Не теряй меня больше

Гермиона рассеянно кивнула в знак приветствия секретарше Миле и торопливо нырнула в дверной проем своего кабинета, на двери которого красовалась претензиозная надпись: «Глава отдела защиты прав магических существ». Оказавшись в одиночестве, Гермиона опустилась в протяжно скрипнувшее кресло и на мгновение задумалась: с чего начать? Жалоб, с которыми нужно разобраться собралось немало, ее одной на все катастрофически не хватало. И никакие обращения с прошениями выделить хоть одного подчиненного, помимо Милы, не давали результатов. Господин главный министр неустанно обещал вот-вот расширить отдел, но слова оставались словами. Гермиона не сомневалась, это была его утонченная месть за то, что она так настойчиво добивалась создания этого ненужного, по его мнению, отдела. На самом деле, если бы ее подзащитные сами проявляли бОльшую готовность к сотрудничеству, дела продвигались бы куда лучше. Но, к сожалению, это было не так. В первую очередь речь шла о домовых эльфах, конечно же. Ни один из них не только не обратился лично за помощью, но и всячески отрицал, что она ему нужна. Даже если получалось собрать достаточно доказательств плохого отношения к эльфу и заставить волшебника через суд отпустить пострадавшую сторону на свободу, дело часто заходило в тупик: эльф просто отказывался брать предложенную ему одежду. Доказать потом, что это не его собственное решение, а приказ расчетливого, циничного хозяина — еще несколько кругов ада. Да и не всегда это действительно происходило по приказу. Странные они существа, эти удивительно верные домовые эльфы. Сегодня Гермиона должна была встретиться с одним наблюдательным волшебником, который недавно стал свидетелем плохого обращения соседа со своим домовиком. Потом, наверное, придется навестить самого обвиняемого. Маленький пострадавший, конечно же, будет выглядывать из-за угла и мерять гостью недоверчивым, недружелюбным взглядом. А потом, когда она попытается получить у него подтверждение слов свидетеля, это крошечное создание заявит, что все ложь и его хозяин лучший на свете. До назначенной встречи оставалось около часа и Гермиона погрузилась в бумажные дела: бюрократия и в магическом мире процветает. Но не прошло и пятнадцати минут, как в дверь постучали. «Неужели посетитель пришел раньше назначенного?» — мысленно спросила себя Гермиона, отрываясь от документов. Но на пороге появилась Мила с изумительным букетом нежно-розовых роз в руках. Выглядывая из-за букета, она смущенно улыбалась. — Что это, Мила? — удивленно вскинула брови Гермиона. — Это вам, миссис Уизли, — отчиталась девушка и протянула цветы начальнице. — Мне? — растерянно переспросила Гермиона, принимая букет. — Зачем? — Я не знаю, миссис Уизли, — пожала плечами Мила. — Курьер доставил для вас. Его дальше проходной не пропустили, вызвали меня, чтобы я передала вам. Как только дверь за Милой закрылась, Гермиона принялась с интересом осматривать букет. От кого же он? Долго теряться в догадках не пришлось — между стебельков поблескивала яркая, в золотистых тонах открытка, которая, наверняка, должна была пролить свет на столь странный, хоть и приятный, сюрприз. Гермиона осторожно достала ее и тут же расплылась в улыбке: на нее обезоруживающим взглядом смотрел умилительный полосатый котенок, а подпись внизу гласила: «Прости» «Неужели эта прелесть от Рона?» — спрашивала она себя. Раскрыла открытку и улыбка медленно сползла с лица — это не от мужа, не его почерк. «Порой моя прямолинейность бывает излишней. Я не хотел огорчать тебя, прости. Завтра я должен покинуть Лондон, поэтому очень прошу тебя согласиться сегодня поужинать со мной. Буду ждать в 19:00 в ресторане «Олимп». В.