Смывая дороги прошлого

Небо за горизонтом распускалось алыми лепестками огненного соцветия. В квартире номер девять на третьем этаже обшарпанного многоэтажного дома горел свет. Шикамару стоял у открытого окна, положив руки в карманы, и наблюдал за мерным течением сонных облаков. Хотел бы спросить, где пропадала его без пяти минут вечная любовь одиннадцать дней к ряду, но как всегда решил промолчать. Вчера, возвращаясь под вечер в холодную квартиру, обнаружил её мерно сопящей на диване. Она, словно колючий пустынный ветер, всегда забредала в его обитель без стука. Шикамару вздохнул, достав из комода коричневый плед, и укрыл её крепко спящую и улыбающуюся во сне. Он не понимал её. Облака медленно тянулись по небосводу, сплетаясь и принимая новые формы. Нара мог наблюдать за ними часами. Застывшие капли воды, зависшие в небе — живая аллегория его собственной жизни. Шикамару знал, что плыл по течению, создавая вокруг себя, лишь иллюзию свободы. С удовольствием стал бы отшельником, живя на острове в полном одиночестве, но карма, похоже, обрекла его на общество невозможно проблемных личностей, заставив оформить пожизненный депозит неприятностей. Он снова вздохнул. Несносная Яманака постоянно влипала в какие-нибудь истории по самую макушку. Недремлющее шестое чувство подсказывало ему, что появление внука, вооружённого знаниями языка цветов, явно не сулит ничего хорошего. — Обо мне думаешь? Он невольно вздрогнул, когда Темари неожиданно возникла позади него, обняв из-за спины. Нара повернул голову в пол-оборота и, медленно потянувшись к её лицу, вдруг резко остановился, поморщившись: — Ты почистила зубы? Сабаку мстительно улыбнулась, впившись ногтями ему в руку. — Заткнись, Нара. Он изобразил смирение, но усмешку никуда не дел. Его неканоничная принцесса имела крутой нрав, но всё же сильно отличалась от его бедовой подруги. Он считал себя немного психом, когда видел в этой сонной, растрепанной и совершенно не женственной девушке — конечный идеал, который только мог себе вообразить. Шутливо причитал, что с фантазией у него явно не очень. Шикамару завораживал дикий огонёк, пляшущий в её глазах. И он был уверен с точностью до нулевой погрешности, что не стал бы тратить своё время на кого-то другого. Темари пила свежий кофе, наблюдая, как сидящий напротив Нара с удовольствием пьёт зеленый чай с бергамотом. Она считала его увлечение чаем — откровенным извращением. Как едва тёплый отвар из зелёных листьев с утра может дать хотя бы каплю энергии? — Что нового? — Сабаку испытующе взглянула Шикамару в глаза, пытаясь уловить любое утаивание фактов. Её любовь к всеобъемлющему контролю проявлялась даже в краткие эпизоды тихой мирной беседы на кухне. — Мне уже можно говорить? — он иронично улыбнулся, снова делая глоток. Сказать ему было нечего, но поймав её укоризненный взгляд, он продолжил, — ты правда хочешь послушать про увлекательные будни программиста-одиночки? В её глазах промелькнула тень вины, но она, как обычно, укрылась ехидной улыбкой, стараясь придать голосу как можно больше холодной непринуждённости. — Я не отвечала на твои звонки, прости. — И избегала встреч, и исчезла, не сказав ни слова. Всё в порядке, я вроде бы привык. Шикамару сам удивился собственной интонации. Не планировал вкладывать в сказанное и толики иронии, но привкус горечи ощутимо коснулся губ. Темари замерла на секунду, лихорадочно пытаясь подобрать достойный ответ, — будто это была какая-то словесная дуэль — но впервые промолчала. Поняла, что любая сказанная в ответ фраза окажется подёрнутой тенью оправданий. Они допили — кто приторный кофе, кто остывший холодный чай — в тишине. Нара не считал нужным что-то сказать, Сабаку нечего было добавить. Темари неспешно приводила себя в порядок, пока флегматичный Шикамару усердно изображал бурную рабочую деятельность у ноутбука — все доступные заказы он выполнил ещё вчера — и за парой ничего не значащих фраз прошло их совместное утро. Сабаку помялась у двери, ей хотелось разрушить образовавшуюся неловкость и перестать чувствовать отягощающее чувство вины, но она не решилась и ушла, оставив за собой лишь пряный шлейф восточного парфюма. Шикамару закончил печатать, как только тихо захлопнулась дверь. Он знал, что Сабаку любила лишь изображать из себя роковую женщину, и всегда прощал ей эту слабость, но не в этот раз. Ему так надоела воздвигнутая ею стена отчуждения, что он впервые не пошёл ей навстречу. Впервые позволил себе больше обычного. И, как не противно было признавать, впервые об этом не жалел.

