ma princesse

Он аккуратно касается её кожи бледной, и прикосновения эти, невесомые почти, заставляют девушку едва слышимый стон из уст выпустить. Ключицы Кристины, что выпирают так навязчиво, будто бы шепчут на ухо ему без остановки: «посмотри на нас», и выглядят совершенно прекрасно. Глаза, в которых дна нету совершенно точно, смотрят на него, не отрываются — и он на грани. Не может больше медлить — накрывает её губы своими. Просто потому, что это — всё, о чем он сейчас думать может. Всё, что голову светлую с бесконечным количеством волос запутанных заполняет. Ничего ему никогда в жизни так сильно не хотелось. Словно она наркотиком ему стала, всё остальное перечеркнув. Себя ненароком на первый план выдвинув. Её губы чуть припухли от поцелуев, но всё еще такие же прекрасные. Всё еще желанные до опьянения. Его губы сухие, но Кристина не замечает даже. Не тем увлечена. Они оба улыбаются сквозь поцелуй. Приторно-сладкий поцелуй, слаще всех на свете конфет, который заставил что-то надорваться внутри. Стены разрушил окончательно. У обоих. Приторный до невозможности. До затуманенного разума. Внутри взрываются вулканы, бушуют моря и крушатся города. Внутри целая буря. Она носит вычурные платья, говорит, как сбежавшая из старинного фильма актриса и постоянно удивляется мелочам вроде автобусов или доставки пиццы на дом. Но это делает её лишь более завораживающей. Всё в ней такое, она будто бы слеплена из тысячи идеальных и дорогих безумно частиц. Будто бы она — ювелирная работа. Самая драгоценная в его жизни. Не знал Свобода, что рост у счастья метр пятьдесят с копейками, что каре оно неровное носит и что голос у него на ангельский похож. И смех с собственным сочетается. С его сиплым бархатом её звон колокольчиков звучит прекрасно. Они стоят, стерев расстояние напрочь, долго обнимаются и слушают дыхание размеренное. — Я рада невероятно, что ты у меня появился. И я не жалею, что судьба распорядилась именно так, — отблески света от окна, на её хрупкой коже играющие, слепят ему глаза. Или это о н а слепит? — Я тоже, малышка. Я тоже. *** Они какой день уже по городу гуляют, ноги не щадя совсем. Максим Кошелевой экскурсии полноценные устраивает, и девчонке кажется, что она Владивосток [город, с запахом моря соленым и духами его] знает уже лучше, чем королевство своё родное. Они. Просто под дождём, с одним зонтом на двоих. По лужам хлюпая и смеясь до боли в животе. — Вау, Максим, смотри! — Кристина тянет его за рукав легонько, призывая внимания срочно обратить на ларёк с цветами, — Это что, всё живые? — Да, — Анисимов, долго не размышляя, девчушку подводит к магазинчику, в глаза смотрит пару секунд, улыбается. — Тебе какие нравятся больше всего? — Скорее всего, я бы предпочла эти, — она пальчиком тоненьким указывает на букет роз белоснежных, больших и с запахом приятным. Максим проводит ассоциацию со снегом. С зимой, морозами, что стёкла узорами разукрашивают, и с пальцами оледеневшими. С холодами. А ему с ней тепло настолько, что чувство холода забыто стало с недавних пор, хоть он сейчас прямо мерзнет в курточке легкой. Тут про другое тепло речь. — Решено, берём! — Купюра покидает карман его джинс, а цветы уже в руках принцессы счастливой лежат. И он за счастье это скупил бы все белоснежные розы на свете непременно. Только бы она улыбалась так же ярко. — У нас такие в саду цвели, — Кошелева взгляд из-под ресниц пушистых поднимает, в его синеве утопая мгновенно. Спасённой быть не хочется. Только в океанах бесконечных купаться согласна. — Здорово, у вас, наверное, огромный садище там, да? — Да! Там всегда зелено и довольно много света, — начинает рассказывать Кристина, и понимает вдруг, что тоски по месту, что «домом» называла всегда, не ощущает никакой. Словно её дом не там вовсе. Тут. Рядом с Максимом, который одним присутствием своим солнце заменять начал. Который так на кота похож. Бродячего там, где пожелает, свободного абсолютно. И шутки смешные у него, к слову. До слёз она над ними смеётся. *** У Свободы внутри снова чувство какое-то зарождается, заставляя сердце ёкать болезненно. Будто бы концы счастливые ему не положены. Не в его сказке хэппи энды раздают направо и налево. И быть так не может. Он думает сначала — пройдет, переболит. Утихомирится. Не проходит. Лишь крепче в подкорку въедается, о себе напоминая чаще и чаще. В голове вертится, когда Кристина с глазами оленёнка Бэмби гитару ему протягивает, мол: «Сыграй». Мне это так сейчас нужно. Не хочет мозг покидать, пока он отчего-то грустную песню поёт бездумно, хотя в дни последние только о счастье и говорил в строках красноречивых. Кошелева хмурится, вид делает, что не замечает этого настроя. Не хочет замечать отчаянно, да только вот не обманешь себя и чувства собственные. Она Максима на уровне подсознательном уже чувствует. Они — единый механизм. И частички одного целого друг друга боль перенимают мгновенно. Уж так устроено. Только вот говорить боится. Словно слова тут силой обладают решающей, волшебной. И если скажет она, вслух произнесет, то все догадки, которых девушка боится так, вмиг правдой окажутся. — Давай спать, Кристин, — роняет тихое. Ощущает, что девочке его на душе тяжело с чувством этим. Они его напополам делят. А он делать больно Кошелевой хочет на свете всего меньше. Ранить переживаниями собственными его света лучик в планы не входило. Она кивает. Спать ложатся в тишине, а во сне принцесса Анисимова так крепко ручонками дрожащими сжимает, что Максим не закашлять пытается. Он в темноте дорожки по её щекам бегущие замечает. Не отпускай меня, не отпускай.