Путь в Крысиную нору

      Пушкин — человек, конечно, безмерно странный и удивительным образом сочетающий в себе всё самое отвратительное, что можно откопать в человеческой природе, и в то же время в нём перемешаны некоторые черты, делающие его... интересным? Так думает Марина, сидя на заднем сидении машины, которую он ведёт, и старается не смотреть на него, а сконцентрировать внимание на тоскливом пейзаже за окном с падающим мокрым снегом, чтобы не думать о личности своего нового коллеги. — Погодка, конечно, убогая. Тоже мне, конец марта, — Пушкин раздражённо цокает языком, отвлекаясь от одной из историй своей любви. Странно, у такого не самого красивого человека этих историй — просто пруд пруди, и кажется, будто они никогда не иссякнут. Конкретно сейчас он рассказывал про прелестную художницу Катерину. — Ох, ведьмочка, ты даже не представляешь себе, какая же она была... Эх, мы с лицейскими товарищами так за ней ухлёстывали, так ухлёстывали!.. Но рисунок свой она только мне подарила, покажу, как прибудем на базу, только напомни...       Марина бормочет тихое «Как скажете» и опускает взгляд. Александр — человек невероятной харизмы, с целым вагоном интересных историй, способный отвлечь от тяжёлых мыслей. Но сейчас перед её глазами стоит лишь его обман. Рукой она осторожно касается его, бормоча тихо название своей способности и сосредотачивая внимание именно на этом моменте, чтобы не бередить и его, и свою душу иными событиями. Однако ничего не происходит. За свой обман Пушкин не чувствует вины и, видимо, считает себя правым. Остаётся лишь радоваться, что он не замечает её касания, увлёкшись пересказом истории романа с милой Катериной, а после затягивает своим, в самом-то деле, приятным голосом какой-то старинный романс: «Дитя харит и вдохновенья, В порыве пламенной души, Небрежной кистью наслажденья Мне друга сердца напиши; Красу невинности прелестной, Надежды милые черты, Улыбку радости небесной И взоры самой красоты...»* — Куда мы едем, Александр? — задаёт Марина наконец вопрос, что тревожит её уже давно, и с беспокойством оглядывается. Пейзаж за окном более ярким и жизнерадостным так и не стал. Печальные дома, мокрый снег, который, падая на землю, смешивается с грязью. Скука. — Ты как, детей любишь? — невпопад скалится Александр и смотрит на Марину, щуря и без того небольшие глаза. Но прежде, чем та успевает ответить, перебивает. — Знаю, что любишь, ведьмочка. Не может этих пиздюков не любить женщина, потерявшая такого сама. А я, уж поверь мне, толк в женщинах знаю, — он издаёт смешок и отрывается от лирического отступления. — Так вот, надо нам будет пересечься с двумя. Одна наша, ей можешь спокойно верить, её Ванёк воспитывал, так что она у нас ле-е-еди. А вот второго ушлёпка опасайся. И держи руки в карманах, пока он из этих карманов ничего не уволок. — На вас работают дети? — Марина даже как-то не обращает внимания на слова о том, что один из этих детей может влёгкую её ограбить, зацепившись лишь за возраст.       Пушкин ухмыляется, словно знал, что Марина спросит именно это, и разводит свободной от руля рукой. — Что поделать, пути Господни неисповедимы, знаешь ли. Но поверь, с нами этой мелочи куда лучше, чем без нас.       Когда автомобиль останавливается у довольно старой обшарпанной остановки, около неё Марина замечает только двух человек, которых с расстояния не рассмотришь в деталях. — Выходим, ведьмочка, нас там ждут, — ухмыляется Александр и открывает дверцу. Марина следует его примеру.       