21/V. 23. Петроград.

19/XII. 25. Ленинград.

      Угрюмый и безмолвный, Сергей наблюдал за Машей: она уже оделась и готовилась покинуть квартиру их общего друга — временное пристанище молодых людей на прошедшую ночь. Он не чувствует ничего отталкивающего в словах девушки, а ее глаза, из которых вот-вот потекут слезы, безмолвно, но нежно говорят ему что-то важное таинственным, леденящим шепотом. Есенин сам обостряет ситуацию: это ведь он, а не Вишневская, решил вдруг почему-то, что не нужен ни девушке, ни ребёнку. Ну решился ты взять на себя благородную роль, ну хорошо, а дальше-то что? Будешь с алиментами приходить? Так-то, Сергей Александрович. Держи ее, пока не ушла. Хоть однажды сделай все по-человечески, а не с этим вот своим ненужным ребячеством, слазить с головой в омут всегда успеешь, Сергун. Будь взрослее! Мужчиной, наконец, будь. До чего ты себя довёл? Тебе здоровый тридцатник, Сережа, а у тебя руки дрожат, как у последнего алкоголика. И мысли не в порядке. Копаешься в собственных страхах и не замечаешь, как жизнь вокруг идёт. Вон, Маша уже вышла из комнаты, а ты все сидишь, ничего перед собой не видишь. Есенин вздрогнул и несколько раз ударил себя ладонью по лицу, чтобы протрезветь. Через минуту он уже вскочил с кровати. — Где? Где она? — грубо прикрикнул он на Вольфа. — Так ушла, только что, — растерянно отвечал Эрлих, подавая Сергею какое-то старое весеннее пальто, уже с год висевшее у него в прихожей. Поэт быстро накинул его поверх рубашки и выскочил на лестничную клетку. Есенин сломя голову помчался вниз догонять Машу, но, к его счастью, Вишневская не успела уйти далеко, и уже на улице он ее настиг. — Постой, постой, — кричал он ей, — погоди, Маша. Прости, я дурак, дурак и пропойца, балалаечник, я так виноват, — Сергей догнал девушку и остановил ее, силой заставив развернуться, — не уходи, пожалуйста. Я без тебя пропаду, — он сказал это уже не так громко, но вполне сознательно, — ты же знаешь… Я хочу быть отцом твоего ребёнка.       Совсем не понимала, куда и зачем сейчас идёт Вишневская, совершенно ничего не замечая вокруг себя из-за вдруг возникшей пелены слез. Быть может, домой? В тёплую и уютную квартиру, где одиночество нападает внезапно и начинает изгрызать тонкую шею нежной девушки. Лишь творчество было единственной её отрадой. Ни о чем не думала художница, стоило коснуться ей кисточки. Аж дух захватывало, сводило с ума и пьянило. Стихи писала нынче намного реже; поняла: таланта никакого к этому нет. Да и, к тому же, слова не складывались в изумительные строчки, как бы хотелось, и как это получалось, пусть косо и криво, раньше. Было сложно написать что-то стоящее, и это касалось не только стихотворного жанра, не только поэзии. Хотя, не стоит скрывать: женщина всем сердцем гордилась недавно написанной картиной. Картина послужила отражением её отношения к революции, произошедшей восемь лет назад. Сердце кровью обливалось. Слышит громкий голос позади себя и сразу же замирает. Тут же вспоминает его обладателя и желает уйти прочь как можно скорее, но не успевает, чувствуя сильную мужскую руку на своём плече. Не по своей воле разворачивается лицом, не желая даже в голубые глаза поэта великого смотреть. Тошно ей тут же делается, сердце изнывать от тоски начинает, слезы наворачиваются. Что же ты наделал, Есенин? Без того наслушалась многого прошлым вечером, да и насмотрелась на вещи разнообразные. Сердце отчего-то так бешено колотилось в груди! Голова шла кругом. Что, Сергей Александрович?! Что ещё вдруг понадобилось тебе от бедной Маши? Не достаточно