К.» Открытка выскользнула из ставших вмиг непослушными пальцев, но Гермиона даже не заметила этого. В голове вновь и вновь звучала фраза: «Буду ждать в 19:00 в ресторане «Олимп». Сердце забилось быстрее и Гермиона прижала к груди дрожащие ладони, тщетно пытаясь немного утихомирить его. Колени отказывались держать взволнованную хозяйку и ей пришлось опуститься в кресло. Оно, как всегда, раздраженно заскрипело, но Гермиона не услышала. Вчера она запретила себе думать о нем. Решила, что окончательная точка наконец-то поставлена и они больше никогда не увидятся. И это казалось правильным решением. Непростым, но правильным. Гермиона признала это и, казалось, смирилась. А что теперь? Теперь она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться, не взвыть от необходимости делать это вновь. Вновь настойчиво гнать от себя растревоженные, разбуженные в очередной раз чувства, в которых ей не хотелось себе признаваться. Потому что их быть не должно. Но они есть. И сейчас Гермиона отчетливо, как никогда раньше, понимала это. Она не знала, как отыскать в себе силы, чтобы написать вежливый отказ, если сердце умоляет не делать этого? Но как поступить иначе, если разум в тот самый миг холодно и бесстрастно повторяет, что она не должна даже думать о новой встрече? Как бы там ни было, Гермиона всегда свято верила, что полагаться в принятии решений нужно именно на разум. Поэтому она сумела взять себя в руки и спустя полчаса ответ был написан и отправлен. «Извини, мне очень жаль, но я никак не могу принять твое приглашение. У нас с Роном важные планы на вечер. Желаю счастливой дороги завтра! Гермиона» Коротко и по сути. Ничего лишнего. И Рона она упомянула неспроста, а чтобы оба — и отправитель, и получатель — не позволяли себе забывать о его существовании. Не позволяли себе пренебречь им. Не прошло и часа, как министерская сова вернулась. С ответом. Гермиона дрожащими пальцами отвязала аккуратно сложенный вчетверо лист и нетерпеливо развернула. «Я все равно буду ждать, вдруг ты передумаешь…» Вдох дался Гермионе с трудом. В который раз она пыталась поставить точку, думала, что все-таки сделала это, но нет — он не позволил. Но это ничего не меняет. Она не пойдет. Просто еще несколько часов придется игнорировать взволнованный трепет в груди, и каждый раз, поглядывая на часы, ловить себя на мысли, что еще не поздно, еще можно успеть. Но Гермиона знала твердо — она не пойдет. Уперев невидящий взгляд в бумаги, она попыталась настроиться на рабочий лад — впереди еще долгий рабочий день. *** Порог их с Роном квартиры уставшая и подавленная Гермиона переступила ровно в половине седьмого. Краем глаза заметила движение в гостиной — значит Рон уже дома. Она не знала, какой у него настрой и не спешила пытаться это выяснять: если уж драгоценный супруг дулся, то это редко растягивалось меньше чем на три-четыре дня. Кухня встретила Гермиону парой грязных тарелок в раковине и пустыми кастрюлями. Вздохнув, она достала из холодильника несколько яиц и нежирные сливки. Спустя пятнадцать минут омлет был готов и разложен по тарелкам. — Будешь ужинать? — примирительным тоном спросила Гермиона Рона, заглянув в гостиную. Муж лежал на диване, подложив руки под голову, и глядел в потолок. Не шелохнулся он и при появлении Гермионы. — Я так поняла, не хочешь. Гермиона вздохнула и уже развернулась, чтобы отправиться на кухню, но внезапно замерла, озаренная простой и очевидной мыслью, словно ударом молнии: это неправильно, так не должно быть. Она НЕ заслужила такого отношения. Она делает все, чтобы сохранить их брак, а Рон ведет себя как… Гермиона не знала, как закончить мысль, не опускаясь до оскорбительных определений, поэтому