***

— О, Господи, Киба! — Хана в ужасе поднесла ладонь ко рту, увидев растрепанного, покрытого ссадинами младшего брата, — кто… как… ты в порядке? — Напомни мне больше не помогать никому, — он поморщился, коснувшись пальцами разбитой губы. — Одна ненормальная бабка зарядила мне тростью по голове. Хана снова поднесла ладонь ко рту, но теперь уже для того, чтобы сдержать подступивший к горлу смех. — Не смешно! — Киба снова поморщился, всё лицо саднило, — я ради этой старушенции подрался с грабителями. Вот и доверяй после этого женщинам. Хана расплылась в добродушной улыбке и потрепала своего младшего брата по голове, делая его непослушные волосы ещё более растрёпанными. Он всегда был в её глазах сущим ребёнком, особенно сейчас. Она положила ему руку на плечо и заботливо произнесла: — Пойдём, мой несчастный герой, я обработаю твои боевые раны. Киба перебирал личные дела своих четвероногих пациентов с откровенной скукой во взгляде. Когда-то он представлял себе работу в ветеринарной клинике немного иначе, воображая себя героем в белом халате. Однако суровая реальность жестоко над ним посмеялась. Масла в огонь подливала и мать, что своим недоверием к его профессионализму — он всего пару раз напортачил с отчётами — замучила его до смерти. Киба снова коснулся разбитой губы. От мази, что применила его добрая сестра несло так, что у него разболелась голова. Он в очередной раз посокрушался над неблагодарностью людей, некоторых стариков в частности, и заключил тем, что изготовители лекарств, специально подбирают самые термоядерные ароматы. Видимо, для дополнительного мучения. Инудзука не был ни нытиком, ни пессимистом, но рутина рабочих будней в тесном кабинете сводила его с ума. И зачем он отказался от предстоящих гонок! Мысли о гонках навели на него ещё больше серых туч уныния. Дурацкие отчёты совсем не шли в голову, иероглифы расплывались перед глазами, он видел их, но не вникал в смысл. К счастью, его страдания прервал яростный стук в дверь. — Я знаю, что ты там, Инудзука! — негромкий, но полный затаённой ярости голос донесся по ту сторону двери. Киба лениво откинул бумаги и растянулся в кресле. — Войдите. Войдя внутрь, Шино медленным угрожающим шагом приблизился к сидящему за столом Кибе, буравя его испепеляющим взглядом. — Один раз. Один грёбанный раз я попросил тебя присмотреть за своей квартирой! Инудзука подался вперёд и, подперев лицо ладонью, невинно оскалился. — А разве что-то не так? — Не так?! Ты раздавил моих «Gyrinus natator»! — почти прошипел взбешённый Абураме. — Кого? — непривычное название царапнуло слух. — Жука-вертячка! — Кого? — Киба удивлённо покосился на Абураме, на секунду теряя деланно непринуждённый вид. Шино, стиснув зубы, молча подошёл к столу и поставил на него стеклянную коробочку с мёртвым жуком. — Я не убивал никого! — обиженно воскликнул Инудзука, но внимательно приглядевшись к бездыханному телу распластавшегося на его столе жука, замялся, — то есть… я думал, это таракан. Да, чёрт возьми, Абураме, они же все на одно лицо… крыло… панцирь… неважно. — Я этого, как ты выразился «таракана» вёз с тропиков, бестолочь, — Шино медленно вздохнул, возвращая себе привычный холодный тон. — Прости, — Киба состроил виноватую гримасу, не особенно разделяя трагичную потерю для его друга. «Лёгкая» повёрнутость Шино на энтомологии совсем немного стала его беспокоить. — Ладно, — Шино сгрёб коробку с жуком себе в карман. Однако спустя пару секунд лёгкая тень улыбки тронула его губы, —, но раз уж ты наверняка хочешь искупить передо мной вину, у меня есть один вариант, — он с профессиональной деловитостью потянулся к портфелю, который всегда по возможности носил с собой и Киба понял, как сильно и безнадёжно пропал. — Я так и быть предложу тебе свои услуги, как лучшего биржевого брокера. Вот несколько предложений о покупке акций. С моей помощью, будь уверен, ты во много раз приумножишь собственные доходы. Под таким натиском Кибе ничего не оставалось, как сдаться. Когда сам Шино Абураме напирал на него, вцепившись своей деловой хваткой, как клешнями, убегать или молить о пощаде было делом напрасным.

