты центрального героя моих снов. Черты, которые я вижу и в своём друге. Ламеш ничуть не похож на рыжего мальчишку из видений, но я уверен, задайся и Ламберт подобной целью, мир поглотила бы война. И хорошо, что мой друг настолько влюблён. В свою невесту, в эту жизнь… — «Das Leben ist kurz, um schlechten Wein zu trinken», — смеётся Ламеш в ответ на мою серьёзность, приподнимая бокал вина в приветствии, Розали стоит по его правую руку и чарующе улыбается… Нужно будет уговорить их запечатлеть эту сцену на портрете. Вышло бы гораздо лучше традиционных чопорных картин, я уверен».***
«Я видел его. Это определённо был тот самый мальчишка, главный герой моих дурных снов: рыжий, невыносимо яркий, амбициозный. Я настолько удивился, что замер посреди улицы, и, разумеется, матушка это не пропустила. Тревожить её — совершенно не то, чего я хотел добиться от этого вечера. — Увидел кого-то знакомого, родной? — мягко спросила она, посмотрела пронзительно, и как я мог не рассказать всё? Ламеш, я уверен, посмеялся бы надо мной, но и он сам вежливо зовёт матушку «мадам Кляйн» и целует руки при встрече. … и всё же это был тяжёлый разговор. Не один я вижу войну во снах. Не у одного меня сны… сбываются. Матушка так и не сказала конкретно, что же именно увидела она, из-за чего мы так стремительно покинули Хайдельберг и поселились в английской глуши, но иногда… молчание позволяет догадаться даже о большем».***
«Это бесполезно! Это абсолютно бесполезно! Какой же толк в моём даре, если я не могу использовать его, чтобы уберечь дорогих сердцу людей?! Прости, Розали, прости. Как же мне смотреть в твои глаза теперь, когда?..»