Между жизнью и смертью

Между жизнью и смертью Он здесь навсегда, и отмечать проходящее время не имеет никакого смысла. Северус парит, когда они возвращаются за его телом сразу после рассвета. Утреннее солнце только-только начинает рассеивать туман, покрывавший подобно паутине холмы ночью – ночью, что Северус провел в отрыве от реальности во всех смыслах этой фразы. Он наблюдает, словно бы чьими-то чужими глазами, как Хагрид тяжело входит в комнату в сопровождении Гермионы Грейнджер и… Северус пытается втянуть воздух так быстро, что, будь он действительно на это способен, закашлялся бы. Потому что вслед за остальными в комнате появляется Гарри Поттер – его одежда обгорела и порвана, волосы и кожа грязные, а очки сидят на носу наперекосяк. Он выглядит изможденным, взволнованным и, кажется, от усталости вот-вот свалится с ног, но он неоспоримо жив. С ошеломленным видом он держится чуть в стороне, когда Хагрид качает огромной косматой головой, а Грейнджер протягивает руку, словно чтобы прикоснуться к телу, но затем отдергивает ее. Северус с удивлением замечает слезы, струящиеся по ее щекам, и что поражает его еще больше, это то, как осторожно, практически нежно Хагрид поднимает тело на руки и прижимает к покрытой бородой груди. Втроем они покидают хижину, так и не произнеся ни слова. Мрачная процессия. Северус ощущает что-то вроде фантомной боли в глазах, где больше нет слез, которые он жаждет пролить. ________________________________________ Заметив привидение профессора Снейпа в первый раз, Гермиона не уверена, видела ли она что-то на самом деле; сквозь слезы весь мир вокруг расплывался, а он был лишь пятном на краю ее поля зрения, клочком тумана в форме человека. Она бежала, позволяя ногам, а не голове, решать за нее в отчаянном стремлении убраться как можно дальше, дальше, хотя почему ноги привели ее именно в это ужасное место, она не знала. Осознав, где находится, она спотыкается и падает, поскользнувшись на гравии и ударившись при этом коленями и оцарапав ладони. Она глядит на Визжащую хижину, на облезлые доски и отсутствующую местами черепицу и думает, что ее может стошнить. И тогда, тогда она замечает его – лишь мельком в проеме разбитого окна за досками, которыми оно заколочено. Ее сердце начинает биться быстрее («Нет»), она поднимается на ноги и отряхивает ладони о мантию; кусочки гравия падают на землю. Внутри хижина особо не изменилась. Она стоит, стиснув кулаки; сердце бьется с такой силой, что едва не причиняет боль, и она заклинает себя снова не бросаться наутек. «Это просто здание», - думает она. Но ведь то же самое можно сказать и про Хогвартс, а ей не хватило храбрости остаться там хоть на несколько минут и не расклеиться. Глубоко дыша через нос, она смотрит на окно, в котором, как она думает, видела его – сейчас там нет ничего, кроме обрывков занавесок непонятного цвета, вылинявших под лучами шотландского солнца. Она осматривает комнату: толстый слой пыли покрывает все поверхности, даже пол. Даже пятно крови на полу. Она бросается вон из дома. Она видела его. Она в этом уверена. ________________________________________ Она возвращается следующим же днем, трансгрессируя к крыльцу хижины. Часто дыша, она толкает дверь кончиками пальцев, хотя мышцы напряжены до предела. Ей с трудом удается удержаться от того, чтобы развернуться и броситься вниз с холма и бежать, пока не достигнет Хогсмида. В этот погожий день солнечный свет проникает в хижину через щели в досках, закрывающих окна, и в его лучах весело кружатся пылинки. В комнате не видно никого: ни живого, ни мертвого. Гермиона тщательно следит за тем, чтобы не смотреть на темное коричневое пятно на дощатом полу. Когда она поднимается по ступеням, лестница скрипит. Перед ней дверь, провисшая на петлях, которая