***
— Профессор, я пришёл забрать свои документы. — Нет. Голос профессора Кроноса резкий, и Джун опешивает, не закрыв двери кабинета. Он бы спросил сейчас сипло с большими глазами: "Как это — нет?", но он слишком раздавлен тем, что проиграл даже не Джудаю — какому-то Ра; даже не колоде — какому-то прототипу. Сейчас он не способен на это. А профессор Кронос смотрит тёмными глазами почти что зло: — Вы оглохли, синьор Манджоме? Если вы не услышали, повторюсь: нет. Выйдите из кабинета — и, пока я добрый, даже можете не готовиться к переселению. Но вместо того, чтобы с лёгким сердцем приказу последовать, Джун — разбитый, растоптанный, опозоренный и никчёмный, но всё ещё Манджоме, — всего лишь делает шаг назад, будто пощёчину получил: — Как... это?.. Профессор Кронос встаёт — возвышается древним механическим големом, — откладывая, кажется, совсем не его документы. — Где вы, по-вашему, учитесь, синьор Манджоме? — начинает профессор Кронос вкрадчиво — так вкрадчиво, что Джун заранее чувствует себя обречённым. — В третьесортном местечке на краю света? Или всё-таки во всемирно известной дуэльной Академии, куда любой студэнте мечтает попасть? Профессор Кронос делает шаг — и Джун, сам того не желая, отступает на шаг: — Я… Профессор Кронос чеканит: — Ваши действия недостойны нашего студента. И Джун вдруг находит непонятно откуда остатки сил и делает шаг вперёд. И смотрит, наверное, до невозможного высокомерно и возмущённо: — В таком случае, профессор Кронос, у вас есть все причины для того, чтобы отдать мне мои документы! Улыбка у профессора Кроноса жестокая, а глаза холодные — в точности как у его голема: — Вы считаете, что можете приказывать мне, синьор Манджоме? К несчастью, ваша фамилья не делает вас для Академии чем-то исключительным, а правила Академии для вас — факультативными. Джун шарахается. Словесную пощёчину, которую ему зарядили полминуты назад, по сравнению с этой заряжали даже не вполсилы. Губы профессора Кроноса изгибаются ехидной дугой: — Мамма мия, значит, я прав? Вы, синьор Манджоме, считаете возможным диктовать мне свои правила? И заканчивает профессор Кронос ужасно вкрадчиво: — Тогда я должен поздравить вас, синьор Манджоме: вы сами не заметили, как упали. Наверное, месяц назад для него это было бы смешно — но сейчас он понимает: после того, что случилось, его уже ничто не спасёт. Даже авторитет… особенно авторитет что профессора Кроноса, что братьев, потому что им наплевать. Потому что он не оправдал надежд; он проиграл даже не Джудаю, а какому-то Ра; даже прилагая все силы; даже нечестно. Голос профессора металлически-монотонен: — Живите с этим. Когда он выходит из кабинета профессора Кроноса на негнущихся ногах, оказывается, что всё это время у неплотно закрытой двери ждали Тайоу и Райзу. Они улыбаются хищно и зло, и Джун понимает: прошедшая беседа станет отличным началом новой, гораздо более жестокой волны слухов и издевательств. Эта комната не его. Лишь закрывая её дверь перед насмешливыми взглядами в робкой надежде забыться и урвать для себя хоть немного покоя, Джун с ужасом понимает: она больше не его. Блядского Ра. Кого-то из одноклассников-Обелисков. Да даже Джудая — но не его. Он теперь недостоин. Джун сползает на кровать поломанной куклой, которую все называют Манджоме, и наконец даёт волю слезам, которые держались в нём весь этот день только на его хвалёном упрямстве, не боясь никого. К нему не зайдут друзья, потому что у него нет друзей. К нему не зайдут зеваки или враги, потому что пока он слишком сильный, чтобы добивать, — только вот долго ли продлится это пока? Дав себе необходимое время, Джун затихает, переворачивается на спину и закрывает глаза. Он проиграл. Во всех смыслах, по всем фронтам. Он так рвался к победе, что не заметил, как сам себя заранее проиграл. Он украл и испортил колоду. И с честными глазами врал, что не делал этого. И угрожал, насмехался, вёл себя как последний мудак. И про отчисление для проигравшего, чтобы хоть как-то зализать раны, он врал — но этим враньём, получается, вбил в крышку своего гроба последний гвоздь и упал ниже дна… А потом всё внезапно становится правильно и встаёт на свои места, — потому что какое отношение к честно данному обещанию и искуплению вообще имеет отчисление? Ведь можно просто сбежать. И что-то внутри Джуна тут же вопит, что это слишком отчаянный шаг, а вместе с тем и невероятная трусость… Но Джун неожиданно думает — нет. В его ситуации трусость — послушаться уже не раз предавшего профессора Кроноса и надеяться, что это не навсегда. Что всё забудется. Что со временем от него отстанут. Но, даже если это так, его совесть не забывает. И он будет знать каждый день, каждый час, до конца обучения в Академии: он остался здесь только потому, что трус и бесхребетный мудак. Хочет ли он этого? И Джун Манджоме говорит — нет. У него ещё осталась невозможная возможность. Дикая карта. Отчаянный шаг. Он ошибся — но он же ошибку признал. И даже может суметь исправить. Ведь, получается, он выиграет этот бой, если отныне и впредь будет честен хотя бы перед собой? Он, как всегда, поднимается перед рассветом. Только не собранный, неотдохнувший, с первого осознанного момента составляющий список дел на сегодня, на завтра и на неделю; здесь и сейчас отчётливых планов на будущее у него нет. Но отчего-то на душе так спокойно… И Джун вспоминает вдруг, что ему сегодня — впервые за много лет, — что-то приснилось. Кажется, первый снег. И от этого на душе так хорошо и легко, что остаётся только радоваться, что он отсортировал всё самое нужное и дорогое сердцу вчера и нет необходимости заниматься монотонными сборами. Он оставляет полуоткрытой дверь. Уходя, не смотрит ни на кого, потому что не на кого смотреть. Он оборачивается на крыльце, улыбаясь: — До встречи, Дуэльная Академия. Потому что всё просто не может закончиться так.***
— По крайней мере, мы с Манджоме сейчас смотрим на одно и то же небо.