Подойдя к остановке, она видит девочку на вид лет девяти или десяти, и парня-подростка: кажется, ему лет шестнадцать. Стоят они чуть поодаль, стараясь не смотреть друг на друга, и даже чуть отвернувшись. Парень с явно надуманным интересом рассматривает объявление о съеме жилья в районе строительного колледжа, где в квартире всего-то лишь сломан санузел, а девочка пытается отскоблить надпись краской про любовь некой Лерки к свободным отношениям. Выходит неплохо — буквы «ш» уже практически не видно. — Приветствую подрастающие дарования! — Пушкин широко улыбается, на что парень кривит губы, а девочка хмурит рыжие брови, припорошенные немного снегом. Однако складочка, возникшая из-за этого между бровями, довольно быстро разглаживается, и девочка, мягко улыбнувшись, вежливо кивает головой обоим взрослым. — Чего раскидались по разным углам? — Вас тоже приветствую, Александр Сергеевич, — девочка поправляет бледно-рыжие волосы, пряча их под шапкой с помпонами милого лавандового цвета. — Просто Корни — идиот, и отказывается снимать свои брякалки, хотя на всех фотороботах он в них! — В качестве доказательства она упрямо тычет пальцем в плакат с надписью «РАЗЫСКИВАЕТСЯ», где и в самом деле висит фоторобот парня с пирсингом на лице и серёжками в ушах, с подписью «Корней Чуковский». — Это принцип, дурила, — Корней фырчит, с откровенной насмешкой глядя на спутницу, — ты просто слишком мелкая, чтобы понять. И слишком тупая. — Это идиотизм, — парирует та холодным тоном, буквально впиваясь своими фиолетовыми глазами в его голубые, а после чуть тише, опустив взгляд к зимним сапожкам, бормочет: — И мне уже десять.       Слушая эту перебранку, Марина смотрит на девочку, которая по возрасту вполне могла бы быть её дочерью, и не может скрыть жалости к ней. Такой милый ребёнок, и уже втянут во взрослые игры... Это и в самом деле ужасно. Отвратительно. Недопустимо.       В какой-то момент Марина понимает, что большие, пронзительные фиолетовые глаза смотрят прямиком на неё, и этот взгляд, кажется, вскрывает её, препарирует, будто способен добраться до самого сердца. Девчушка заканчивает препираться с Корнеем и подходит к ней, всё так же смотрит практически не мигая. — М... Привет, милая, — Марина улыбается, протягивая узкую ладонь в кожаной перчатке с мехом внутри. — Моё имя — Марина. Я, вроде как, новый член вашей организации. — Я знаю. Федечка говорил, что хотел бы видеть вас в наших рядах, — девочка легко улыбается и пожимает руку. Её улыбка, после всего Мариной пережитого, кажется самым прекрасным и восхитительным на свете. — Я Агния Барто, а это, — она достаёт плюшевого медведя, не такого, какой обычно бывает у милых маленьких детей: он страшный, уродливый, с пуговицами разных цветов и размеров, перештопанный, наверное, десятки раз во всевозможных местах, — это Чарли. Он милый, правда? — Ну... — Марина потерянно смотрит на игрушку, усиленно думая, что сказать. Сказать «нет» — быть честной, но при этом обидеть маленького ребёнка. Сказать «да» — стать лгуньей. — Думаю... В нём есть определённый шарм. — Вам не обязательно прикидываться, Марина Ивановна, — Агния усмехается, и от этой усмешки у Марины неприятно колет в груди. Слишком уж она... недетская. Неправильно-взрослая, какой не должно быть у десятилетнего ребёнка. — Я прекрасно знаю, что Чарли уродлив. Но мне приятно, что вы решили не обижать меня. Вы добрая женщина. Тяжело вам, наверное, в жизни.       Марине кажется, что она задыхается. Она смотрит в эти девичьи глаза, полные мудрости и понимания, и от этого взгляда нестерпимо хочется плакать. И видимо, она и в самом деле заплакала, ведь из кармашка зимней шубки с белым мехом Агния достаёт лиловый платочек с вышитым на нём зайчонком и протягивает ей, всё так же улыбаясь, подобно ангелу. — О, доводить до слёз взрослую женщину, как некрасиво и невоспитанно, — Корней усмехается, подходит к ним обеим и похлопывает Марину по плечу. Та лишь благодарно улыбается, глядя на паренька. Тут же цепляется взглядом за три шрама на щеке, будто дикий дверь её располосовал, и снова проникается болезненным сопереживанием чужой доле. — Постыдилась бы, как в глаза своему Ванюшечке смотреть будешь, а? Копейка? — Я ничего не делала! — и всё же Агния чистый ребёнок, смотрит раздражённо на Корни и упрямо топает ногой. Прозвище вызывает у неё вспышку гнева. — А ты верни ей кошелёк, бессовестный! Я давно говорила, что с тобой нужно, как с ворами в древнем Вавилоне поступать! — Если отрежешь мне руки с помощью своей плюшевой игрушки, девочка-из-хоррора, то я не смогу выполнять заказы твоего «боженьки», — парень ухмыляется во весь рот, подкидывая на руке симпатичный кожаный кошелёк, и всё же укладывает его в карман Марине. — Вместе с содержимым, будь так добр, — Пушкин как бы невзначай напоминает о своём присутствии и с нескрываемым удовольствием смотрит, как морщится Корней, убирая в Маринин кошелёк несколько мятых бумажек.       