издевательств совершил ты в сторону её? Ещё больнее надо сделать? Давай же, отчего медлишь?! Что мешает тебе вновь финским ножиком ударить по ещё не зажившим ранам? Вишневская заглядывает в самую глубь голубых глаз любимого поэта. Не понимает мотивов поступков его. А теперь что понадобилось? Опять пустые обещания. Закричать хотелось. Сколько же ещё может это продолжаться? Много ли ещё будет этих обещаний? Уйдёт же от неё Сергей ещё задолго до рождения ребёнка, что уж там! Просто качает головой сейчас темноволосая, закусывая губу и сдерживая слезы, когда все перед глазами расплывалось. Прижимается вдруг к Есенину. То ли от холода дикого, то ли от желания почувствовать тепло мужчины. Почему-то так боязно было сейчас, так страшно и холодно. До своей квартиры идти недолго, минут десять от силы. Но все равно чувствовала себя ужасно. Пальто нараспашку! Как так можно?.. На несколько шагов отойдя от мужчины, женщина темноволосая жмурится. Сердце в груди бешено бьется. Наконец-то додумалась пальто застегнуть на все пуговицы. В глаза Сергея не смотрит, не желает. Смысла не было; расплачется ведь только. А что ему говорить? — Я уже ничего не знаю, Серёжа. Хватит издеваться надо мной. Ты думаешь, мне нравится выслушивать твои вечные обещания? Мне ничего от тебя никогда не нужно было: ни стихов, ни денег, ни клятв в любви. Мне просто нужно было, чтобы ты был рядом, и чтобы не признавался в любви каждой встречной женщине. Думаешь, легко мне? Да нет, устала уже я от этого! — слезы текут по щекам. Вытирает их тут же женщина и становится невероятно спокойной внешне, — Я просто люблю тебя.       На свежем, морозном воздухе Есенин ещё крепче протрезвел. Пальто Эрлиха оказалось тесным и неудобным, и поэт, несколько разозлившись, сбросил его с себя. Маша в это время выговаривала ему за недавние выходки, что раззадоривало мужчину ещё больше. Ему повезло, что ноябрьский холод перебивал неприятный запах перегара. — Ведь… можно все исправить? — со вздохом проговорил Сергей неестественно-тёплым, печальным голосом, — это глупо, смешно, по-пушкински, но мне нет без тебя жизни! Я качусь в пропасть и сам с лихвой подстегиваю лошадей, с тобой я в другом мире. Мне хочется жить, с тобой хочется жить, Маша, — Есенин говорил громко и отчётливо, активно жестикулируя, словно это была какая декламация, но на последних словах голос его сорвался и немного стих. Он с ожиданием смотрел на девушку; в глазах поэтах можно было прочесть искреннее, неподдельное раскаяние. Он выбрался из этого омута: теперь все, что было после ссоры с Вишневской и до момента, когда он выбежал за ней на улицу, показалось ему смутным, глубоким сном. Он как будто не жил! Живет только сейчас; сейчас, когда готов ради любимой перевернуть весь мир. Куда же пропало твоё чувство две недели тому назад, Сережа? Между молодыми людьми наступила одна из тех безмолвных, но решающих минут, после которой люди или навсегда остаются вместе, или навсегда расходятся в стороны. Сергей потупил голову и долго не решался сделать шаг в сторону Маши. Руки и лицо горели от холода — он же все-таки был без пальто! Есенин решился наконец перевести взгляд на Вишневскую. Он осторожно взял ее ладонь в свою руку, словно проверяя, можно ли, а после и вовсе вплотную приблизился к девушке, прижав ее к себе. Вообще, он никогда не был сторонником всяческого проявления чувств, но именно сейчас поэт остро сознавал эту необходимость. — Не дождёшься, Вольф! — лукаво восторжествовал он, стараясь развеять эту неловкую атмосферу. Сергей улыбнулся и посмотрел на Машу, прислонившись лбом к ее лбу. — Ты терпеть меня, наверное, не можешь, — мужчина ухмылялся, и от смущения на его лице проступали ямочки. — Прости меня, — вновь с сожалением начал он, совсем тихо, глядя девушке прямо в глаза, — я про ребёнка подумал… Какой дурак… — Есенин ещё нежнее прижал Машу к себе.       