открывается от малейшего касания. Она тоже скрипит. Представшая ее взгляду спальня заставляет ее нервничать. Как и комната внизу, пол и стены здесь покрыты следами когтей, но затхлый запах, вид кровати – узкой и металлической, с пожелтевшим и загрубевшим бельем, покрытым пылью стеганым одеялом и подушкой, продавленной по центру, словно прежний житель хижины поднялся однажды утром и просто забыл вернуться – заставляют Гермиону задрожать. Обстановка в комнате кажется ей зловещей. Но не настолько зловещей, как фигура в углу, парящая в десяти сантиметрах над полом. Гермиона резко втягивает воздух, вдохнув порядочно пыли. Она заходится в приступе кашля – таком сильном, что сгибается пополам, прижав ладонь ко рту. Откашлявшись, она медленно-медленно поднимает глаза к тому месту в углу, будучи уверенной, что призрак исчез, но он все еще там. Скрестив руки на груди, он наблюдает за ней со своей новой позиции, еще больше возвышавшей его над ней и позволявшей еще снисходительнее смотреть на нее вдоль своего кривого носа. Гермиона издает несколько сдавленных звуков. - П… профессор Снейп? – наконец шепчет она и делает шаг в комнату. Еще мгновение он смотрит на нее, а затем отвечает: - Во плоти. – Когда она отшатывается, он искривляет верхнюю губу в усмешке. – Так сказать. Он приближается – достаточно близко, чтобы она рассмотрела края раны на его шее и окружающую ее кожу жемчужно-белого цвета; сама рана темно-серебристая, почти черная. Она дышит слишком часто, загипнотизированная происходящим, напуганная. - Ох. Да. Сэр, я думала, что заметила вас вчера, - говорит она. Она старается смотреть ему в лицо. – Я была уверена, но вы пропали… - Я призрак, мисс Грейнджер. Я с легкостью прохожу через стены или потолок, если захочу. Из его слов следует неожиданный вывод. - Но сейчас вы не хотите? - Очевидно. - Но почему нет, сэр? Раздражение на его лице не изменилось со времени их уроков в школе. - Очевидно, - говорит он, и неприязнь буквально сочится из каждого слога, - окончание школы не исцелило вас от привычки без конца задавать вопросы. Гермиона уже открывает рот, возмущенные слова грозят сорваться с языка – «Очевидно, смерть не исцелила вас от склонности быть козлом», – но она сдерживается, когда призрак Снейпа обнажает зубы («О боже, они в крови, о боже»), и ей кажется, что она вернулась на несколько месяцев назад и снова слышит его крик, видит, как его тело падает на грязный пол хижины, его кровь течет из раны на шее, заливая рубашку, пальто, а пальцы безуспешно пытаются зажать рану. Серебристые капли воспоминаний, покидающие его тело, а на лице застывшее выражение паники. Он умер в отчаянии и страхе и… Она видит его тело, лежащее рядом с другими в Большом зале после того, как битва была наконец-то – наконец-то – окончена. Его губы, застыв в стадии трупного окоченения, обнажали зубы, покрытые кровью. Она снова чувствует смесь тошноты и стыда. - Я не окончила школу, - сбалтывает она, когда тишина начинает действовать на нервы. - Я должна была вчера сдавать ЖАБА – профессор Макгонаглл предложила эту возможность всем, чей седьмой курс обучения был прерван из-за войны – но я… не смогла. – Она смотрит на свои кроссовки; кровь стучит в ушах. – Я запаниковала. Я не ожидала… Я не была в замке со дня битвы и не смогла… Она ожидает, что Снейп начнет ворчать, но, рискнув посмотреть на него, обнаруживает, что его лицо абсолютно бесстрастно, если не считать блеска невероятно черных глаз. - Я не знаю, видели ли вы Хогвартс с тех пор… Я лишь… столько еще лежит в руинах, и Большой зал совсем другой… - Зачарованный потолок больше не зачарован, и именно вид тяжелых серых перекрытий каменного потолка, нависающего настолько ниже простора неба, когда-то видимого там, стал последней каплей, заставившей