начала сначала: Рон ведет себя так, словно ему наплевать на них. А может так и есть? Гермиона медленно обернулась и пристально посмотрела на видневшуюся поверх подушки взъерошенную макушку мужа. Что если ему все это не нужно? К чему жертвы, которые никому не нужны? Взгляд невольно скользнул на огромный циферблат настенных часов: без пяти минут семь. Сердце болезненно сжалось, но Гермиона оборвала едва зародившуюся мысль о том, что если прямо сейчас побежать в спальню и попытаться поспешно привести себя в порядок, то… Нет, она не может. Она должна поговорить с Роном. Прямо сейчас и очень серьезно. — Это неправильно, Рон, — тихо начала Гермиона, стоя по-прежнему в дверном проеме. — То как ты себя ведешь — это неправильно. Ее голос дрогнул, а горло сжал невесть откуда взявшийся болезненный ком. — Да ну, правда, что ли?! — едко воскликнул Рон, приподнимаясь и поворачиваясь к жене. — Ну спасибо, что сказала, а то так бы и помер придурком, который даже не понимает, что он придурок. — Каждое слово Рона так сочилось ядом, что Гермиона испуганно сжалась. — А нет, подожди, ты говорила уже. Раз или два. Или пять… Или сто! — Гнев Рона нарастал подобно сброшенному с огромной горы снежному кому. — Нет, сто тысяч раз ты это говорила! Каждый день, каждый чертов день идиот Рон что-то делает не так, а несчастная пресвятая Гермиона неустанно тыкает этого придурка носом в его ошибки, но все без толку! Что поделаешь — идиот остается идиотом! Закончив гневную, щедро приправленную сарказмом тираду, Рон умолк и снова лег на диван. Гермиона опять видела лишь его макушку, но перед глазами по-прежнему стояло перекошенное яростью лицо супруга. — Рон… — начала Гермиона неуверенно, даже не зная толком, что говорить дальше — слишком потрясенной она была. — Что Рон? — раздраженно буркнул он и снова повернулся к Гермионе. — Ну что Рон?! Неужели он сам не понимает? Неужели считает приемлемым свое поведение? — Не смей говорить со мной в таком тоне, — с трудом выговорила Гермиона и осеклась — лицо Рона потемнело. Это была ошибка. Говорить ему сейчас, что делать и что не делать было просто неразумно. Гермиона поняла это сразу, как только закончила фразу, но было поздно.  — Ну вот, снова… — прошептал он, лицо скривила гримаса отвращения. — Правда считаешь, что самая умная? Что можешь бесконечно поучать меня, а я должен терпеть? С себя начать не думала? Хотя зачем, ты же идеальная… — Короткая пауза, разъяренный взгляд. — А знаешь, что я скажу? — В голосе вызов. — Пошла бы ты куда подальше! Вот что я скажу. И зачем я только связался с тобой когда-то? Ты же никогда не изменишься… Выплюнув со злостью последние слова, Рон снова улегся на диван, в очередной раз прозрачно намекая, что разговор окончен. В один миг Гермиона почувствовала себя совершенно одинокой, чужой в этой квартире, где даже стены вдруг стали неприветливыми и холодными. Ком, сжимавший горло, наконец вырвался наружу сдавленным рыданием, Гермиона прижала руки ко рту, чтобы заглушить его, и бросилась в сторону спальни. В комнате уже сгустились сумерки, но Гермиона даже не заметила. Давясь рыданиями, она прислонилась спиной к холодной стене и медленно сползла на пол. Часть ее души еще наивно верила, что сейчас в дверях появится Рон, обнимет, попросит прощения, успокоит, но другая часть уже понимала, что этого не случится — пелена, за которой Гермиона так долго и упорно пряталась от реальности, теперь упала. Что же, пусть так. На самом деле ей не нужны его извинения. Ей противна даже мысль, что он коснется ее в попытке обнять. Не теперь. Не после того, что он сказал. Видеть его Гермиона больше не хотела. Но ей и не пришлось — ночевать в спальню Рон не явился.