Темноволосая женщина вовсе не желала сопротивляться. Решила молча наблюдать за всеми дальнейшими действиями протрезвевшего чуть-чуть мужчины. Почему-то слова его сейчас казались по-особенному искренними. Так хрупкое сердце трепетало от одного только взгляда светло-голубых и таких родных глаз. Правильным ли делом было давать вновь кучерявому поэту тысячный шанс, тысячную попытку позволить все исправить? Все ведь хуже становилось по стандарту после новой данной попытки. Пожалеть боялась вновь о своем решении кареглазая красавица, именно поэтому пока ничего не говорила, слегка сжимая холодную руку поэта в своей. Таким преданным выглядел сейчас он, таким. Таким настоящим! Давно не видела в таком амплуа женщина своего Есенина. Что-то поменялось; да неужели действительно хочет вернуться? Томный взгляд темно-карих глаз, как и прежде, наполнен был лишь укором. Ни одного намека на наличие теплых чувств, разливающихся в грудной клетке женщины по отношению к поэту. Непонимание овладевало постепенно юной дамой. Не понимала!.. Как же так, как такое может быть? Столько пытался мужчина все исправить, а все бестолку. Ничего. Последний шанс. Если не выполнит обещанное, то на порог никогда более его не пустит художница, пытаясь забыть весь этот кошмар. С ребенком видеться позволит, но сама с ним в жизни не заговорит, коли посмеет нарушить вновь данное ей обещание. И вдруг Вишневская осознала! Пока стоит здесь, слушая внимательно Есенина и повинуясь его нежным прикосновениям, сам поэт мерзнет и может вот-вот заболеть! Где в этот момент женское нутро оказалось у беременной женщины, должной предчувствовать что-то неладное? Нет, немедленно нужно вести его домой, дабы отогрелся и еще немного проспался! — Пойдем домой, Сережа, — тяжелый вздох слетает с уст женщины, и та осторожно проводит рукой по его щеке, — Холодно, заболеешь. Не май ведь на дворе. Пойдем, мой любимый, пойдем, — Мария старалась идти как можно быстрее и постоянно подгоняла поэта. В конце концов, речь идет о здоровье ее мужчины. Как ребенок! Не мог, что ли, постоять в этом, пусть и неуютном, пальто? Что ж, взрослый мужчина все-таки Есенин, голова на плечах есть. Вишневская первым делом отправила Есенина в ванную комнату. Всю ночь проспал в подъезде! Все-таки нужно было помыться, да и из кабака он пришел перед этим. Потом уже напоила поэта горячим чаем и сделала все возможное, дабы тот пришел более-менее в себя от леденящего холода, стоящего в величественном Санкт-Петербурге. Затем твердо настояла на том, чтоб Сережа немедленно пошел спать. Следовало ему отдохнуть, прийти в себя, немножко отойти от дурмана алкоголя. Мария действительно очень сильно волновалась за его здоровье. Пока мужчина спал, женщина лежала рядом и, поглаживая его еще слегка влажную кучерявую голову, дремала. От дремоты Марья Александровна очнулась через четверо часов из-за какого-то осторожного и ненавязчивого звонка в дверь. Сразу поняла, кто это может быть. И оказалась права! Вновь с милой дочерью соседки надо было посидеть. Не могла темноволосая женщина отказать своей хорошей знакомой. Все-таки многое сделала для нее, да и неприлично это. Так что, взяв милую девочку Анастасию на руки, женщина пошла в другую комнату. Не в ту, где сейчас мирно спал Сергей. Что ж. Пришло время и стихи Анны Андреевны вспомнить, прочитать!       