Гермиону пуститься бегом прочь из школы, ощущая во рту привкус рвоты, еще до того, как начались экзамены, к которым она готовилась с одиннадцати лет. - А, - холодно произносит Снейп. – Возвращение в Хогвартс теперь для меня сложная задачка, учитывая, что я привязан к месту своей смерти. Волна жгучего стыда окатывает Гермиону с ног до головы. - О боже, конечно же… Мне очень жаль, - говорит она. Как она могла повести себя настолько бестактно? Снейп пожимает плечами. Судя по его виду, ему бы очень хотелось очутиться где угодно, но не здесь. Или же чтобы где угодно, но не здесь, оказалась Гермиона. Или же они оба. - Я не стал скрываться от вас сегодня не просто так, - говорит он, глядя куда-то поверх ее плеча. – Я бы предпочел, чтобы продолжение моего… существования, назовем это так… осталось тайной. Я не желаю, чтобы меня донимали вечность напролет. Не говорите никому. – Он резко заглядывает ей в глаза. – Если, конечно, вы уже не сделали этого. - Нет, сэр, - заверяет его она. Прошлым вечером она хотела связаться с Гарри и Роном с помощью летучего пороха, но смесь горя, вины и стыда за свою слабость, заставившую ее сбежать еще до начала экзаменов, остановила ее. Она моргает, чувствуя, как слезы подступают к глазам, за мгновение до того, как они начинают струиться по ее щекам и губам. Она засовывает пальцы в рот, словно ребенок, и прячет голову в плечах, словно надеется скрыться в раковине подобно улитке. Ее всхлипы все равно прорываются наружу, несмотря на пальцы, и это очень громкие звуки в этой тихой комнате. - Простите, сэр, - удается выдавить ей. – Я просто… это все так… я на самом деле не ожидала, что найду вас… Мне жаль, что вы умерли, мне так жаль… Метафорические призраки погибших на войне месяцами преследовали ее, проникая в сны, нанося удары в самые неожиданные моменты бодрствования. Но смерти остальных она видела лишь мимоходом, сражаясь за свою жизнь. Смерть Снейпа была другой – внезапной и ужасной. И его призрак… его призрак реален. - Мне очень жаль, - шепчет она снова, и в этот момент что бы ни позволяло призраку Снейпа держать себя в руках, уступает. Он бросается к ней, оказавшись вдруг совсем рядом, и Гермиону окатывает холодом. - Вон отсюда! – кричит он. Его глаза – такие отстраненные мгновение раньше – сейчас совершенно безумны; он в сотню раз страшнее, чем когда-либо на уроке, и Гермиона отступает назад. Призрак Снейпа гонится за ней, пока она не оказывается на лестничной площадке. Она едва не падает спиной вперед, но успевает ухватиться за перила, и вот уже она бежит, бежит не разбирая дороги, вниз по ступеням, вон из хижины и далее по траве. Она преодолевает половину расстояния до Хогсмида, прежде чем рискует остановиться – ее легкие болят от недостатка кислорода – и прислушивается, не доносятся ли приближающиеся шаги позади, и только потом соображает – идиотка! – что даже если бы Снейп мог последовать за ней, она бы никогда не услышала его. ________________________________________ Каждый ученик Хогвартса с первого же приветственного банкета знает, что привидения реальны и продолжают существовать после того, как их сердца перестали биться, потому что они сами этого захотели. Будучи первокурсником, Снейп довольно рано решил, что подобное существование не только свидетельствует о трусости, но и само по себе глупо. К этому возрасту он уже успел увидеть жизнь с самой нелицеприятной стороны и искренне не понимал, как мог кто-то по своей воле остаться в этом мире, если у них был шанс покинуть его. Так что Северус по достоинству оценивает иронию своего нынешнего состояния. Он помнит боль, когда клыки чертовой змеи разорвали его горло; помнит свое отчаяние от осознания, что он не сумел выполнить свое обещание, а также глаза Лили перед ним за толстыми стеклами