Марина чувствует себя так, будто язык проглотила, ведь напрашивающийся сам собой вопрос: «Когда успел, мелкий..?!», так и не срывается с её губ, повисает в воздухе. Она лишь вздыхает, пересчитывает деньги в кошельке и убирает уже во внутренний карман, ещё раз делая мысленную пометку, что не стоит так бездумно разбрасываться симпатиями и доверием.       В голубых глазах мальчишки сияют насмешливые огоньки — отсветы солнечных лучей, на губах лукавая улыбка. Кладя руку ему на плечо, Марина шепчет «Мой милый, что тебе я сделала» и снова чувствует, как разбивается на осколки. Она не видит ничего. Ему не стыдно. Он не ощущает вины. Может быть, даже наслаждается возможностью обогащаться за счёт других. Его улыбка в её глазах словно становится жёстче. Нечеловечней. — Что-то не так, тёть? — Корней смотрит на неё с почти детским любопытством, и его лицо принимает такой невинный вид, что Марине хотелось бы убедить себя в том, будто к ней в карман лез вовсе не этот мальчишка. — Всё так, — она холодно отводит взгляд и кривит губы. — И называй меня Марина.       Почему же это столь отвратительно? Марина смотрит на этих двух — Корнею, судя по плакату, шестнадцать, Агнии, как она сама сказала, десять. Ещё совсем дети, так почему?.. Почему всё именно так? Почему этот мальчишка так хорош в том, чтобы вытаскивать вещи из чужих карманов? Почему Агния так спокойно воспринимает то, что он делает это? — Кхм, — Пушкин скашливает в кулак и смотрит на несовершеннолетний дуэт. — Вы хоть достали то, что было нужно?       Улыбка-усмешка, только уже какая-то нехорошая, угрожающая, даже злая, кажется, даже не думает исчезать. Мальчик лишь достаёт из своего кармана небольшую флэшку, подбрасывает и ловит другой рукой. Проворный язык облизывает воспалённо-красный рот, шрамы на лице, сморщенные гримасой, выглядят неприятно. — Как видите, свои обещания я выполняю, так что желаю видеть на своей карточке оставшуюся часть денег, — Корней, кажется, наслаждается, произнося это, и языком проводит по шарику пирсинга чуть левее под губой. Снова. И ещё раз. — Сначала мы проверим данные, и только потом ты получишь деньги, — Агния щурит фиолетовые глаза, стараясь выглядеть грозной, и, на удивление, у неё это выходит, даже с милым веснушчатым лицом и по-детски поджатыми губками. — Меня достало каждый раз вытаскивать твою задницу из передряг. — Девочка рявкает это сгоряча, но стоит ей понять, что же она сказала, как её глаза испуганно расширяются, и она шлёпает себя по губам несколько раз. — Пожалуйста, не говорите Ванечке и Мирре Александровне... — Без проблем, Огонёчек, — Пушкин треплет девочку по волосам, та слегка морщит носик, но попыток выбраться не предпринимает, стоя ровно и смирно, выпрямив спинку и расправив плечи. Глядя на неё, Марина думает, что эта девочка похожа на прекрасную принцессу. — Ты вырастешь в прелестную девушку, — говорит она невпопад, глядя на Агнию с той самой невероятной женской теплотой, с какой смотрит на свою маленькую доченьку мать.       Она полагала, что эти слова сделают девочке приятно, однако та, услышав их, слегка дёргается и мрачнеет, смотрит на Марину пусто и холодно. И, когда Марина уже готова проклясть себя всеми возможными в этом мире словами, Агния растягивает губы в детскую, невинную улыбку и хихикает, прикрыв личико своим медвежонком. — Не вырасту, Марина Ивановна. Не вырасту! — она сияет чистой, невинной радостью, и говорит слова, которые препарируют Марину уже который за сегодня раз. — Ведь такова воля моего Бога.       