Весь день Сергей отмечал для себя, какую заботу и тепло проявляет Маша по отношению к блудному поэту. Он и правда был не в духе: грязный, растрёпанный, промёрзший, да ещё и похмелье!.. Она его как ребёнка и переодела, и помыла, и даже спать уложила. Живи, Сергей Александрович, и радуйся жизни! Видя старания Вишневской, он улыбался как мальчишка и приговаривал: «Все-то ты у меня умеешь». Вскоре, правда, Есенин уснул, не заметив, как быстро измотанность его одолела. Но рядом была Маша. Сердце сжималось от тревоги, которая его все ещё не отпускала, но теперь он был уверен, что девушка всегда будет с ним рядом. Даже мысль о ребёнке совсем по-иному повернулась в его голове: он нашёл, что как-то непривычно рад этому, и если бы силы ему не изменили, то непременно бы поговорил с Вишневской здесь и сейчас. Но увы, разговор придётся отложить на вечернее время — сейчас уставшие молодые люди заснули крепким сном. Сергей проснулся от какого-то детского смеха. Он не сразу сообразил, сколько времени прошло с того момента, когда он в последний раз смотрел на большие настенные часы, но сейчас они показывали седьмой час вечера. Сергей был немного заспанным, и лицо его казалось измятым, но он чувствовал себя вполне бодро и особенно радостно. Правда, спросонья он все ещё не мог разобрать, чей это голос и смех раздаётся так громко за стенкой. Поэт встал и, потирая глаза руками, прошёл в соседнюю комнату. Маша играла с какой-то маленькой девочкой. Ему на минуту показалось, что эта внезапная картина была лишь очередным сном. Но нет! Девушка с ребёнком не сразу заметили присутствие Есенина, однако, увидев незнакомого мужчину, довольно рослого и сурового на первый взгляд (хотя он всего лишь был сонным!), маленькая Настя испугалась и спряталась за Вишневскую. Сергей быстро смекнул, в чем дело, и решил разрядить обстановку. Маша как-то рассказывала ему, недели с две тому назад, про соседку и её дочку, с которой бедной художнице часто приходится сидеть. Мужчина подошёл к ним поближе, присел на корточки около съёжившейся от стеснения Насти и протянул ей руку. — Меня Сергеем зовут, — сказал он ей, широко улыбнувшись и вообще совершенно изменившись в лице. — А тебя? — он пытался подружиться с девочкой. — Насьтя, — робко протянула она и подала свою маленькую ручку. — Скажи, Настя, что вы тут с тётей Машей делаете? — Есенин с усмешкой посмотрел на возлюбленную и продолжил допрашивать смущённого ребёнка. Девочка не отвечала. — Не бойся, я ее друг, — кивнул он головой в сторону Вишневской, — можешь называть меня дядей Серёжей, — с забавным усердием пытался поэт понравиться Насте. У него даже лицо в этот момент прояснилось: ни следа от попоек или бессонных ночей в кабаках! Он сам выглядел настоящим ребенком. — Что же вы, девушки, такие молчаливые? — подмигнув Маше, обратился он, наконец, к ней.       Стоит ведь подметить! Не только Вишневская изящно, тепло заботилась о своём любимом мужчине и волновалась за него больше, чем за кого-либо вообще. Конечно, не единственный Серёжа был подвержен такой заботе со стороны молодой художницы! Сам муж, погибший военный с высоким чином, тоже не был обделён этой искренней и душевной заботой. Сама женщина замечала жесты внимания и тепла, проявленные поэтом в своей особой манере, тоже. Нет, речь шла сейчас вовсе не о стихах! Да и, к тому же, кому их только не посвящал поэт. Сколько этих женщин было? На пальцах не перечесть! Впрочем, нынче для художницы это было не таким важным. Главное — Серёжа рядом. Сейчас спал рядом, за стеной, и не было причин для беспокойств. Вспоминала Мария, как каждый вечер засыпала без одеяла, а просыпалась укутанная им полностью! Да и много заботы было в других проявлениях. Всё-таки умеет мужчина любить. Марья Александровна очень сильно заботилась сейчас о маленькой девочке, пускай чересчур застенчивой и скромной, хотя рядом с милой и доброй художницей пятилетняя Настенька чувствовала себя уверенно и беспечно. Окутала всем своим материнским теплом соседскую девчонку, не веря самой себе и своему счастью. Через девять месяцев сама станет счастливой матерью!.. Страшно было представить грядущую жизнь, очень даже. Не сбежит ли от неё Сергей? Надеялась, что все образуется и будет хорошо. Любит ведь ее так сильно Есенин, сердце аж разрывалось. А пока нет своего ребёнка, занялась полностью пятилетней девочкой: накормила голодного ребёнка (работа матери-одиночки приносила мало дохода, увы. Часто сама Вишневская помогала в этом плане и никогда не просила, не принимала ничего взамен!), прочитала стихи Анны Андреевны, а после чего поговорила с маленькой девочкой на нейтральные темы, которые Насте хотелось обсудить. А заметив испуг и смущение, сразу поняла, что Сергей проснулся. Мария наблюдала за всей великолепной картиной с мягкой и доброй улыбкой, слегка пройдясь рукой нежно по кудрям Есенина. Другой бы ребёнок пятилетний рад был пообщаться с далеко не скучным мужчиной, но не эта девочка прелестная! Спряталась за Машу и стеснялась жутко Сергея, потупив глазки маленькие в пол. Тогда пришлось самой женщине вмешаться в разговор. — Настенька, — ласково позвала женщина девочку, поглаживая по волосам, — Сергей Александрович тебя не обидит, не бойся. У него у самого есть дети. Он — очень хороший человек. Помнишь стих, который я читаю тебе перед сном? Это он написал. — Заметался пожар голубой?.. — с недоверием протягивает девочка и уже как-то более воодушевленно и с восхищением смотрит в темно-карие глаза темноволосой женщины. Вишневская лишь утвердительно кивает. — У него есть дочка Танечка, которой семь лет. И сын, Костя. Ему пять лет, как и тебе, — слабо улыбается Мария. Помнила, с каким трепетом и любовью Серёжа рассказывал о своих детях. И после этих слов Настя как-то более уверенно сжала руку поэта в своей. Анастасия неуверенно попросила Сергея Александровича прочесть ей стихи Ахматовой или же свои собственные. Этот мужчина, получается, Настенькин любимый стих написал! Доверяла теперь ему в этом плане смущённая девочка. Мария молча же удалилась под шумок, дабы попить чай и немного отдохнуть. Вернулась через некоторое время, усевшись в кресло и устало прикрыв глаза, слушая голос Есенина.       Маша помогла Сергею скорее завязать знакомство с его пятилетней читательницей. Мужчине не хотелось читать собственные стихи: почему-то именно теперь он все больше отдалялся от прежних тем в своей поэзии и ещё больше метался в поисках новых форм. Он решил почитать Насте любимые пушкинские и лермонтовские строки. Девочка слушала так внимательно, что этим самым приятно удивляла Сергея. Он весь светился, когда та договаривала вместо него самого известные слова Александра Сергеевича. Такая маленькая, а столько знает!.. От кого только набралась? Он сначала сидел вместе с ней на небольшом диване, находившемся посреди комнаты, но потом, когда Маша вышла по своим делам, Сергей пересел на стул, пододвинутый к миниатюрному письменному столику, и подозвал девочку к себе. Она забралась на коленки к поэту, и тот начал учить маленькую Настю сочинять