очков. Он не помнит, чтобы делал осознанный выбор остаться после смерти своего тела – только что неожиданно, подобно ощущению свободного падения в момент отхода ко сну, он с недоумением и чувством нереальности обнаружит, что наблюдает за своим телом сверху. Гораздо дольше, чем должно бы, у него занимает осознание того, что теперь он куда более одинок, чем когда-либо был при жизни. Одно дело – намеренно дистанцироваться от других, когда живешь в битком набитой школе с ежедневным общением, пусть и профессиональным, с людьми. Совсем другое – когда одиночество не твое решение, но непреложный факт. Поэтому Северус жалеет о своей вспышке почти сразу же, но к этому моменту мисс Грейнджер, конечно же, уже покинула хижину, а он не может броситься за ней следом, даже если бы его гордость позволила ему это. Ее рыдания заставили его почувствовать – почувствовать – себя выведенным из равновесия и потрясенным перед лицом осознания, что по какой-то неведомой причине живые не ненавидели его так, как он ожидал, и что ему не привиделась забота, с которой она, Поттер и Хагрид отнеслись к его телу все эти недели назад. Однако его новообретенная взамен прежнего тела форма не способна на физическое проявление эмоциональных подъемов, к чему он был привычен, и это сбивает его с толку – это отсутствие физических ощущений. Ему кажется, что пальцы должны трястись, а дыхание – быть прерывистым. Но ничего из этого не происходит – совсем ничего, если не считать нарастающих чувств, которые в конце концов вырываются из него криком. Своего рода очищение. Теперь он парит напротив окна, бессильный и иллюзорный. ________________________________________ Гермиона не говорит Гарри и Рону о призраке Снейпа, но едва сдерживается. В течение месяцев с того дня, как он выгнал ее из хижины, она вспоминает о нем в самые неожиданные моменты, например, готовясь к экзаменам ЖАБА, которые она будет – будет, черт побери! – сдавать всего через несколько месяцев, или ожидая своей очереди к порталу в Австралию, или лежа без сна в постели, потому что завтра ее первый день на работе, и она без ума от страха. Она даже думает о профессоре Снейпе во время ужина с Роном, когда тот приглашает ее в годовщину сражения в Хогвартсе в тихое местечко, потому что она говорит ему, что не сможет пережить торжества или даже одну из нервных речей Гарри в министерстве. Даже тогда, когда Рон берет ее ладони в свои большущие руки, выглядя при этом очаровательно дерзким и напуганным одновременно, и просит выйти за него замуж, а затем надевает ей на палец простое кольцо, и она улыбается так широко, что ей кажется, что лицо сейчас треснет, Гермиона моргает и вдруг – в эти доли секунды между тем, как закрывает глаза и снова открывает их – видит не что-нибудь, а призрака Снейпа, видит его ничего не выражающее лицо, его поникшие будто в поражении плечи. Она моргает снова, но изображение по-прежнему так и стоит у нее перед мысленным взглядом. Почему? Почему? Рон нежно гладит ее ладонь, что-то говорит и улыбается, но она его не слышит. Этой ночью Гермиона не может заснуть: ее преследуют мысли о Снейпе, в одиночку коротающем время в холодной пустой хижине, о контрасте между ее относительно счастливой жизнью и его несчастным существованием после нее. Она сидит с чашкой чаю сильно позже, чем обычно ложится спать, и размышляет над тем, спят ли привидения, видят ли они сны и чем занимаются днем. Ей нужно будет углубиться в изучение этого вопроса. Наконец она ложится в постель к тихо посапывающему в подушку Рону. Он едва шевелится, когда она прижимается к нему и закидывает руку ему на ребра и ногу на его бедро, стараясь согреться от его тепла, стараясь перестать дрожать. ________________________________________ Большую часть времени Северус занимается тем, что