***

— Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети. Пожалуйста, позвоните позднее, — Ино отбросила трубку на диван и оперлась на спинку. В шестой раз холодный женский голос неотвратимо твердил ей о недоступности абонента. Яманака поняла, что дозвониться до своей вечно занятой подруги дело гиблое и решила повременить со встречей. Закончив с бесплодными попытками оживить чужой телефон, Ино решила, что полезнее будет угостить свою персону чашкой прохладного освежающего чая, пока перерыв ещё не закончился. День выдался на редкость сухим и жарким, и в комнате отдыха больницы было душно даже с открытыми окнами. А доносившийся с улиц аромат цветов казался чересчур приторным и прелым. Зацепившись взглядом за пустую вазу на столе, Яманаке иррационально захотелось увидеть яркие лоснящиеся на солнце лепестки подсолнуха. Она нежно любила жизнерадостные цветы, которые благодарно тянулись к источнику жизни. К мыслям о солнце зацепился ещё один полюбившийся вид цветов — кореопсис. И если подсолнечники казались тысячами маленьких солнышек, заполонивших поля, то кореопсис для неё олицетворял солнечных зайчиков, ненадолго заглянувших в дом. Ино улыбнулась, вспомнив, как Чиё с затаённой нежностью ведала историю этого цветка. Ино нравилось слушать её истории, особенно, когда она слагала свои собственные. В те дни, после переезда в дом престарелых, Чиё — хоть и неумело пыталась это скрыть — пребывала мрачнее тучи, и Яманаке хотелось как-то её приободрить. — Что это ты принесла мне? — Твои любимые цветы. Ты упоминала о них как-то. — Кто бы мог подумать, что у этой светлой головушки такая хорошая память, — Чиё добродушно усмехнулась, принимая подарок. В её серой, лишенной намёка на любую индивидуальность комнате, не хватало ярких пятен. Ино набрала воды, аккуратно поставив цветы в вазу, и присела на стул у кровати. — Ты обещала рассказать мне, почему это твои любимые цветы. Чиё взглянула на своего ангела-милосердия с нежностью. Она не знала насколько ей действительно интересно слушать истории доживающей свой век старухи, но была очень благодарна за её заботу и внимание, хоть и не произносила этого вслух. — Это довольно банально, — Чиё ностальгически улыбнулась, бросая взгляд куда-то за пределы комнаты, будто переносясь в далёкое прошлое, — с ними я вспоминаю свою юность, — она помолчала немного, — и свою первую любовь. Ино растерялась на секунду, взглянув Чиё в глаза, она лишь тихо произнесла: — Но это же… — Цветок-камикадзе, — взгляд Чиё вернул прежний блеск, и она задорно улыбнулась. Голос у неё был глубокий и неспешный — самый подходящий для рассказчика, — трогательная история, достойная сюжета слезливой песни, не так ли? Я была юной и наивной, а он погиб в первый же вылет. Три проведенных вместе дня казались нескончаемой вечностью. Мы думали — хотя каждый в глубине души подозревал об исходе — что эта та самая любовь длиною в бесконечность. — И вы до сих пор вспоминаете о нём? — воодушевлённо спросила Ино. — Разумеется, в перерывах между старческим маразмом. — Чиё-сан! — Не злись на меня, Ино-чан, — Чиё сжала в своих старческих покрытых сетью морщин руках её руку. Огонёк задора в её глазах укрыла тень серьёзности, — в юности мы влюблены не друг в друга, а в то чувство, что дарит нам окрылённость. Ведь летать по-иному нам пока не суждено. Ино по-прежнему улыбалась, хотя её улыбка поблёкла на пару тонов. Воспоминания, окутавшие и перенёсшие в свой мир, прервались. И на миг в её сознании возник образ тёмных завораживающих глаз мальчика из прошлого — её собственной первой любви, которая вовсе не оставляла ассоциаций с цветами. Мысли о нём вызывали во рту привкус прелой горечи. Она уже давно не искала с ним встреч с того самого вечера, когда потеряла и чувство окрылённости, и верного друга. Ино не думала, что любовью — или это была влюблённость? — можно переболеть точно гриппом. "Вот бы ещё Харуно исчезла с глаз долой…", - промелькнуло в голове. Ино отставила чашку с усмешкой. Полно предаваться пустым мечтам. Впереди её ждал рабочий день полный хлопот.

***

Он не знал, что заставило его остановиться. Оживлённые пешеходные переходы не место для пронзительных взглядов, но он внимательно наблюдал за мотоциклистом в синем шлеме, который ожидал светофора, и что-то неуловимо знакомое проскользнуло в его памяти. Акамару беспокойно оглянулся на застывшего друга. Киба стоял завороженный посередине оживлённой дороги, пока не почувствовал, как Акамару с силой тянет поводок на себя. Инудзука позволил довести себя до тротуара, где в задумчивости продолжил путь. Всего пару минут назад, возвращаясь с прогулки разбитым и уставшим, он предавался мечтам раз и навсегда закончить этот тянущийся совершенно дурацкий день, но теперь все его мысли заполонил другой человек. Только во время отхода ко сну, он вспомнил, почему его вид показался ему знакомым. Ну конечно же, как он только мог забыть?! Призрак, бороздящий ночные дороги. Рёв мотора его мотоцикла уже зажигал в душе Кибы непреодолимый азарт. В тот день, когда он увидел перед собой проносящийся силуэт в синем шлеме, поклялся: в следующую их встречу он схлестнется с неведомым во время гонки на трассе. Киба взглянул на темное небо за окном. Но возможно ли в многомиллионном мегаполисе отыскать человека по цвету его шлема? Ответом в голове прошелестел надменный голос матери: "Забудь о слове "невозможно", щенок".