стихи. Она даже писать не умеет, Сергун, чему ж ты ее научишь? А, не беда! — отвечает он сам себе. Что-нибудь да получится. Малышка осторожно ведёт рукой по листу бумаги — Сергей поддерживает ее и показывает, как правильно пишется гласная «у». Через несколько минут получается первая строчка. Настя не хлопает радостно в ладоши, как это делает обычно при Вишневской, но с гордостью смотрит на проделанную ею работу. Сергей улыбается и продолжает вместе с ней дописывать окончание строфы. В это время вошла Маша. Сергей даже внимания не обратил — продолжил заниматься с Настей. Он смотрел на неё с отцовской теплотой и думал почему-то об их с Машей ребёнке. Они ведь так и не поговорили! А он теперь ещё осознаннее понимает, как сильно не хватало ему в жизни Вишневской. Как только она рядом — все налаживается. И жить хочется, и писать, и с поэтами-гигантами на диспутах тягаться, и даже ещё одну поэму написать. Главное, чтобы Мейерхольд его, Есенина, поставил, а не какого-то там Маяковского. Какие кабаки теперь! Ему уж точно не до этого будет. Вся жизнь по-другому пойдёт, вот увидите! Это он так отчаянно рвётся доказать своим товарищам-собутыльникам и всей лающей на него своре, что он все ещё Есенин. У него теперь семья будет! Настоящая. Ребенок… Дочка. Он хочет дочку. Он в Танюше души не чает, жалеет только, что все так получилось. Есенин и на Машу теперь совершенно другими глазами смотрит… Мысли поэта спутались, но все до единой были счастливыми. На небе, тем временем, медленно сгущались зимние сумерки. Соседка вот-вот должна была прийти за дочкой. — Я открою, — сказал Сергей, когда в дверь раздался звонок. Настя не хотела его отпускать и удобно устроилась на руках мужчины. Они вошли в прихожую и вместе открыли дверь ключом. Девочка уже засыпала, и поэт осторожно передал малышку матери. — Уже темно, — тихим, спокойным голосом протянул Есенин, когда соседка ушла и они с Машей вновь остались вдвоём. — Ты пойдёшь спать или ещё посидишь? — Маша подняла сонный взгляд темно-карих глаз не Серёжу. — Посижу, наверное, — задумался Сергей и тут же добавил тревожным голосом: — Маш, постой… Мы так и не поговорили.насчёт ребёнка. — А что тут разговаривать?.. Я беременна, тут уже ничего не поделаешь, — с усмешкой молвит девушка, не поднимая взгляда, — Правда, Сереж. Есть ли повод? — Я не хочу, чтобы ты думала, что… — поэт не могу подобрать нужных слов, чтобы объясниться с девушкой, — в общем, я хочу сказать, — чуть увереннее начал он, подходя к Вишневской, — я очень хочу, чтобы у нас был ребёнок. — Я знаю, — тихо кивает женщина. Наблюдая за поведением поэта с Настей, Мария поняла это и нисколько не сомневалась, — я знаю, Сергей. — Спасибо, — он с благодарностью посмотрел на неё. — Тебе нужно поспать, я все приберу, — сказал Есенин, все ещё чувствуя под собой груз вины перед беременной девушкой. — Поспать? Нет, все в порядке. Я сама. К тому же, здесь убирать нечего. И тебе тоже не мешало бы поспать, Серёжа. — тихо вздыхает женщина, поднимаясь с кресла. Всё-таки утомилась она, проводя время с Настенькой. — Я только проснулся! — наигранно-радостно ответил поэт. Он старался развеселить Машу, но у него ничего не выходило. — Маш, послушай, тебе бы действительно не мешало отдохнуть. Ты вечно обо всех заботишься… Пожалуйста, — он посмотрел на неё уверенным, грустным взглядом и взял за руку, — ты устала. — Хорошо, — тяжело вздыхает Мария, медленно решив пойти в спальню. Жутко клонило в сон. На днях ещё должен был приехать любимый Сандро, друг ее сердечный! Это радовало. — Только не засиживайся.