пытается дышать. Когда у него еще было тело, он не ценил эту способность, не понимал примитивного великолепия своей физической оболочки. Его тело, непривлекательное и нелюбимое, скорее доставляло ему неудобство своей склонностью накапливать грязь, а также потребностью в еде и оправлении естественных потребностей. Теперь же он скучает по своему телу, скучает по возможности прикасаться к вещам, взаимодействовать с ними. Ему отчаянно хочется взять вилку и нож, попробовать что-то столь приземленное, как каша. Он мечтает ощутить подушечками пальцев скользкий глаз жука, похожий на пудру высушенный мох, мечтает подержать в ладони тяжелый лунный камень. Его бесплотная сущность теперь проходит сквозь стены, словно бы это их, а не его, на самом деле нет. Северус буквально ощущает боль от желания прикоснуться к чему-то, почувствовать что-то, что угодно, плотное рукой или ногой. Он горячо мечтает, что в следующий раз, когда вознамерится подняться на второй этаж хижины, то сильно ударится головой о потолок. Но самое странное, что больше всего он скучает по ощущению воздуха, проходящего туда и обратно через его ноздри, по краткому мгновению наполненности груди, когда полностью заполняются легкие. Его неспособность вдохнуть хоть что-то кажется ему неправильной на каком-то фундаментальном уровне. Он широко-широко открывает рот, практически ожидая хруста в протестующей против такого челюсти, старается втянуть в себя воздух, но его грудь остается совершенно пустой. ________________________________________ Обычно Рон не возражает, когда Гермиона проводит выходные в библиотеке министерства. Это дает ему возможность играть в квиддич с друзьями или сидеть дома и смотреть телевизор без постоянных замечаний жены по поводу вонючих ног на кофейном столике или крошек по всему столу, оставшихся после того, как он сделал себе бутерброд. Кроме того, он понимает – или думает, что понимает – насколько важны для нее ее исследования. Все внутри Гермионы сжимается от вины каждый раз, когда он спрашивает: «Сделала сегодня открытие, любимая?», но она заставляет себя улыбаться в ответ и качать головой. К тому же, она на самом деле по чуть-чуть изучает заклинания памяти, хотя бесплодность этих попыток порой грозит сломить ее. Так что на самом деле она не лжет Рону. Да и она ведь дала слово, что никому не расскажет о Снейпе, и ей не удается придумать никакого другого правдоподобного объяснения для Рона тому факту, что она проводит день за днем изучая все, что только может найти, о привидениях. Это исследование не должно бы ощущаться таким… недозволенным, но именно такое чувство живет внутри Гермионы. У нее скопилось множество записей по этой теме, которые она хранит среди рабочих документов, в которые, как она знает наверняка, Рон никогда не заглянет. ________________________________________ В комнате внизу пол состоит из тридцати трех досок. Порой Северус проводит дни напролет, изучая рисунок дерева и водя пальцем над завитками, словно на самом деле может пощупать их. Его любимая доска с трещиной посередине, которая, если прищуриться, похожа на печально искривленный рот, над которым два маленьких завитка напоминают косые глаза. Полосы на доске расходятся вниз от трещины, и иногда Северус представляет, что видит лицо Дамблдора над каскадом его идиотской бороды – Дамблдора, который застрял в этом аду вместе с ним. - Это все твоя вина, мерзавец, - шипит он. Дамблдор в доске глядит на него в ответ со сводящей с ума невозмутимостью, как делал его реальный прототип в жизни. ________________________________________ Каждый раз на рассвете он вслух считает дни, повторяя номер этого утра пять раз, чтобы как следует запомнить до следующего утра. Ему бы хотелось наносить отметки на стены – аккуратные группы по пять маленьких