После этого она лишь выхватывает из рук Корнея флэшку и убегает в машину, где тут же лезет в ноутбук. «Да что с этими детьми не так»? — Марина не представляет как, но Пушкин и в самом деле читает её и лишь усмехается, похлопав по плечу. — Поверьте, вам придётся увидеть и не такое, так что стоит поскорее привыкнуть. — Не думаю, что у меня получится, — пусто бормочет она, глядя в хмурое лицо Агнии, проверяющей файлы с флэш-карты. Она знает эту девочку от силы полчаса, так почему... почему же так больно?       Корней нервно ходит по остановке, раздражённо смотрит на рыжую макушку сквозь стекло видавшей виды, но неплохой «японочки», пока Агния наконец не соизволит выйти и, подойдя к нему, хмуро сказать. — Жди деньги в ближайшее время. Я отправила файлы с флэшки Федечке, он сказал, что всё на месте. Радуйся. — О спасибо тебе, прекрасная богиня, за твои щедрые дары! — фырчит Корней и, убрав руки в карманы, удаляется в неизвестном направлении. Пока он ещё не слишком далеко, Марина слышит ругательства в сторону «мелкой морализаторской дуры». Агния поступает мудрее — она просто зажимает уши. — Ну, дамы, — Пушкин засунув руки в карманы, идёт к машине, — едем домой?       Для Марины Мёртвый Дом — не дом в том смысле слова, как воспринимают его Агния или Александр, но из вежливости она говорит «да» и садится в машину. Рядом с ней сидит Агния и, достав иголку с ниткой, зашивает дырку на левой стороне плюшевого мишки. — Ты часто с ним что-то делаешь? — робко улыбается Марина, глядя на то, как выверенно маленькая девочка выводит стежки. — Приходится. Он проводник моей способности. — Способности? А что у тебя за способность? — Марина с любопытством придвигается ближе к девочке. Всё же она вызывает в ней определённую симпатию, однозначно. — Вы не захотите этого знать. — Но я хочу.       Агния пожимает плечами и протягивает Марине медвежонка. Не понимая, в чём дело, Марина лишь проводит рукой по коричневому, облезшему в некоторых местах меху — он довольно жёсткий, даже чуть-чуть колючий, как у старого ковра. — «Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу», — бормочет Агния строки, больше похожие на детский стишок, и мишку обдаёт лёгким сиреневым сиянием. После этого она достаёт нож — небольшой, но крайне острый, и аккуратно проводит им по лапке, распарывая плюш.       С ужасом Марина понимает, что в то же время на её собственной руке остаётся рана, которая начинает кровоточить. — Невероятно...       Способность Агнии кажется ужасающей, но ещё больше ужасающей она кажется, когда Марина вспоминает, что та зашивала медведя прямо в районе... сердца?.. — Скольких человек ты убила? — До попадания к Федечке — очень-очень много, потому что плохие дяди и тёти заставляли меня делать это, — Агния хмурится, прижимая плюшевого Чарли к груди. — Но Федечка не такой, как они. Он лишь указывает на тех, кто нуждается в освобождении. Я помогаю людям, даруя им свободу от грехов! Федечка говорит, что я его ангел, который несёт спасение страдающим, томящимся в адских котлах душам. Правда, здорово? — Агния запинается на полуслове. — Почему вы опять плачете? Я сказала что-то не так?..       Марина лишь качает головой и растягивает губы в беспомощную, подрагивающую улыбку. — Нет, всё хорошо, Солнышко. Не тревожься обо мне.       И, придвинувшись, обнимает, прижимая к себе. Действительно, Агнии не стоит тревожиться о ней, лишь о себе. Марина с отчаянием думает о том, насколько несчастна на самом деле эта маленькая девочка, которая даже не ведает, что творит что-то плохое.       Марина не знает лично Фёдора Достоевского, но уже чувствует, что ненавидит его.       На улице за окном всё так же промозгло и серо, и под ещё один полный тоски романс Пушкина Марине невыносимо хочется рыдать.       Холодный голос навигатора предупреждает, что до места назначения осталось пятьсот метров.