Под строгими ласками Солнца

Хранительница оказалась спокойным и прямолинейным человеком: предпочитала промолчать и обдумать, чем забалтывать и юлить. Но ее стальная твердость не раз спала нас от многих неприятностей, а слава справедливого и великодушного человека часто добавляла расположения. Но при этом она была довольно замкнутой и то, что мне вначале казалось чтением открытой книги, оказалось лишь теми эмоциями, которые она хотела нам передать, но не умела (или не считала нужным?) сделать это словами. Она прекрасно знала о своей силе, о своей ответственности, о своем влиянии, но не пыталась снять с себя этот огромный и неподъемный груз, а с достоинством несла его, не жалуясь, не увиливая. Ни разу я не видел проявления слабости в железной воле Хранительницы. И все же, по возможности, она не вмешивалась, а тихо наблюдала, взвешивая, изучая. В битве она больше помогала Эдеру, который в своей тяжелой броне и с огромным щитом был как бы крепостной стеной для нас. Енель носила легкий доспех, который давал хорошую подвижность в бою, и использовала два своих любимых клинка, которыми она управлялась с исключительными ловкостью, быстротой и изяществом. В бою она совершенно не жалела себя, рубя вдохновенно, с холодной яростью, когда случалась хорошая стычка. Через некоторое время я, как и Алот, привык следить за ее защитой и своевременной поддержкой, ласковой вуалью накладывая заклинания. Разгадывание ее намерений и эмоций стало для меня своеобразной игрой. Ко всем, кроме Алота и Эдера, у нее было отношение строгого, но терпеливого начальника к подчиненным. Алоту была дана полная свобода, но, в силу хорошего воспитания, он пользовался ей в разумных пределах, и мне даже казалось, что он ставит себе слишком много ограничений. Хранительница не требовала от него никаких отчетов, всегда готова была поговорить на счет привлекших его внимание деталей в путешествии, зайти и осмотреть даже самые невзрачные руины, всегда ждала, пока он изучит каждый камушек, и никогда не отказывала в покупке книг, чернил, пергамента и всего остального, что он считал нужным. Они часто сидели вместе над какими-нибудь свитками, я несколько раз попытался присоединиться к обсуждению, но никогда мне не были рады. В общем, это были ровные товарищеские отношения, в которых, судя по тому, какой Алот недотрога, не было места даже романтике. С Эдером все оказалось сложнее. Нежной теплоте с ее стороны отвечала широкая улыбка и постоянные прикосновения с его. Они оба понимали и принимали друг друга, только ему она позволяла так заботиться о себе и только ему так много улыбалась. Да и для него она, видимо, была не тем полупотусторонним недостижимым существом, коим ее все считали, а живой девушкой, просто с некоторыми странностями. Казалось бы, идеальная пара, но, когда я спросил у Эдера об этом, он удивленно кашлянул и, как обычно, улыбнувшись, сказал, что никогда не воспринимал Хранительницу в таком свете. Я не знал что и думать. Все несколько месяцев путешествия я ненавязчиво старался привлечь ее внимание. Каждый разговор по душам, каждую мягкую улыбку, я считал своей победой. И через некоторое время и она с интересом слушала меня, расспрашивала. Несколько раз мы с ней вместе творили: она рассказывала про что-то, чего я не видел, а я старался воплотить это в водяной скульптуре. Она очень любила плавать, и я старался присоединяться к ней в купании, потому что в воде ее обнаженное тело приобретало особую степень изящества и, ох, как же я жалел, что прикасаться к себе она так и не давала. После заплывов, уже ночью, мне снились мы с ней, которые, как две большие рыбы, с упоением танцевали в прозрачных водах океана.