палочек – но он не в состоянии взяться за что-либо, отметить хоть что-то. Его ногти столь же иллюзорны, как воздух. Ему так хочется ломать, крушить, чувствовать, как что-то хрустит в его руках. Вместо этого он кричит и кричит, издавая полный ярости и агонии вой, который, как Северус полагает в более ясные свои моменты, поддерживает репутацию хижины на должном уровне. ________________________________________ Он может выходить наружу, но отойти способен лишь метра на три. Он парит над травой и смотрит в небо, он даже видит Хогсмид вдалеке – эдакое нагромождение крыш. Поначалу он ежедневно предпринимает попытки прорваться через этот сдерживающий его барьер, но безрезультатно – нет никакой физической преграды, во всяком случае, он ничего не смог нащупать. Он просто не может сдвинуться дальше определенной точки. Сама же хижина – просто воплощение кошмаров. Как правило, ему удается игнорировать окружение, хотя требуется достаточно сильная концентрация, чтобы не видеть отметки когтей на стенах, полу и мебели; чтобы забыть, как он стоял в конце туннеля, прищурившись, и не догадывался о темном похожем на собаку существе перед ним. Чтобы забыть тот кислый привкус страха, чтобы не видеть каждый раз, заходя в хижину, ту самую темную фигуру перед собой, не представлять ее дыхание на своем лице. Чтобы всегда смотреть мимо темно-коричневого пятна на полу и не вспоминать горячую и неостановимую пульсацию крови и воспоминаний, покидающих его тело. Иногда он видит людей, проходящих мимо, в виде крошечных темных точек. Он не может вспомнить время, когда ему не хотелось находиться в стороне от людей. ________________________________________ Однажды Северус сбивается со счета. Он открывает рот, чтобы назвать номер утра, но с трудом издает только какой-то невнятный звук. Он широко распахивает глаза и практически чувствует бешеное биение сердца в груди. Он снова открывает рот, решительно не желая поддаваться панике, и твердым голосом произносит: - Три года, восемь месяцев, три недели и… Нужно остановиться, потому что он не помнит количество дней. Не имеет ни малейшего понятия. Четыре дня? Пять? Он пытается вспомнить, но без толку. Он пролетает через стену и пустым взглядом смотрит на отдаленные холмы, залитые золотым светом встающего солнца, тогда как липкий страх наполняет его, и с силой тысячи раз испытанного заклятия Круциатус он вдруг понимает, что он здесь навсегда, что попытки отмечать прошедшее время не смогут это изменить. ________________________________________ Джини уговаривает Рона и Гермиону посетить памятную церемонию в Хогвартсе. - Если вы придете, это будет много значить для Гарри, - говорит она шепотом однажды утром за завтраком на площади Гриммо. Гарри наверху меняет Джеймсу подгузник. – Я знаю, что вы ненавидите подобные мероприятия, знаю, что это тяжело, но… пожалуйста. Он столько готовился… Приподняв брови, Рон смотрит на Гермиону. Он не спорил с ней в прошлом, когда она говорила, что не хочет – не может – пойти на какие-либо памятные мероприятия, хотя это один из его братьев числится среди погибших. Но это все так жутко, все эти политики и их напыщенные речи. Она читает газетные статьи, выходящие следующим днем, хмурится на движущиеся фотографии с неискренними улыбками и Гарри, всегда Гарри, выглядящего словно бы не в своей тарелке, но решительного. Гарри посетил каждое такое мероприятие за последние шесть лет, но до этого ему не приходилось планировать их. Памятная церемония в Хогвартсе – нечто совсем иное, она знает это. Гарри спускается, держа на руках маленького Джеймса. Гермиона улыбается другу; он выглядит уставшим, но счастливым, и ей вдруг кажется эгоистичным снова отказать ему. Так что она соглашается. ________________________________________ - Если бы у меня