Горят рукописи, горят

Он просиживает за рукописями целыми днями и ночами, чтобы однажды вечером, перечитав, бросить их в умирающее пламя камина — огонь радостно поднимается со своего угольного ложа, получая подачку, со счастливым урчанием перегрызает облеченные в слова мысли принца-бастарда, принца-убийцы, наблюдающего за этим молча, с усталостью старика. У него было столько шансов не дожить до этого возраста. И все же он дожил. А Молли — нет. Как и Баррич. Как и старый король Шрюд, и в какой-то степени — Верити с Кестрел и Ночным Волком, и Пейшенс, и Руриск, и его отец Чивэл, и многие-многие другие, кого он мог не знать по имени. Они умирали с разными именами на устах, ради разных целей, но в конечном итоге все вели к одному: он остается жить. Он остается жить с Пчелкой, и все же — он не лучший отец. Его в жизни научили не то что бы многому: убивать (ножом и ядом, а еще на охоте — чистое волчье знание, не отравленное человеческой жаждой смерти), пользоваться Скиллом — во имя короны Видящих. Короны, которая покоится сейчас на голове Дьютифула, но которая всегда охранялось Чейдом и Фитцем Чивэлом. Без бастардов Видящие никуда, так, что ли? Он помнит, что писал об этом в одной из рукописей — из тех, что самые опасные, потому что ни к чему совершенно посторонним людям знать, что Бастард, наделенный Уитом, еще жив и скрывается под мирной личиной Тома Баджерлока. Это знание несет смерть. А еще ему иногда кажется, что маска Тома так прочно срослась с его лицом, что заменила его. И ножом не отдерешь. Он надеется на это. Он осторожно дует на красные чернила на бумаге и слабо улыбается воспоминаниям: когда-то, сотни лет назад, кажется, они с Недом делали вместе чернила в их хижине, занимались разными домашними мелочами, кормили животных и ездили на рынок, и Фитц-не-Фитц был, наверное, даже счастлив, хотя Чейд и Шут — Янтарь, лорд Голден, Белый Пророк, Любимый, тысяча загадок для одной души — смеялись, утверждая, что он, как клинок, не может долго лежать в ножнах. Или, если угодно, волк, бегущий за полной луной, не в силах противиться ее зову. Но Видящие, похоже, любят красный цвет почти так же, как свой баккский синий — иначе почему вокруг них всегда так много крови? Он говорит с бумагой, потому что больше некому доверить все, что давит на душу тяжелым камнем: Шут ушел куда-то на другой конец света вместе с Прилкопом, Баррич погиб там, на Аслевджале, а Молли умерла здесь, в Ивовом лесу. Ночной Волк давно молчит, и Бастард, наделенный Уитом, Фитц Чивэл Видящий, превратившийся в Тома Баджерлока, никак не может его найти. Рукописи горят в огне, унося с собой тайны просыпающегося к ночи старого волка: его тоску по ушедшим дням и людям, его кровавые секреты и опасные тайны, паутиной собранные в невидимых коридорах замка Баккип. Он мрачно усмехается. Чейд бы гордился его коллекцией убийств и секретов. Но Пчелке ни к чему знать о преступлениях отца. Рукописи горят в один из темных вечеров.