был топор, - однажды говорит Северус Дамблдору-в-доске, но затем замолкает. Скривив губы, он склоняет голову и смотрит на пол. – Если бы у меня был топор, - начинает он снова, - и возможность обращаться с ним, я бы оттяпал тебе эту дурацкую бороду. – Он закрывает глаза, представляя, как густые волны белых волос беззвучно опадают на пол. Затем снова смотрит на пол. - А после этого, - говорит он дальше, - я бы взял этот топор и воткнул тебе между глаз. ________________________________________ Гермиона Грейнджер возвращается однажды днем, когда Северус занят (ха!) тем, что мысленно заплетает длинные мягкие пучки травы, покрывающей склон холма, на котором стоит хижина. Он занимается этим все чаще в последнее время – каждый раз, когда ему кажется, что он вот-вот окончательно сойдет с ума, что его разум пытается исчезнуть, а он сможет привязать его к этому унылому месту и себе в нем предельной концентрацией. Его отвлекает какое-то движение на границе видимости, и все узоры из травы, с такой тщательностью создаваемые в его уме, распадаются. Повернув голову, Северус видит фигуру, поднимающуюся по холму и следующую из Хогсмида – маленькую фигурку с пушистыми волосами и решительным шагом. Северус смотрит несколько мгновений, не в силах поверить, что – или, вернее, кого, – видит. Затем, поддавшись внезапной панике, он исчезает. Еще в самом начале своего нового существования Северус обнаружил, что, кроме возможности парить и проходить сквозь стены и потолки, он может размываться и исчезать всякий раз, когда не хочет быть увиденным. Он на практике узнал, что гораздо проще перемещаться в своей новой бестелесной форме, словно способность двигаться, паря в десяти сантиметрах над полом, была дана ему от рождения. Если бы он поразмыслил над этим, когда еще был жив, Северус предположил бы, что для призрака обучение существовать в новом для него качестве равносильно обучению ребенка ходить, говорить, писать и обращаться с магией. В любом случае, ему не слишком часто предоставлялась возможность опробовать новые умения на практике. Он наблюдает (жалея, что не может дышать глубоко, потому что в его бытность живым только это помогало сохранять относительное подобие спокойствия перед лицом опасности), как Гермиона Грейнджер поднимается на вершину холма и стоит, задумчиво глядя на хижину, одной рукой защищая глаза от солнца. Она выглядит старше (сколько времени прошло, сколько?), с маленькими морщинками вокруг глаз, и что-то в ее манере двигаться и одеваться говорит о женщине, а не о девочке. Он наблюдает, как она заходит в хижину и зовет его по имени, выглядя при этом неуверенно. Он следует за ней и видит, как она открывает расшитую бисером сумочку, висящую на руке, достает просто неправдоподобное количество книг («Заклятие незримого расширения», - отмечает он) и объясняет чересчур громким голосом, поворачиваясь вокруг себя, почему она принесла их и как ими пользоваться. Затем она говорит, что вернется за ними и надеется, что он будет здесь. - Или нет, - произносит она, качая головой и выглядя потерянной. – Или нет, - повторяет она более уверенно. – Я не знаю, предпочитаете ли вы находиться здесь или… нет… Ну что ж. Северус медленно парит спиной вперед, когда она выходит из хижины, так и не увидев его, и трансгрессирует прочь. Он ждет еще несколько минут, чтобы удостовериться, что она не вернется. Затем, едва веря в их реальность, он возвращается в хижину и смотрит на книги, которые она разложила полукругом. Он переводит взгляд с одной на другую – книги по зельеварению (вполне ожидаемо), но кроме них там есть детективы, древние руны и маггловская философия. Если бы у Северуса было тело, он бы дрожал, когда наконец набрался храбрости и прошептал название первой книги, а затем: - Страница первая.